Пограничье (СИ) - Ли Марина - Страница 10

   — Он на самом деле не может вызвать родственников малышки сюда, — сообщил мне Афиноген, недоверчиво рассматривая свой собственный рыжий хвост, которого у него еще вчера вечером не было. Что-то непонятное творилось с этим ангелом, хоть бы не заболел, а то поди потом, узнай, где и как его лечить, если кроме нас с Оливкой его никто не видит и не слышит. Ну, или почти никто.

   — Эльфийские правила приличия, — Афиноген выпустил хвост из лапок и мрачно посмотрел на меня.

   И вздохнул тяжело. И Павлик тоже вздохнул, сам по себе, независимо от ангела, а я чуть не взвыла от досады, потому что поняла, что от поездки отвертеться не получится.

   — Как ты вообще передвигаешься-то? — нахмурился Пауль.

   Я пожала плечами и без особой охоты призналась:

   — Есть специальная порода лошадей...

   Вот так и получилось, что еще вчера меня заботило только то, за какие шиши сделать ремонт в лавке, а уже сегодня весь Ивск шепчется о том, что я в серьезных отношениях с новым начальником эфората, у нас с ним внебрачная дочь, мы тайно заключили эльфийский брак, потому что родители знаменитого Пауля Эро против такого мезальянса. Действительно, где он, прекрасный и знаменитый, а где я — безумная хозяйка лавки сувениров, авантюристка и дрессировщица диких коз в придачу.

   В общем, к тому моменту, когда мы наконец-то покинули стены Ивска, я мечтала только об одном: никогда больше сюда не возвращаться. Настроение было препоганейшее, а довольный вид Павлика только усугублял мои внутренние терзания.

   Оливка спала в плетеной корзине внутри повозки, там же обитали и Зойка с Афиногеном, а мы сидели впереди.

   — Сонь, не дуйся! — веселился Эро. — Все же хорошо! Отдохнешь.

   — Не хочу отдыхать.

   — Путешествовать — это же здорово!

   — Не люблю путешествовать.

   — Это же приключение! — блеснул в меня синим глазом и вдруг положил свободную от вожжей руку на мое колено.

   — Будет здорово. Обещаю.

   Я почувствовала, как внутри меня зазвенел тревожный звоночек, завибрировали струны паники и вдруг стало нечем дышать. «Это же Павлик Эро, — уговаривала себя я. — Всего лишь Павлик. Я же сильнее его в сто раз, наверное. Он же мне друг. Наверное».

   Ничего не помогало, волна ужаса медленно растекалась по жилам, полностью лишая разума. Я прикрыла глаза, чтобы только не видеть, что его пальцы от моей ноги отгораживает только тонкий слой ткани. Глубоко вздохнула, изо всех сил стараясь не попасть в омут воспоминаний, вырваться, не думать, не...

   Смуглая рука легла на мою коленку и сильные пальцы легко и споро потянули подол юбки вверх. Я не плакала и не дрожала. Я знала, что ему нравится, когда я дрожу, что мой страх доставляет ему удовольствие.

   — Молчишь? — прохрипел он мне в ухо. — Ты же знаешь, я не люблю, когда ты молчишь.

   Я только зубы сжала сильнее, потому что помнила, как он реагирует на мой крик.

   — Нет, ты не волк, — треск ткани и прохладный воздух касается кожи. — Ты заяц. Маленький, рыженький, трусливый заяц. Люблю таких. На обед.

   Есть ли что-то отвратительнее его смеха? Вряд ли. Молчу. А он, изображая пальцами походку, медленно поднимается от моей коленки вверх, приговаривая:

   — Раз, два, три, четыре, пять,

   Вышел зайчик погулять.

   Вдруг охотник выбегает...

   И я не выдерживаю и кричу, обжигая горло осколками слов. Умоляю прекратить. Плачу навзрыд, хватаю за руки в бесплодной попытке прекратить этот кошмар. Бегу куда-то, прекрасная зная, что выхода нет. Его никогда нет, никогда. А в небе хохочет безумная Койольшауки, ослепляя меня молочным светом луны. Задыхаюсь, а потом снова кричу, пока чья-то рука не обрывает мой крик звонкой пощечиной...

   Сердце колотится прямо в ушах. Мне кажется, я даже слышать стала хуже. Хотя и сквозь этот барабанный бой до меня долетает детский плач. Я лежу почему-то в траве. И солнце ослепляет своим блеском. Надо мной склонился бледный Эро и бородатая Зойка.

   — Что это было? — у Павлика в голосе нездоровая дрожь.

   — Мэ-э-э... — поддакнула Зойка и бросила оценивающий взгляд на брюки знаменитого сыщика.

   — У меня лицо горит, — пожаловалась я и села, прижимая к пылающей щеке ладонь.

   — Соня, — Эро присел возле меня на корточки и не глядя шлепнул мою козу по губам, когда она со злорадным видом потянулась к его штанине, — ничего не хочешь мне рассказать?

   — Не хочу, — прохрипела я, удивляясь, откуда в моем горле взялся песок.

   — Если тебя кто-то обидел...

   Я молча поднялась на ноги и удрала к повозке. Рассказывать кому-либо о своем прошлом я совсем-совсем не хотела. Тем более, что это не мое прошлое. Что это за фокусы вообще? Девочка из этого видения давным-давно умерла, погибла, так и не узнав, что такое жизнь. Это чужие воспоминания, чужая жизнь, чужой страх.

   Нет, страх все-таки мой.

   Павлик быстро догнал меня и помог забраться в коляску. Я сразу же бросилась к заплаканной Оливии. Прости меня, девочка, я не хотела тебя пугать. Погладила белокурую головку и спрятала нос в мягких кудряшках, стараясь не смотреть на мрачного, как предгрозовое небо, Афиногена и не прислушиваться к недовольному сопению за моей спиной.

   — Он не отстанет, — сообщил Генка и с видом знатока добавил:

   — Советую придумать, что ты будешь ему объяснять.

   Я неопределенно кивнула. Да, Эро как клещ. Это всем известно. Но вот откуда ангел-хранитель — не мой ангел-хранитель, попрошу заметить — знает о том, что и почему я не могу рассказать сыщику.

   Неожиданно и проблемы моей лавки, и все неприятные мысли по поводу предстоящего путешествия, и сплетни а Ивске вокруг моего имени, и даже запах незнакомого волка в окрестностях Призрачного замка — все отступило на второй план перед пугающей тенью разоблачения.

   Оливка успокоилась очень быстро и уснула, напившись Зойкиного молока, а я не стала пересаживаться вперед к Эро. Я сидела в полумраке повозки, и в голову не лезло ни одной толковой мысли о том, что сказать Павлику, когда он снова спросит, кто меня обидел.

   Обидел... Что такое вообще, эта обида? Наверное, когда родители в ночь Разделения миров подарили не фарфоровую куклу, о которой ты так мечтала, а учебник по общей магии. Или когда твоя подружка уводит твоего парня. Или когда на празднике тебе не хватило торта, например, тоже обидно.

   Когда твое тело ломают и жгут, растягивают мышцы, тонкими лезвиями надрезают кожу, когда твою душу уродуют, тогда твое сердце разрывается на части. Не от обиды, нет. От злости и ненависти.

   — Если тебя кто-то обидел, — сказал он.

   Что тогда? Мстить некому, обидчик мертв. И жертва мертва.

   Шрамы, оставленные ненавистью на сердце, не заживают со временем. Они все так же болят. И не важно, сколько минуло дней или лет. Они болят так, словно все случилось вчера.

   Мы не разговаривали целый день, пока не пришло время устраиваться на ночевку, да и тогда едва обмолвились парой слов. Все-таки и ангелы-хранители могут ошибаться. Павлик тактично меня не трогал: наверное, понял, что бесполезно пытаться добиться от меня ответа.

   Оливка, наигравшись, уснула прямо во время еды. Я устроила ее в корзинке и расположилась рядом, предусмотрительно расстелив одеяла своего спутника с другой стороны костра, закрыла глаза и попыталась уснуть.

   И примерно через минуту услышала:

   — Расскажешь сама или заставишь меня землю рыть?

   Чтоб тебя разорвало! Сделать вид, что я сплю, или сразу отправить его подальше?

   — Соня…

   Самый упертый из всех известных мне людей, честное слово.

   — Если ты устала и не хочешь об этом говорить…

   — Я никогда не хочу об этом говорить, Пауль. Никогда. Поэтому, пожалуйста, просто не лезь.

   Я повернулась спиной к огню и зажмурилась, надеясь на то, что у Эро хватит совести и такта…

   — Ты очень красивая девушка, — спустя минуту сообщил совершенно нетактичный и бессовестный Павлик и зашелестел своим одеялом.