Страшные гномы (СИ) - Смородин Кирилл - Страница 1

Метла последний раз прошелестела по асфальту. Федор Иванович Сбитнев выдохнул, перехватил ее за середину ручки и направился к скамейке. Прислонив метлу к дереву, дворник стянул рукавицы, сунул в карманы потрепанного оранжевого жилета и уселся. Взгляд помимо воли скользнул по серой стене «сталинки» — к трем окнам со светло-зелеными рамами на втором этаже.

«Что же с тобой приключилось?» — в очередной раз подумал Сбитнев, чувствуя, как возвращается приутихшая за работой тревога.

Все случилось чуть меньше трех часов назад. Двор еще хранил ночную прохладу и тишину, окна верхних этажей ловили мягкие рассветные тона. Оставив у стены четырехэтажки тележку с жестяным совком и помятым ведром для мусора, Сбитнев взялся за метлу. За домом прогрохотал трамвай, в гуще зелени застрекотала сорока. Дворник прервался, с усмешкой повернулся, надеясь углядеть птицу. Но тут же забыл о ней — в темном прямоугольном зеве арки показался человек.

Несколько секунд он стоял, пошатываясь, пытаясь удержать равновесие. Затем наклонился, сделал несколько шаркающих шагов. Вытянул руку, словно хотел опереться о стену, до которой было не меньше пары метров, вновь остановился и упал на колени. Не опуская руки, человек всхлипнул и стал заваливаться на бок.

«Не похож он на пьяного», — нахмурился Сбитнев.

Он положил метлу и бросился на подмогу. Приблизившись, дворник узнал Максима Серова — девятнадцатилетнего сына своей хорошей знакомой. Тот уже лежал на боку. Из темных растрепанных волос торчали травинки, на заляпанном грязью, блестящем от пота лице Федор Иванович увидел несколько царапин, ссадин и синяков. Ворот красной футболки был разорван, под мышками темнели мокрые пятна. К штанинам голубых джинсов пристало не меньше сотни колючек. Время от времени парень вздрагивал, хватал ртом воздух и шумно сглатывал. Глаза припухли от слез. Пальцы вытянутой руки скребли по асфальту.

Поспешно стянув рукавицы, дворник присел, взял Максима под мышки и приподнял. Тот опять всхлипнул, попытался выпрямить ноги и едва не упал.

— Тише, тише! — выдохнул Сбитнев, удерживая парня.

Он поднырнул Максиму под руку, взвалил его на спину и мелкими шажками двинулся к подъезду. Сердце заколотилось, в голове стало жарко. Спиной Федор Иванович чувствовал, как парень дрожит.

— Сейчас… Почти дошли уже, — приговаривал он, не отрывая взгляда от крыльца и бордовой двери с кодовым замком. — Потерпи чуть-чуть…

Через пару минут Сбитнев с Максимом втиснулись в подъезд. Поднялись на второй этаж, и дворник, посадив парня на ступеньки, стал звонить в восьмую квартиру.

За старенькой деревянной дверью послышались шаги. Звякнула цепочка, щелкнул замок, и в проеме показалось тонкое лицо Нины Евгеньевны. В полумраке подъезда оно казалось серым.

Больше всего Федор Иванович боялся, что она закричит. Но Нина Евгеньевна только закрыла лицо руками и попятилась, не сводя с сына глаз.

— Ничего-ничего, — пропыхтел дворник, вновь поднимая Максима. — До дома добрались, это главное.

Нина Евгеньевна распахнула дверь и прижалась спиной к стене, пропуская Сбитнева. Тот устроил Максима на пуфике, вытер лицо рукавом. Серова бросилась к сыну, опустилась на колени и обхватила его лицо ладонями.

— Максюша! — шептала она, позабыв о дворнике. Голос дрожал, и Федор Иванович понял, что Нина Евгеньевна из последних сил борется со слезами. — Миленький!

— Надо бы его раздеть да в постель уложить, — тихо сказал Сбитнев.

— Да-да, сейчас! — Нина Евгеньевна, не вставая, принялась торопливо расшнуровывать кроссовки сына. На шнурках и носках Федор Иванович заметил еще несколько колючек.

Стянув кроссовки, Серова взялась за футболку. Максим послушно поднял руки, потом сгорбился, обнял колени и, не мигая, уставился на темно-красные доски пола. Нина Евгеньевна осторожно взяла сына за плечо, потянула вверх, и тот неуверенно поднялся. Пошатнулся, но устоял.

