Партизан.Ру-2 (СИ) - Антонов Георгий - Страница 20

«Киллер, киллер!» — все так говорят, как будто бы сами бог весть что из себя!

Абдулла не был от рождения ни злым, ни каким-то ещё особенным ребенком. И пока не полыхнуло на Кавказе — отец его состоял ведущим инженером одного из крупных стратегических предприятий, а мать воспитывала детей в духе преданности… Чему? Да женщине разве есть какая разница, чему — лишь бы всё в дом, и дети были здоровы… И хурма, и кипарисы, и там ещё чурчхела, кизил… Чему-то этому…

За отцом пришли трое — и, расстреляв его из обрезов, бросили корчиться в пыли посреди двора… Картечью — в голову, три раза.

Видимо, завод был поделен не так. Абдулла закрыл отцу глаза, согласно обычаю своего народа. Он остался старшим сыном. Не мстить было нельзя. Мстить было кому — Джавшед, это все знали…

Когда с тейпом убийц было в основном покончено, дядя Хасан позвал к себе в Москву, а там после отправил и по губерниям. Опять всё то же — если не считать купленных на входе в метро, для конспирации, книжек: запомнились какие-то Гоголь, Коэльо, Пелевин… Кто такие? Зачем? Всё в книгах было не так, как в жизни…

Ума у юноши от прочитанного прибавилось, мудрости — убыло. При этом он уже становился профессионалом. А это оценивалось в баксах. Ум — нет.

Ум Абдуллы витал где-то в иных краях. От этого Абдулла был абсолютно предан Прохору — и абсолютно жесток. Он при всех разборках оставался как бы вне темы. Можно сказать, вещь в себе.

Однако ни Прохор, ни экстремисты ислама не возбуждали в нём к тридцати трём годам ни любви, ни ненависти. Оставалась мать с двумя сестрёнками — но они были женщины, и этим всё сказано. Деньги шли им — и Хасану. До тех пор, пока…

«Мы привезли вашего друга. Что же ваш главный не выходит? Или ссыт?»

И вот выходит пузатый… Кто такой?

Ва! Шайтан! Уау! Какая боль! Аллах! — в этот миг сознания сперва совсем не стало, потому что остриё из нержавейки, вонзясь в глазницу, замерло в полмиллиметре от правой лобной доли мозга. Ещё чуть — и быть бы Абдулле навсегда блаженным в садах Аллаха. Но Магомет оказался не столь добр, как говорил имам — забвение в своем раю опять отсрочил… Раненый Абдулла упал и почти вслепую пополз к забору. Нырнул в какую-то ямку за кустом.

А «калаши» грохотали! Чертополох… Осот… Приложить к глазнице можно подорожник… Так… Братва сдаёт… А это что ещё за? Два взрыва гранатомётных. Шайтан — даже уши заложило. Мусора красавцы — капец Прохору… Так… А ты-то — ох ты, пилять! Жирного труп обокрал, Олежечек?

— Ага, шайтан! Прячешь в кирпичах? Под рубероидом с досками? Ну, ты и фрукт, Олежа!… Ну, и гадёныш!.. Вали уже скорее, вали, с Богом, с Аллахом, тварь! Только сваливай. Дуй отсюда! Ну! Завалю суку!

Дождавшись ухода Олега, Абдулла, глаз которого был теперь перевязан наискось, как у пирата, оторванным рукавом, завладел заветным серебристым кейсом. Огляделся — и чесанул просёлком к городу, к его рабочей заречной окраине. В одном из заливаемых каждую весну бараков Спичфабрики Абдуллу ждала Юлька Привидение. Она всегда ждала. Юльку было жаль — но ничего другого ей в этой жизни в неполных семнадцать лет всё равно уже не светило. Пилять такая…

Надо знать, конечно, карту области, чтобы понять, как удалось Виталию Иосифовичу забрести совсем не туда. Вроде, и справа, и слева имелись ответвления от дороги — то на заброшенную лесопилку, то на бывшую скотобазу.

