Гибель отложим на завтра. Дилогия (СИ) - Аэзида Марина - Страница 45

– Когда-нибудь я стану царицей! – продолжила Латтора. – И знаешь, что я тогда сделаю? Я тебя оцарю!

– Что-что ты сделаешь?

– Оцарю! Ну…– она хихикнула. – Оцарю-одарю – смешно ведь!

– Наверное… – пробормотал Аданэй, все больше поражаясь ее поведению.

– А знаешь, почему оцарю? – Латтора склонила голову набок, отчего напомнила Аданэю глупого цыпленка. – Потому что стану царицей. Разгоню нудных советников и заведу много любовников. Ты тоже будешь в их числе.

– Я польщен, – Аданэй отвернулся, чтобы скрыть усмешку.

– Конечно, ты должен быть польщен. Я бы и Вильдерина взяла в любовники, но он моей маме принадлежит. Но знаешь, что я еще сделаю? Первым делом прикажу казнить ее! – во взгляде Латторы вспыхнула злость.

Аданэй чуть не поперхнулся:

– Кого? Царицу?

– Да ты что! Как ты можешь думать такие глупые мысли?! – царевна негодующе всплеснула руками. – Ее – это Аззиру!

Аданэй оживился. Кто-кто, а уж загадочная дочь Гиллары и все, что с ней связано, интересовало его сильно. Выходит, не зря здесь появилась Латтора со своими бреднями.

– Кто такая Аззира?

– О, она чудовище! Нет, правда, она ведьма, – Латтора подвинулась ближе к Аданэю и понизила голос. Теперь в ее глазах отразился страх. – Ты ее не знаешь, Айн, тебе повезло. Она проклята всеми-всеми Богами. Такого злобного существа нигде в мире нет! А еще я сама слышала, как она говорила с духами мертвых мертвецов! А еще, когда я была маленькая, она жила здесь и всегда меня пугала, а потом смеялась. А я боялась пожаловаться взрослым, потому что она бы меня убила. Но,  – Латтора огляделась, – не будем о ней к ночи.

И снова, как ни в чем не бывало, принялась нести какую-то ерунду. Скоро Аданэй понял, что ничего полезного от девчонки больше не услышит и полностью утратил интерес к разговору, задумавшись об Аззире. Ему показалось, что Латтора боится ее каким-то инстинктивным, животным, страхом – таким, который невозможно изобразить или надумать.

Прозвучавший в темноте голос Вильдерина прервал его мысли, равно как и беспорядочный лепет девушки.

–  Царевна, что ты здесь делаешь? – юноша решительно подошел к Латторе и, не выказывая особого почтения, за плечи повел к выходу.

– Но Вильдерин, я хотела поболтать с тобой. И я так хорошо с  Айном болтала, – капризно протянула она.

– Ты ведь знаешь, повелительница не позволяет тебе слишком много общаться с рабами. Лучше уйди, пока она не узнала.

– Ох, ну хорошо, хорошо. Уже ухожу. Но мы же еще увидимся, да? – Латтора помахала рукой и неуклюже выбежала из комнаты.

– Наконец-то, – вздохнул Вильдерин, когда дверь за ней захлопнулась. – Эта девица меня раздражает. А почему ты сидишь в полутьме?

Он зажег свечи и снова обратился к Аданэю:

– Что она говорила тебе, Айн?

– Какие-то глупости.

– Вещала, как станет царицей? – заметив удивление Аданэя, Вильдерин рассмеялся. – Она говорит это при каждом удобном случае. В такие моменты с ней лучше не спорить, иначе станешь свидетелем величайшей в мире истерики.

– А про Аззиру она тоже всегда говорит? – осторожно поинтересовался Аданэй.

– Аззиру? – Вильдерин вдруг напрягся и спросил: –  Что она говорила про нее?

– Она ее боится. Очень сильно. Неужели эта Аззира так ужасна?

– Аззира? Она странная. Но почему это тебя интересует?

– Обычное любопытство.

