Убить в себе жалость - Нестеров Михаил Петрович - Страница 19

Белоногов придавал состоявшемуся разговору с командиром большее значение, чем сам Олег. Шустов был более опытен; хотя знал наверняка, что беседа не принесет положительных результатов. Но указать на слабые места товарища Шустов был обязан. Он мог встретиться с Рожновым и попросить полковника убрать из отряда Сергея. Не сделал этого потому, что Белоногов был нужен ему: Сергей играл в отряде роль буфера, но главная причина заключалась в том, что он был самым молодым. Он был также опытным, но тот же Яцкевич или Оганесян на заданиях или на стадии подготовки невольно выступали в роли наставников, сами действовали, словно демонстрировали свое мастерство, учили быть беспощадным, хладнокровным.

Вся ответственность за Сергея лежала на Шустове, так как он предложил Рожнову кандидатуру Белоногова. Он не услышал от начальника возражений — подбирать команду и работать с ней именно Шустову, несмотря на то, что Костерина, к примеру, нашел сам Михаил Константинович. А в случае провала никто не будет искать виноватых, каждый получит то, на что, собственно, не было и расчета.

Последняя фраза, которую долго мусолил про себя Шустов, была, может быть, основной, учитывая специфику отряда, она была противоречивой, но именно в ней лежали ответы на все вопросы. Они не имели права на провал; что будет, если они вдруг потерпят фиаско — никто старался не думать.

Шустов сел в машину, окинув Сергея ироничным взглядом: "Борец за идею…" — и в который раз покачал головой.

Белоногов не смотрел на командира, иначе бы он увидел откровенную насмешку на его лице.

Он ждал, когда Олег заведет двигатель и тронется с места, но командир сидел за рулем, бросая иногда взгляд на часы.

Прошло пять минут, и Сергей понял причину, по которой Олег медлил: позади скрипнули тормоза, задняя дверка подъехавшей машины открылась, в салон протиснулся Андрей Яцкевич и Норик Оганесян.

Белоногов послал на командира осуждающий взгляд: "Коллективное воспитание…" И вслух добавил:

— Зачем ты так, Олег?

Вместо него полушутливой фразой ответил Оганесян:

— Надо, Серый, надо.

— Значит, вы за моей спиной…

— А ты как думал? — перебил его Яцкевич. — Мы играем во взрослые игры. А к любой игре надо относиться серьезно. Я не хочу, чтобы в один прекрасный момент кто-то не прикрыл мне спину, пустив слюни.

— Все, я ухожу из отряда! — вспылил Сергей.

— Сначала выйди из машины.

Белоногов резко повернулся в кресле и ожег Яцкевича взглядом. Пальцы его сжались в кулак.

— А ты не хочешь выйти со мной?

— Пошли! — Яцкевич схватился за ручку и открыл дверцу.

— А ну-ка хватит! — осадил их Шустов. — Сидите на месте!

— А чего он?.. — у Сергея не хватило слов. Невольно его нижняя губа выдвинулась, выражая детскую обиду.

— Яцек прав, — жестко произнес Олег. — Тебе надо учиться у него. У Норика, Тимофея. Убей в себе жалость, Серега.

— Ладно, — Белоногов постарался взять себя в руки. Он достал пачку "Мальборо", зачем-то размял сигарету. — Скажите мне, в чем я не прав? В том, что проникся к женщине, у которой убили сына, свалили на него вину за убийство девочки? Это преступление?

— Это называется слабостью, — ответил Оганесян. — У меня такое чувство, что тебе кто-то диктует и это не твои слова. Мне интересно, почему ты поверил ей.

— Да потому, что говорил с ней, видел ее глаза.

— О-о… — протянул Яцкевич, — Толстой взялся за старое. Тебе двадцать три года, а говоришь, как старый пердун. Тут без закаливания не обойтись. А ну-ка, пошли со мной. — Он решительно вышел из машины, успокаивающе кивнув Олегу. Оганесян, поморщившись, остался на месте.

Они отошли к воротам сада.

У Яцкевича было, несомненно, положительное качество, когда во время разговора он мог не мигая смотреть на собеседника. Сергея всегда удивляло, что его глаза от этого не высыхали.

