Пограничье (СИ) - Ли Марина - Страница 22

   Созвучно болезненным мыслям мужа, Сигни громко всхлипнула, и Гай, не выдержав, постучал в дверь.

   — Малыш, открой... Ты заболеешь...

   Конечно же она не открыла, но он все равно вошел, потому что для Гая Ботана давно уже не существовало запертых дверей.

   Сигни стояла на коленях у кровати, уткнувшись лицом в яркое покрывало.

   — Детка... — опустился рядом и почти невесомо провел рукой по спине. — Я не знаю, что сказать...

   — Не говори ничего, просто...

   Она порывисто обняла его и прижалась мокрым лицом к горячей шее.

   — У меня больше никого нет!

   Нет. Не говорить ей. Просто не говорить. Черная совесть не станет еще чернее, если он не скажет своей юной жене о том, почему умерли ее родители. Ни ей, ни кому бы то ни было другому.

   — У тебя есть я.

   — Угу, — прижалась тонким станом и на выдохе всхлипнула:

   — Га-ай! Мне так плохо...

   — Я знаю, малыш...

   — Гай, не бросай меня, ладно? Я так тебя люблю...

   Предательское сердце дернулось навстречу нежным словам. А может, Все-таки сказать? Но замолчало испуганно: нет, ни в коем случае. Не поймет. Не простит. Замкнется в себе или, что еще хуже, бросит. Молчание — золото.

   Гай на секунду задумался об оставшихся в живых друзьях, однако немедленно успокоил себя разумной мыслью: ведь он же догадался, а он, когда-то полуграмотный пират без образования был самым глупым из тринадцати. Уж если у него этот ребус сложился, значит, и остальные дойдут до всего своим умом.

   Однако утром следующего дня он все-таки отправил вестника Ангелу. Как бы там ни было, но смерть этого человека не переживет даже его совесть.

   Зачарованный лес был в розовых тонах. Розовые ленточки на деревьях и крышах домов, розовые воздушные шарики, розовые сердечки, розочки, голубки, медвежата и цветочки. И в качестве контраста — зеленый от раздражения Павлик, над головой которого последние два часа играли в догонялки два миленьких розовых мотылька.

   Началось все еще в Подлеске. И я бы, наверное, даже не обратила внимания на неожиданно розовую птичку, вспорхнувшую из-под колес нашей телеги, если бы Эро не проследил за ней испуганным взглядом и не простoнал так, словно эта птичка ему на любимый парадный китель нагадила:

   — Какое сегодня число?

   — Четырнадцатое, — без охоты ответила я.

   И тут Павлик нарушил установившийся полтора дня назад нейтралитет и задал неудобный вопрос.

   — Сонька, ты когда-нибудь целовалась прилюдно?

   Я посмотрела на него мрачно, и он поспешил уточнить:

   — Я помню про договор. И готов ответить на любой твой вопрос.

   Договор был заключен позапрошлым вечером. Как выяснилось, тайн у сыщика было не меньше, чем у меня, а желания говорить о них было столько же. И я пообещала Павлику, что отвечу на любой его вопрос, если он ответит на мой.

   — Так целовалась или нет? — он начинал злиться, а я размышляла, будет ли честно ответить односложно:

   — Нет.

   Или правильнее все-таки:

   — Я вообще никогда ни с кем не целовалась. Ни прилюдно, ни как бы то ни было еще.

   Подумала еще секундочку и выбрала первый вариант.

   Павлик проворчал что-то невразумительное себе под нос, а Афиноген как-то подозрительно хрюкнул за шторкой.

   — А в чем дело?

   Эро задумчиво покрутил носом и неожиданно выдал:

   — Сонь, тут такое дело… — прокашлялся, придал голосу энтузиазма и бодро закончил:

   — Сегодня вечером тебе, кажется, придется со мной целоваться.

   Я нахмурилась, а он бросил на меня виноватый взгляд:

   — Просто четырнадцатое число же… День поцелуев и…

   — Про День поцелуев ты только что придумал!

   День поцелуев? Вы шутите! Что за ерунда, а главное — зачем? Ни за что не поверю, что взрослые люди… Ладно, сделаем поправку, свободные взрослые женщины по собственной инициативе станут участвовать в такой ерунде.

