Убить в себе жалость - Нестеров Михаил Петрович - Страница 66

Вот черт… Что же тут творится?

Он вооружился увесистым дрыном, подпирающим дверь в сарай, и резко распахнул ее. Он не стал оглядывать сумрачное помещение, куда проникал солнечный свет лишь через редкие дыры крыши, — Иван уставился на березовую подпорку, фиксирующую крышку погреба; сверху было навалено барахло. Голос раздавался из погреба. "А ну как я открою, а там…"

Ивану вспомнился случай, который ему рассказали зятья. Один мужик пошел искать козу, которая часто уходила пощипать травку на деревенское кладбище. Стемнело. Коза провалилась в свежевырытую могилу. Чтобы вытащить ее, нужно было спуститься и толкать глупое животное снизу. Потом уж выбираться самому. Хозяин козы и спустился. А тут мимо, сокращая путь, шел пьяный односельчанин; остановился, прислушиваясь, и спросил: "Кто там?" Голос ответившего он узнал и предложил помощь: "Давай, я тебе вытащу". А мужик, не предупредив, подхватил козу и стал выталкивать ее наверх. Сердобольный помощник в свете луны увидел мохнатую рожу с рогами, вылезающую из могилы, и вмиг протрезвел. Бежал так, что черномазым рекордсменам и не снилось.

Иван начал с того же вопроса:

— Кто там? — громко спросил он, наклоняясь над погребом.

— Помогите! Вытащите меня отсюда! — Казалось, вся кровь отхлынула в ноги, Максим почувствовал головокружение, накатившая слабость была оправдана: его услышали, скоро он будет на свободе.

Он присел на корточки, продолжая сжимать дощечку. Ладони саднили, занозы, глубоко засевшие в ладони, причиняли боль. Уже ослабевшим, надтреснутым голосом Максим снова позвал:

— Эй, помогите!..

"Господи…" — Иван перекрестился, убрал подпорку, сбросил пыльное барахло. Под крышкой оказались мешки, набитые соломой. Он вынимал их по одному, а голос становился все отчетливей.

Он вынул последний мешок, ухватился за нижнюю дверку — снизу, помогая Ивану, кто-то толкал ее.

И вот наконец в полумгле погреба он увидел бледное лицо человека, взывавшего о помощи. В руке он держал тарную дощечку.

Парень дышал тяжело, прерывисто, ноздри его трепетали. Положение его тела было неестественным, будто что-то или кто-то держало его за руку, не давая распрямиться. Над его лицом, устремляясь к свету, закружило облако комаров, наружу вылетели две жирные фиолетовые мухи.

— Давай! — Иван распластался над погребом, протягивая руку. У него не хватило фантазии додумать, как попал в погреб этот парень и почему его закрыли, "нужно помочь ему" — вот единственное, что крутилось у него в голове. И, конечно же, он забыл о причине своего появления в этом дворе: о коте Ваське.

В ответ на предложение парень покачал головой, чуть сдвигаясь в сторону. Иван ошарашенно смотрел на наручники, которыми паренек был прикован к лестнице.

Иван действовал молниеносно. Несмотря на отчаянные протесты парня, он кинулся в соседний сарай, где хранился инструмент покойного хозяина.

Тяжелый молоток отыскался легко, зубило будто запропастилось; наконец нашел и его, поспешая на помощь.

Прежде чем бросить инструмент в погреб, Иван на секунду задумался, потом притащил короткий отрезок рельсы, на котором правили погнутые гвозди.

— Отойди, — велел он пленнику и бросил вниз вначале рельсу. Затем спустился сам. — Кто это тебя?.. — качая головой спросил он, отчего-то избегая смотреть парню в глаза.

— Нашлись люди, — на щеках Максима проступил лихорадочный румянец. Считай, теперь он на свободе. Он поторопил мужика: — Давай быстрее!

— Погоди. — Иван и так, и эдак прикидывал, как лучше разместить обрезок рельсы. Цепь на наручниках слишком коротка, приспособить рельсу на полу не получалось, подставить ящик — но тот хлипкий. — А ну-ка, — Иван разместил "наковальню" на коленях пленника. — Потерпи чуток, я не сильно.

То ли зубило было слишком мягким, то ли цепь хорошо закаленной, но разрубить звено не получалось.

— Бей в замок, — распорядился Максим, беспокойно поглядывая наверх.

Аникеев кивнул головой и принялся за работу.