Андрей был на пять лет старше Белоногова, немного пониже, но шире в плечах. Как и командир, Яцкевич носил усы. Однажды он сбрил их, и команда долго смеялась над ним, советуя посмотреть в зеркало на свою губищу, которая, лишившись растительности, по их дружному мнению, стала непомерно большой. И Андрею захотелось построить насмешников в ряд и по очереди вырубить.

— Знаешь, — начал Яцкевич, — я не люблю выражений, которые ты употребляешь. Но дело не в этом. Я хочу рассказать тебе одну историю, которую где-то вычитал. На Востоке булатные клинки полагалось закаливать в теле сильного рыжеволосого раба. Это одна версия. Другая гласит, что охлаждать клинок следует в ослиной моче. Какой вариант тебя больше устраивает?

Сергей промолчал, гоняя желваки. Он всегда завидовал Яцкевичу, его выдержке, умению разговаривать, не впитывая в себя настроение окружающих. Андрей был вспыльчивым, умел настоять на своем; в некоторых случаях отступал от собственного мнения, соглашаясь с тем или иным взглядом кого-нибудь из команды, если чувствовал, что его позиция слабее. Это тоже положительное качество. Он был настоящим бойцом, в нем напрочь отсутствовал страх. С одной стороны, Олег прав: нужно учиться у Андрея.

Конечно, никто из команды не потерял человеческого облика, все выглядели нормальными людьми. А когда приходила пора работы, все, как один, словно влезали в чужую шкуру. Или на время выплевывали душу.

Сергей улыбнулся и положил на плечо Яцкевича руку, сказав нескладную фразу:

— Я тоже рыжеволосый. И мне не нравится ослиная моча.

Он не хотел располагать к себе Яцкевича, а тот мог подумать обратное. Впрочем, Сергея это мало тревожило.

— Серега, убери руку с моего плеча. Олег прав, тебе надо брать пример с меня. Запомни одну вещь: я равнодушно отнесусь к тому, если однажды замочат кого-нибудь из команды. А если меня спросят, где мой приятель, я отвечу, что его размазали по стене. Уяснил?

— Да.

— Я знал, что ты меня поймешь, — ухмыльнулся Яцек.

— Дело осталось за малым, — многозначительно произнес Сергей.

Когда Шустов скомплектовал отряд, полковник Рожнов, еще до представления ему отдельных бойцов, тщательно проверял и перепроверял данные на каждого, затребованные им по каналам агентурных связей, и только после этого, имея на руках пять папок с личными делами, встретился с боевиками. Он роздал им по четыре чистых листа бумаги, ручки и предложил каждому изложить письменно свои лучшие и худшие качества.

Для этого мероприятия полковник Рожнов использовал два заранее подготовленных класса в одной из московских школ. Вернее, он только распорядился, а готовили помещения специалисты из управления.

— Задача не из легких, — предупредил он группу, когда пятерка бойцов уселась за парты, — хотя на первый взгляд видится довольно простой. Я не хотел бы ограничивать вас по времени, однако вынужден дать вам всего два часа. Черновики, если таковые будут, не выбрасывать, а предоставить мне в конце второго часа. Предупреждаю: из написанного вами вы ничего не должны зачеркивать, ясно?

Члены группы одновременно кивнули.

— Вы забыли определить минимальное количество слов, — язвительно заметил Яцкевич, неотрывно глядя на стоящего возле стола полковника. Он все еще не верил, что с минуты на минуту ему придется вспомнить школьные годы и писать изложение. Затея полковника Рожнова ему явно не понравилась, он не видел в ней смысла. Ему захотелось встать и на вопрос начальника — зачем он это сделал — ответить, что, будучи в своем уме, просто составил компанию идиоту-полковнику.

— Чем меньше вы напишете, — предупредил Рожнов, строго глядя на Яцкевича, — тем больше мне это не понравится. Хочу вам заметить, что в моем списке вы на последнем месте.

— Это по алфавиту, — моментально отреагировал Яцкевич, — но не по значению.

— Да нет, именно в том приоритете, который я подразумевал. Я внятно говорю?

— Почти по тексту, — в очередной раз дерзнул Яцкевич.

— Итак, два часа, — прерывая дерзкого бойца, Рожнов вздернул рукав пиджака и отметил время.