Вильдерин несколько раз прошелся по комнате из угла в угол, и без всяких предварительных объяснений начал говорить:

– Я познакомился с ней, когда мне исполнилось десять. Аззира была на несколько лет старше. Я встретился с ней у той же статуи, что и с тобой, Айн. Это она рассказала мне ее историю. Просто подошла и ни с того ни сего начала рассказывать. Когда закончила, я хотел поклониться. Но она сказала: "Не люблю рабов". А потом, знаешь, уголки ее губ так опустились, будто она смотрела на раздавленное насекомое. И я передумал кланяться – я как-то сразу понял, что она имела в виду: она хотела сказать, что не любит рабское поведение, а не самих рабов. Несколько раз после этого случая она показывала мне свои рисунки. Не знаю, зачем. Кажется, она хорошо ко мне относилась, но по ней никогда нельзя было понять, что точно она думает. Она редко говорила, еще реже – смеялась. По крайней мере, так, как смеются дети. Никогда. Самое большее, что я видел на ее лице – кривую усмешку. Но иногда она пронзительно хохотала, и тогда ее сразу уводили и закрывали в комнате. Аззира совсем не походила на ребенка, она действительно многих пугала, даже взрослых. Что касается Латторы, то я пару раз видел, как они стояли друг напротив друга. Аззира просто смотрела на нее, а Латтора почему-то бледнела и дрожала. Возможно, что-то такое видела в ее глазах. В этой девчонке, Аззире, всегда присутствовало что-то зловещее Она молчаливой была, какой-то отстраненной. Но взгляд ее, знаешь, был куда красноречивее ее языка. И рисунки со стихами… – Вильдерин прервал сам себя и оживленно воскликнул. – Сейчас я тебе покажу!

Он ринулся в угол комнаты, порылся в темноте и, отряхивая от пыли, протянул Аданэю старый потертый холст.

– Вот, смотри, Айн, это один из ее рисунков. Она оставила мне его перед тем, как ее выслали. Не знаю, почему. Почему оставила? Почему мне? Она ничего не сказала, просто быстро сунула мне в руки и ушла.

Аданэй вгляделся в истрепанный холст.

Картина казалась мрачной, почти ужасающей, но при этом властно приковывала взгляд. Если бы он не знал заранее, никогда бы не догадался, что она написана ребенком.

Среди тусклой хмари – темные руины, промеж которых бродят полупрозрачные белесые тени. Четкие контуры отсутствуют, и единственное цветное пятно – девочка-подросток. Она стоит с краю, будто вытесненная серым миром, и словно живет сама по себе, наблюдая за теми, кто смотрит на рисунок. Длинные черные волосы, словно плащом, покрывают худощавое тело. Хмурый, исподлобья взгляд, и безвольно опущенные руки, по которым стекает кровь. Все это выглядит, как окно в потусторонний мир, одновременно пугая и завораживая.

– Кто это? – спросил Аданэй, не отрывая от холста взгляда.

– Аззира. Она себя рисовала.

Аданэй отшатнулся, оттолкнув рисунок обеими руками.

– Жуткая картина. Убери.

Вильдерин мельком взглянул на холст и кивнул:

– Да, верно. Но у нее все были такими.

"Что за сумасшедшая уготована мне в жены?" – обеспокоенно подумал Аданэй.

***

Лиммена восседала в кресле посреди небольшого помещения, предназначенного для личных бесед. Напряженная, со сжатыми губами, она с недоброжелательным интересом смотрела на представшего перед ней молодого мужчину. Неподалеку, чуть в стороне и от нее, и от посетителя, стоял Ниррас. Советник одобрительно кивнул, причем кивок этот мог предназначаться как ей, так и хаттейтинову ублюдку.

Царица не хотела этой встречи, Ниррасу пришлось ее уговаривать. И ему это удалось, ведь Лиммена сама понимала, что советник прав. Хотя забыть былую вражду оказалось не так-то просто.

С Хаттейтином ее издавна связывала самая чистая и искренняя неприязнь, порою перераставшая в ненависть. И царица имела все основания не любить своего дальнего родственника.

Когда-то именно он рассказал родителям Лиммены о ее связи с красивым пастухом. Последний поплатился за это жизнью, а Лиммена – месяцем заключения в покоях башни и горько-сладкими рыданиями о загубленной, но, несомненно, великой любви.