Гибель отложим на завтра. Дилогия (СИ) - Аэзида Марина - Страница 32

– Почему ты спросил про статую? – вместо ответа кивнул он в сторону бронзового мальчика.

– Ты смотрел на нее. А я наблюдал за тобой. Просто мне она тоже нравится. Но я удивился, что ты обратил на нее внимание. Большинство эту статую и вовсе не замечает. Она небольшая и по сравнению со всеми этими композициями из белого мрамора и драгоценных металлов – невзрачная. Лишь на первый взгляд, конечно. А на самом деле у нее есть целая история.

– Расскажешь?

– Почему нет? – пожал плечами Вильдерин. – Говорят, ее сделал тысячи лет назад один бедствующий скульптор. Но не здесь, а в какой-то другой стране, которая давно исчезла и названия ее уже никто не помнит, А вот история скульптуры сохранилась. Говорят, сына этого бедняка однажды похитили и продали в рабство. Отец искал его лет десять, а узнал только, что мальчик погиб еще в первый год неволи. Естественно, скульптор впал в отчаяние. Пока однажды не встретил случайного бездомного мальчишку, который напомнил ему сына. И этот мальчик стал позировать бедняку. Родилась статуя. Рассказывали, что скульптор рыдал, когда ее делал. А потом сошел с ума. Решил, что статуя и есть его сын. Сидел возле нее, улыбался, о чем-то говорил. А потом – наверняка в минуту прозрения, – покончил с собой у ее подножия. Его кровь впиталась в гипс статуи. Бронзой-то ее облили позже. Но мне иногда кажется, что дух этого скульптора до сих пор в ней живет. Она долго путешествовала по миру, пока не попала сюда, в Илирин.

– Как странно… – Аданэй устремил в никуда задумчивый взгляд.

– Что странно?

– Страну и ее название давно забыли. Должно быть, так иногда бывает. Исчезают империи, рушатся государства, забываются властители. Зато из забвения всплывают творения неведомых мастеров.

– Так бывает далеко не всегда. Знаешь, сколько во дворце безымянных скульптур?

– Я и не говорил, что всегда. Я сказал – иногда, – немного резче, чем хотелось, ответил Аданэй. Он разозлился на себя за излишнюю сентиментальность.

– Ладно, – Вильдерин рассмеялся. – Я вообще-то не собирался торчать здесь столько времени. Я шел в свои покои. Хочешь, идем со мной.

– Что ж, идем, – Аданэй улыбнулся в ответ, немного поражаясь непосредственности нового знакомого. Теперь тот совсем не походил ни на высокомерного юнца, каким предстал перед ним сначала, ни на наглого раба из рассказов Нирраса и Гиллары.

Палаты, в которых обитал царский любовник, естественно, оказались обставленными с невероятной роскошью. К сожалению, довольно беспорядочной. Тяжеловесная мебель из дорогого дерева абсолютно не гармонировала с полупрозрачными, будто невесомыми балдахинами кровати, а огромное, во весь рост зеркало и позолоченные полки, на которых во множестве валялись всевозможные украшения, бросались в глаза. Иными словами, когда взгляд привыкал к непривычной роскоши, все начинало казаться кричаще безвкусным и нелепым. Каждый предмет в комнате сам по себе являл произведение искусства, но вместе они превращались в нагромождение посредственности. Но, несмотря на это, присутствовало в помещении нечто такое, отчего находиться здесь было легко и приятно.

– Мне у тебя нравится, – сказал Аданэй и не солгал.

Лицо Вильдерина озарилось радостной улыбкой. Теперь, когда с него сошло напускное высокомерие, стало заметно, что юноша, в общем-то, довольно открыт, а в чем-то даже наивен.

– Расскажи мне, Айн, откуда ты? – Вильдерин выжидающе заглянул Аданэю в лицо. – Я слышу твой акцент. Ты из Отерхейна?

– Да. Но последние полгода провел Ишмире. В рабстве, естественно.

– А в Отерхейне ты был кем?

– О, я был наследником престола! – Аданэй горько ухмыльнулся.

– А если серьезно? Нет, конечно, если не хочешь отвечать, я не настаиваю, но… – Вильдерин забавно смутился.