«Вот и хорошо», — подумал Федор Иванович, отмечая, что Максим перестал дрожать.

Под руку с матерью он сделал несколько шагов и остановился возле зеркала. Пару секунд Максим удивленно рассматривал себя. Затем сглотнул и попятился, часто дыша. Рот приоткрылся, губы скривились. Упершись спиной в стену, Максим стиснул руками виски и замотал головой, со свистом втягивая воздух.

— Что?! Что с тобой?! — испуганно зашептала Нина Евгеньевна, пытаясь заглянуть ему в лицо.

В ответ Максим глухо замычал, словно во рту был кляп. Он снова дрожал. Федор Иванович шагнул вперед, чтобы поддержать парня, но тот отшатнулся и сполз по стене, не переставая трястись.

— Н-не м-мог-гу… Н-не могу! — выдавил он, впиваясь пальцами в волосы и пряча лицо. — Н-не м-могу б-бы-ыт-ть! Т-та-аким-м!

Несколько раз ударившись спиной о стену, Максим заплакал. Нина Евгеньевна, снова прижав ладони к лицу, хотела присесть рядом, но Сбитнев взял ее за плечи.

— Сходи лучше за водой, — прошептал он. — А я пока в комнату его отведу.

Сдерживая слезы, Серова на цыпочках двинулась на кухню, а дворник, старательно загораживая зеркало, отволок Максима в зал и устроил на диване. Парень отвернулся к спинке, стянул с нее покрывало и, прерывисто дыша, спрятал голову.

— Не могу быть таким! Не могу быть таким! — шептал он, ерзая и дрожа.

В дверях появилась Нина Евгеньевна со стаканом воды. Вдвоем со Сбитневым они напоили Максима и укрыли толстым одеялом. Парень понемногу успокаивался. Дрожь утихала, слезы высохли. Минут через десять он заснул, и Серова с дворником тихонько прошли на кухню. Нина Евгеньевна опустилась на табуретку и только тогда позволила себе расплакаться.

— Так не должно быть! — шептала она сквозь слезы. — Это я виновата! Я его в этот лагерь вожатым отправила!

— В какой еще лагерь? — Федор Иванович растерянно приподнял брови.

— В наш! В «Березки»! Еще весной в институте договорилась, чтобы Максима взяли вожатым! — Нина Евгеньевна закусила тонкую нижнюю губу и покачала головой. — Он так радовался! Говорил, что станет самым лучшим вожатым! И я тоже радовалась! А теперь!.. Я его погубила!

— Ну-ну, тише! — Сбитнев подошел к ней и положил руку на узкое плечо. — Никого ты не губила. Сама ведь говоришь, Максим радовался, что в лагерь едет. Вот и нечего себя казнить, ни в чем ты не виновата. Тебе сейчас сильной нужно быть, чтобы Максим видел это, чувствовал и на поправку быстрее шел.

— Как думаете, он серьезно болен? — Нина Евгеньевна со страхом глянула на дворника.

— Сомневаюсь. Руки-ноги целы, даже жара нет. Царапины пустяковые. Пусть отлежится пару дней, а там посмотрим.

— Да, наверное, — Серова неуверенно, с прерывистым вздохом, кивнула и посмотрела на Федора Ивановича. — Спасибо вам большое! Если бы не вы… — она не договорила. Подбородок задрожал, дворник понял, что она вновь готова расплакаться, и покрепче стиснул плечо.

— Не надо. Слезами только хуже себе сделаешь. Ну а я пойду — двор еще не подметен.

— Да-да, конечно. Вы уж простите…

— Нашла, за что извиняться, — Сбитнев обернулся и с добродушным укором посмотрел на Нину Евгеньевну. Прошел в коридор и открыл дверь. — И все у вас будет хорошо, — сказал он уже на лестничной клетке. — Самое страшное позади. Вот увидишь, уже завтра дело на поправку пойдет.

Но что-то копошилось в душе Федора Ивановича и мешало ему самому верить собственным словам. Это чувство немного утихло, пока Сбитнев подметал двор. Однако сейчас вернулось и стало еще сильнее.

«Выходит, он пешком из лагеря вернулся, — размышлял он. — Двадцать с лишним километров протопал, да еще, видать, по лесу перед этим побегал».

Перед мысленным взором снова появился Максим. Он лежал на асфальте, потный, исцарапанный, обессиленный, весь в лесном мусоре… И с глазами затравленного зверя. В них дворник увидел не боль, не страх и даже не отчаяние. Только обреченность. Словно Серов знал нечто, о чем другие боятся даже догадываться.