   — Ничего я не придумал, — Эро тоскливым взглядом проводил еще одну розовую птичку и вздохнул:

   — Это очень древний эльфийский праздник. Предшествует празднику плодородия и, между прочим, проводится накануне Воскресенья Любви. Так что радуйся, Сонька, что мы сегодня приехали, а не…

   — А то что? — я покрутила запирающий амулет, радуясь, что Павлик его не активировал, и одновременно выискивая глазами симпатичный куст на обочине, в который удобно было бы спрыгнуть прямо с повозки, обернуться в полете и удрать отсюда куда подальше.

   Пауль схватил меня за руку, разгадав мою задумку, и, велев лошади остановиться, развернулся ко мне лицом.

   — Прости. Я плохо объяснил. Не нужно бояться. Ты не обязана вовсе. Просто… Черт… Слушай, я… Тут такое дело… Не знаю с чего начать.

   Он выглядел расстроенным и таким несчастным, что я не выдержала и похлопала его по коленке, точно так, как это проделывал он со мной уже не один раз.

   — Начни с начала.

   — Мой папа не был эльфом, — признался Эро таким тоном, словно открывает мне страшную тайну, — а в Зачарованном лесу не любят полукровок.

   Я пожала плечами и еще раз погладила теплую коленку под темно-синей штаниной. Бывает. Эльфы не любят полукровок. Джинны — русалок, русалки — нимф, нимфы — оборотней, а оборотни — они никого не любят, потому что не умеют.

   — А праздник ежегодный, как ты понимаешь…

   — Понимаю, — я кивнула, все еще не улавливая, к чему он ведет. И как тот факт, что эльфы не любят полукровок, связан со словами о том, что нам с Павликом надо будет сегодня вечером целоваться. Прилюдно.

   Не то чтобы меня это волновало меньше, если бы целоваться с ним надо было наедине… Меня, если честно, больше тревожило другое: кажется, мне даже хотелось с ним целоваться. Ну, по крайней мере, от разговоров о поцелуях стало любопытно: что они все в ЭТОМ находят.

   — Женщины и девушки надевают длинные тонкие платья из легкой шерсти, вплетают в распущенные волосы осенние листья, или гроздья рябины, или поздние цветы. И это очень красиво, — рассказывал Павлик, а я слушала его, открыв рот, и думала о том, что это могло бы стать хорошей идеей для новой коллекции, и надо будет обязательно сделать для папы Рода парочку зарисовок.

   — Мужчины на праздник волосы не распускают, а наоборот заплетают их в тугие косы, строго следуя традициям своего рода. А поверх белых рубашек — почему-то наши… эльфийские мужчины в День поцелуев всегда надевают белое — поверх рубашек ожерелье из тонких стеблей и цветов, которое надо вручить любимой девушке. И получить в награду поцелуй.

   — Наверное, красиво, — кивнула я, оторвавшись от размышлений о том, позволят ли мне сновать по празднику с карандашом и блокнотом и не будет ли использование эльфийских традиций в качестве лейтмотива для новой коллекции считаться плагиатом.

   — Красиво, — согласился Павлик и криво улыбнулся, противореча своим словам. — Особенно, если у тебя есть любимая девушка. Ну, или если понравившаяся девушка одарит тебя своим вниманием… Если же ты полукровка, то твое ожерелье из года в год остается при тебе.

   Он замолчал, размышляя над чем-то, а я подумала, что у него спрятано слишком много скелетов в шкафу. Возможно, не меньше, чем у меня. Представила себе совсем молоденького Эро, который стоял посреди площади в белой рубашке, сжимал в кулаках ожерелье из желто-зеленых стеблей осенней травы, гордо откидывал голову назад и независимо хмурился, пытаясь сдержать слезы.

   Нет, это не то же самое, что сидеть голой на снегу у позорного столба, но наверное, достаточно неприятно. И обидно.

   — А знаешь, наплевать! — неожиданно громко воскликнул Павлик, видимо, неправильно оценив мое молчание. — Черт с ним. Это все ерунда. И если ты не хочешь, я…

   — Я поцелую тебя… — перебила его, с неудовольствием прислушиваясь к своим внутренним терзаниям, среди которых почему-то главенствующую позицию занимала обида. Как-то уж слишком быстро Эро отказался от идеи со мной целоваться. А говорил, между прочим, что я красивая девушка…