"Двуликий Ханке! – подумал Аданэй. – Неужели где-то еще существует подобная наивность?!"

И произнес вслух:

– Не обращай внимания, просто у меня дурацкие шутки. Я никогда не был свободным, Вильдерин. Я раб с детства, но почти всю сознательную жизнь провел в Отерхейне, оттуда и акцент, – взгляд его заволокло фальшивой печалью. – Сначала прислуживал в доме сотника, затем меня отправили на строительство новых поселений. А потом продали в Ишмир. Я прослужил там полгода в одном богатом доме, пока меня не выкупил илиринский купец, а затем уже – Ниррас. В моей жизни не было ничего, чем можно хвастать в старости.

– А твои родители? Они откуда?

– Я не знал их. Мать бросила меня младенцем, – что ж, хотя бы в этом он почти не соврал.

– О! – сочувственно воскликнул Вильдерин. – Я тоже не знал родителей. Правда, меня никто не бросал, меня просто забрали от них. Так что я раб с рождения и почти с рождения во дворце. Я ничего не знаю о стране, откуда родом мои отец и мать, даже названия. Илирин стал мне домом.

– Сколько тебе лет, Вильдерин?

– Девятнадцать. А что?

– Ничего, просто спросил. Скажи, а это правда, что рабы здесь не трудятся, а просто…живут?

– Уиргена наслушался? Он любит об этом порассуждать, – Вильдерин улыбнулся. – Да, это правда. Видишь ли, степень богатства в Илирине измеряется еще и количеством рабов. Чем богаче и знатнее человек, тем больше у него рабов, на самом деле ему не нужных. Это как если приобрести множество породистых лошадей, а ездить только на одной кобыле. Но это сложно понять чужеземцу. Уирген потому и бесится, что не коренной житель.

– И что, здесь все рабы так живут?

– Конечно нет! Иначе кто стал бы работать? Такое только в богатых и знатных домах и только с красивыми людьми. Когда рабы стареют или теряют красоту, их отправляют работать. Так что благодари свою молодость и внешность за то, что попал сюда, а не на какие-нибудь прииски, рудники или поля.

– И где окажешься ты, когда постареешь?

Лицо Вильдерина посерьезнело:

– Это случится еще не скоро, и я предпочитаю об этом не думать. Надеюсь до этого момента не дожить.

– Интересное отношение…

– Наверное. Но я не вижу жизни где-то еще, кроме царского дворца. Тем более, без нее… – и Вильдерин осекся.

– Без кого?

Юноша не ответил, только смущенно поднялся с дивана и нервно предложил:

– Хочешь кофе?

– А что это?

– Сейчас узнаешь, – Вильдерин ударил в медный гонг, через какое-то время появилась служанка и, выслушав поручение, тут же удалилась.

"Прелестно, – подумал Аданэй. – Рабы прислуживают рабам".

Невольница вернулась с двумя дымящимися чашками с неведомым напитком, который на вкус оказался довольно терпким, с легким оттенком горечи.

– Знаешь, – неожиданно произнес Вильдерин посреди молчания. – А ведь ты первый, с кем я сижу и вот так запросто болтаю. Наверное, дело в том, как ты смотрел на статую. И в том, что не стал заискивать после того, как узнал мое имя. Все они, – он неопределенно махнул рукой в сторону, – кто меня раньше не любил, теперь лебезят. И никогда не говорят правду, а лишь то, что я желаю услышать, – Вильдерин невесело улыбнулся. – Хотя странно, что я говорю тебе об этом, ведь мы почти не знакомы.

– А может, именно поэтому? Некоторые вещи легче открыть незнакомцам, чем лучшим друзьям.

– У меня нет друзей.

– Тем более.

– Все полагают, что я возгордился и воображаю невесть что, – усмехнулся юноша. – И никто не верит, что я искренне отношусь к царице. Даже она сама. Все считают, что притворяюсь, лишь бы жить лучше остальных.

– Не все. Я, например, тебе верю.

– Не лги, – он нахмурился.

– И не пытался, – Аданэй насмешливо скривил губы. – Тебе стоит только спросить, почему я тебе верю. Вряд ли ответ тебе понравится.

Вильдерин стал весь внимание: