Пограничье (СИ) - Ли Марина - Страница 42

   — Глазам больно от твоей красоты. Ты совсем как солнце!

   В воздухе зазвенели веселые колокольчики смеха, а я запоздало вспомнила, что Аугуста Нель не просто милая бабушка Оливки, а правительница Зачарованного леса. А еще подумалось, что Павлик какой-то просто мега-бабник, честное слово. И сначала мне от этой мысли стало неприятно, и глаза не хотели смотреть на смуглые пальцы, лежащие на голубом батисте рубашки, и замечать восторженные взгляды Эро. А потом я испугалась. Ох, зарвался Павлик, совсем зарвался. Это не студентки в школе и не глупые провинциальные барышни Ивска. Это же правительница древнего эльфийского государства!

   — Милый, мы пугаем твою прелестную жену! — проворковала та самая правительница и хитро на меня посмотрела, выскальзывая из нежных объятий.

   — Я не…

   — Она не из пугливых! — просигнализировал мне о чем-то нахальным голубым глазом и снова приложился к бархатной ручке с розовыми ноготками, ловелас.

   Аугуста Нель вздохнула грустно, затем, наконец, отобрала у Павлика свою конечность и строго произнесла:

   — Ну, будет! Пройдем в гостиную, там удобнее разговаривать.

   Стремительно развернулась, так что пышные юбки на секунду окутали ноги Эро газовым бело-синим облаком и, цокая каблучками, прошла сквозь Афиногена к двери в противоположной стене.

   Я только рот открыла от удивления, а Генка, снова уплотнившись, пожал мужественными плечами и пояснил:

   — Вот так и живу. Никто меня не видит и не слышит. Такая красота пропадает зря, страшно представить…

   Я с трудом сдержала нервный смешок и поспешила за Аугустой Нель, подгоняемая нервными взглядами Павлика, который мне еще ответит за то, что осмелился держать высочайшее лицо в неведении относительно своего семейного положения. И моего, между прочим, тоже.

   В гостиной для нас уже накрыли чайный столик, сервировав его строго в традициях кукольного искусства крохотными, почти игрушечными, розовыми чашечками и блюдечками в белый цветочек. Павлик подцепил двумя пальцами один из этих фарфоровых шедевров и, смешно растягивая гласные, вдруг сдал меня правительнице эльфов с потрохами:

   — А Сонька, между прочим, боялась, что ты нашу Оливку живьем сожрешь...

   Я посмотрела на него обиженно, раздумывая, придушить его сразу, или подождать, пока мы без свидетелей останемся.

   — Что происходит, Аугуста? — спросил неожиданно серьезным голосом. — Чем заболел Зачарованный лес?

   Женщина протянула руку к чайничку, красовавшемуся в центре всей этой игрушечной композиции, но Павлик ловко перехватил хрупкое запястье, привлекая к себе внимание:

   — Все так плохо?

   — Все как обычно, мальчик. Немного политики, немного борьбы за власть. Новые веяния, старые раны...

   Она расправила газовые юбки вокруг идеальных бедер, сложила на коленях холеные ручки и вдруг улыбнулась мне одними губами.

   — Но все это так скучно. Так неинтересно, дети! Давайте лучше поговорим о романтическом воссоединении любящих душ.

   Мы с Павликом синхронно поморщились.

   — Мы не...

   — Никакой романтики не было, — снова перебил меня коварный Эро. Да что ж такое-то! Дадут мне сегодня хоть слово сказать? Но Павлик мое возмущенное сопение проигнорировал и снова попытался заговорить о действительно важных вещах:

   — И, мне кажется, ты напрасно не относишься к этой проблеме серьезно.

   Аугуста Нель медленно подняла изящные руки и поправила идеальные завитки, аккуратно лежащие на шее.

   — Малыш, мы так давно не виделись, и ты хочешь сейчас говорить о политике? — она посмотрела на Павлика, который был выше ее на две головы, взглядом несчастным и просительным, и Павлик покорно опустил голову и принялся вдохновенно врать.

   О том, как настойчиво и нежно он добивался моей любви, как я упрямилась и отказывалась отвечать на его большое чувство, как он, стоя посреди центральной площади Ивска на коленях, пел мне серенады, а я проходила мимо, гордо задрав нос, как однажды ночью он выкрал меня из дома моего приемного отца и...

   Боги. Что он несет? К тому моменту, когда Павлик начал рассказывать, как папа Род, вооружившись помощью родни и фамильной шпагой, преследовал нас по темным дорогам Пограничья, я наконец-то обрела утраченную было связь с реальностью и открыла рот, чтобы праведно возмутиться. И мне его тут же закрыли кусочком пироженки на кончике десертной ложки и словами:

   — С ума по тебе схожу, сладкая!

   В пирожное, видимо, был подмешан наркотик. Или повар перепутал рецепт и вместо чайной ложки рома случайно бахнул в тесто литр, потому что я как-то вдруг странно себя почувствовала. Как в тот день, когда Маринка Липай на практикуме у Да Ханкара неправильно рассчитала формулу и со всей дури врезала мне ударной волной по голове, у меня даже глаза в кучку съехались. Как сейчас.

   На подоконнике за спиной вдохновенного вруна нарисовался Афиноген. Брови его были приподняты в удивленном восторге. И слушал он Эро так, словно тот рассказывал самую захватывающую историю в мире. Павлик перехватил мой взгляд, оглянулся, нахмурился и сбился. И как раз в эту паузу и сумела вклиниться Аугуста Нель, которая до сего момента внимала с благосклонной улыбкой на губах и мило кивала в нужных эпизодах бурного повествования.

   — Ох, и горазд же ты врать, мальчик! — рассмеялась она. — А на самом деле, что произошло? Мама?

   — И бабушка, — легко признался Павлик, запихивая себе в рот остатки недоеденного мною пирожного, и мир, наконец, перевернулся с головы на ноги, обретя привычные очертания.

   Правительница эльфов снова позволила нам услышать звон смешливых колокольчиков, а потом вдруг наклонилась вперед, почти дотронувшись кончиком своего маленького носика до моего лица, и быстро-быстро проговорила:

   — Твой мальчик прав, малышка. Ты даже не представляешь себе, насколько. Беда с Зачарованным лесом. Ты-то чуешь это, от тебя запах крови не утаишь. Все замешано на крови. На ней... Сколько ее еще утечет, не знаешь?

   Она вдруг опустила веки и вмиг состарилась лет на сто или двести.

   — Говорила я ей, говорила... Материнское сердце как чувствовало. И что мне теперь? Что я могу одна против них?

   Павлик дернулся, чтобы что-то сказать, но тонкие пальчики дотронулись до его губ, и Аугуста Нель продолжила извиняющимся тоном:

   — Мне очень стыдно. Правда. Но у меня нет другого выхода... Ты же заботилась о моей девочке?

   Я кивнула, не понимая, к чему она ведет.

   — Можно сказать, взяла обязательства?

   Справа от меня Павлик гневно сверкнул глазами, а Афиноген ураганом рванул с подоконника, взревев оглушающе:

   — Молчи! — но я уже успела растерянно кивнуть.

   — Вот и славно! — улыбнулась Аугуста Нель и приняла прежнюю позу, убрав свои руки от лица Павлика и разгладив юбки вокруг ног. Афиноген почти болезненно взвыл, уже не веселый и не улыбающийся сыщик, утратив всю свою расслабленность и нежность, вскочил на ноги и прошипел:

   — Как ты могла?

   А мое левое запястье, прямо в том месте, где синей жилкой бился пульс, вдруг обожгло едва заметной болью. Я зашипела и почесала кожу сквозь манжету платья. Павлик же молча, преодолевая мое легкое сопротивление, взял меня за руку, расстегнул перламутровую пуговку — нет! не вспоминать про проклятого пирата! — подтянул вверх салатовый рукавчик, и я с удивлением обнаружила на своей руке татуировку, маленькую зеленую бабочку со сложным желтым узором на крыльях.

   — Что за хрень? — забыв о правилах приличия и, наоборот, вспомнив весь лексикон джиннского факультета, я возмущенно попыталась стереть со своей кожи рисунок, ткнув в него указательным пальцем правой руки, и немедленно в соседней комнате заплакала Оливка.

   — Именно хрень, — проворчал Павлик, бросив на Аугусту Нель злой взгляд. — Не знал, что ты умеешь быть подлой.

   Женщина пожала плечами и устало закрыла глаза.

   — Я обязана быть подлой, малыш. Иначе меня живьем сожрут.