Вскоре клепки подались, искореженные пластины разошлись в стороны, и пленник смог освободить руку. Тронув покрасневшее запястье, Максим первым оказался наверху. Он даже не удосужился подать руку своему спасителю, когда тот, кряхтя, выбирался наружу.

— Что это за село? — задал первый вопрос Максим.

— Марево, — Иван отряхнул с колен прилипший песок и более внимательно осмотрел парня.

— Далеко от города?

— Около ста километров.

— От Юрьева?

— Ну да, — изумлению Аникеева не было предела.

— А телефон у кого-нибудь есть в деревне?

Иван хотел задать встречный вопрос: "Сколько же ты просидел в погребе?"

— Откуда! — отозвался он.

— А транспорт?

— Чего?

— У тебя есть мотоцикл или мотороллер? — Теперь Максим безбоязненно мог находиться во дворе этого дома. Во-первых, он убежит, если вдруг появится судья и ее помощник. Во-вторых, все раскрыто. Единственный выход для Ширяевой — как можно быстрее и подальше уносить ноги. Но как бы быстро она не действовала, ей ни уйти.

Вот сейчас Максиму в голову пришла замечательная идея: дождаться судью, связать и посадить в погреб. Урода, покрытого татуировками, полагалось насмерть забить ногами.

Все слова — вроде бы и добрые, что говорила ему Валентина, — сейчас виделись лживыми, не испытывал он и жалости к ней, наоборот, появилась лютая ненависть — и к судье, и к ее выродку, которого забили кувалдой. Девочка? Якобы убитая девочка? Так она вообще не имеет к судье никакого отношения, так за что ее ненавидеть?

Курлычкин чувствовал прилив сил: двое противников, одним из которых была женщина, для него опасности не представляли, он сумеет справиться с ними.

Пока в его голове бродили бравурные мысли, мужик, спасший его, что-то говорил.

— Что? — не понял Максим.

— Я говорю, мотороллер есть — "Муравей", но бензина нет. А куда ехать-то собрался?

В нетерпении парень махнул рукой.

— Сыщи бензин, мужик, — он положил ему, на плечо руку, — ты даже не представляешь, как тебе повезло: завтра ты будешь ездить на новой машине.

Максим отогнал ненужный в этой ситуации героизм и отправился вслед за Иваном, который пытался понять смысл странной фразы относительно новой машины.

Пройдя с полсотни метров, Курлычкин оглянулся на дом, который останется в его памяти на всю жизнь.

Сипягин не сумел как следует рассмотреть гостью шефа, получив приказ, он из приемной связался с Мигуновым.

— Дело срочное, Иван… Не знаю, по-моему, предстоит работа. По твоей части… Я говорю: бросай все и приходи.

Только Сипягин положил трубку, как в приемной раздался новый звонок. Костя ответил сам и — тут же переменился в лице. Он сказал Ломакиной, чтобы та переключила звонок на кабинет шефа, и первым поспешил обрадовать его. Едва переступив порог, он выпалил:

— Стас! Максим звонит! Бери трубку.

Курлычкин впился глазами в Ширяеву, пытаясь угадать, что произойдет дальше. Он не верил, что звонок от сына не связан с визитом судьи. Нет, он так и так связан, но противоречил мотивам беседы. Этот звонок чудился ему пиком коварства Ширяевой; за ним виделась пока еще не ясная цель судьи; и ее план раскроется, когда он ответит сыну, выслушает его и положит трубку.

Он медлил с ответом, с недоумением смотрел на товарища Сипягин, лицо Ширяевой выражало смесь возбуждения и откровенного испуга. Курлычкину показалось: вот она, та грань, на которой балансирует судья. Сейчас откроется то, что не давало судье возможности проиграть в ее сомнительном, на первый взгляд, мероприятии. Основание — не безумный риск, которому она подвергалась, идя на встречу с Курлычкиным, а нечто большее. Что — он узнает, выслушав сына и признавая себя побежденным.

Он забил свою голову невероятно сложной головоломкой, где не осталось места довольно простому объяснению: сыну самому удалось освободиться. Но коварство и дерзость судьи не давали думать бесхитростно, она давила своей логикой, сумела залезть в самые отдаленные уголки души, вынесла на поверхность то, о чем он давно забыл. Завод… цех… скользкие масляные полы… грохочущий станок… водка, поделенная на троих, и радость: ему досталось больше, остальным — меньше. Радость — одна в двух лицах. Но не двойная, нет, не двойная, нет…