Юмор был в том, что юридически он всё это время шел по своей земле. То есть, земля значилась везде, как его собственность… Легче от этого, разумеется, не было. Кузякин брёл уже третий день. Зад потихоньку отходил от контузии…

Обманчивая тропка кончалась всякий раз так же, как и начиналась, пустым местом, буреломом. Мокрый ельник хлестал по лицу. Это была к началу третьего дня уже Верхопышемская тайга — та, что тянется сквозь Урал и Сибирь, до Пыть-яха и Магадана. Далее — везде! Болотца завлекали его в свою торфяную глубь, но не было пока указа болотной нечисти потопить олигарха. Обходил торфяники краем. Первые двое суток страшно хотелось выпить. Вспомнил где-то читанное, что красный мухомор — это древнеарийский стимулятор. Жевал ягоды, пил воду из родников, клал под язык шляпки красных мухоморов. Ел молодые побеги орляка, семена сосновых шишек, сыроежки, рыжики… На третий день, видимо, мухомор сработал — Кузякину явился Хозяин леса. Медведь казался огромен и недобр, шкура явно лоснилась от жира. «Преуспевает, мля!» — с раздражением позавидовал Кузякин. Медведь тоже был не в восторге от посетителя. Он рявкнул и на задних закосолапил к гостю.

Тут уже Виталий Иосифович высказал гаду всё наболевшее. Он — а, была не была! — рванул на груди затвердевшую от вонючего пота майку и со страшно побелевшими глазами шагнул навстречу зверю.

Ты! Жри, гад! Медвед! Винни — Пух долбаный! Чего не жрёшь? Ссышь?

Топтун, соскучившийся за месяц в тайге по людям, оказался не готов к подобной психической атаке. Что-то в этом сердитом клоуне было даже симпатичное. К тому же, мужчина явно голоден. И запах у него интересный… Топтун растворился в лесу, Виталий Иосифович вытер пот с лица и сел на подломившихся ногах. Через десять минут медведь подошел к нему, неся в зубах дичь. Заяц слегка подопрел за сутки — для себя берёг, духман один чего стоит! Да ладно, для знакомства… Топтун, дружелюбно урча, положил зайца Кузякину на колени. Отошел деликатно в сторону, — еда, понимаешь, — дело интимное. Виталий Иосифович недоверчиво оглядел тушку, поднял за ухо… Муха слетела с мёртвого глаза… Ножа не было, поэтому брюхо он вспорол золотым пером авторучки «Паркер». Через десять минут подгнившего зайца как не было. Топтун рыкнул довольно и скрылся в чаще. Летом в лесу еды много. Не обеднеем! Что-то было там у нас, помнится, насчет диких пчёл?

Дальше Виталий брёл и брёл. Пока не наткнулся на страшное. Хоронить мёртвых ему, конечно, в этой жизни доводилось. Но там всё было не так, труп каждого из «дорогих покойников» был тщательно и любовно закамуфлирован мастером под живого — румяные щёчки, лоб, в который надо было целовать, потом три горсти земли на крышку гроба. И — пьянка. Здесь всё оказалось грубей и конкретней. Остатки мяса на костях кишели насекомыми. Костяк трупа был привязан за руки к еловой жердине — словно распят. Лицо трупа было съедено начисто — голова лежала в муравейнике. На запястье мертвеца блестели золотые часы.

Кузякин присел и попытался разглядеть их. Кисть в руках сразу же отломилась, он брезгливо дёрнулся и откинул её прочь. На «роллексе» сумел прочитать гравировку «Полковнику Зорину за всё хорошее». Значит, Иван. Ну, вот и свиделись. Часы он положил в карман — вещь тяжелая, на грузило потянет. Леска уже была давно ссучена им из волокон шелкового галстука. Крючок согнул из булавки. Наживка опять же… Он принялся выбирать из Зорина в коробок наиболее лакомых, на его взгляд, личинок и куколок. Хорошо! Теперь, значит, с рыбой!

Человек — существо социальное. Если хотите — стадное. И Олег Столбов в этом плане отнюдь не был исключением. Очутившись после всех опасностей и приключений в стенах своего дома, попав сразу в обстановку до боли родного ментовского братства, он после первых же штрафных рюмок подозрительно быстро размяк и начал делиться пережитым. Информацию выкладывал дозировано, чтобы не повредить ни себе, ни партизанам. Но о своём пленении, об участии в бандитской стрелке и, главное, о заветном кейсе — вывалил всё, чем немало удивил и позабавил коллег. Да и как утаишь — Офшорников, сунув свой длинный нос в пакет, сразу же обнаружил там кучу денег и присвистнул:

Ого! Грузите апельсины бочками?

Волей-неволей пришлось колоться. Все деньги, включая клад, оставшийся в развалинах, решено было поделить между участниками операции по-братски, а начальство — пусть довольствуется вторым кейсом, тем, что с капустой. Остаток вечера прошёл в обмене радужными мечтами — кто куда потратит свою долю. Надо сказать, что мечты доблестных сотрудников разнообразием не отличались. Улучшение жилищных условий, обновление личного автопарка, и лишь добряк Егорка Михалёв выдал на удивление всей честной компании: