Викинг - Гарин Максим Николаевич - Страница 17

— В восемь, может, чуть раньше. В половине десятого вышел из дома. У подъезда меня видел сосед, он своего ротвейлера выгуливал.

— Интересно, куда это вы направлялись в такое время?

— Весна, знаете ли, — фраза из рекламного ролика оказалась настолько к месту, что старлей с инспектором невольно улыбнулись.

— Все ясно, — Стопарев встал, одернул пиджак. — Извините за беспокойство.

— А в чем дело? — спросил Викинг.

— Убит Иван Афанасьевич Ревякин, — после некоторых колебаний сообщил старлей.

— Кто убил, за что?

— Если бы знали кто, я бы сейчас с вами, Глеб Владимирович, не разговаривал. А вот почему убили — это не секрет. Думали, у старика деньги водятся. А он их все в строительство вложил. Вот они и избили его до смерти, злобу свою звериную срывали. Выродки. Их сейчас много развелось.

Ошеломленный трагическим известием, Викинг молча вышел из кабинета. Старика он знал хорошо — покупал у него мед. А главное, Ревякин был замечательным собеседником, умеющим слушать, дать ценный совет, и обладал поразительным для его возраста оптимизмом.

— В интересное время живем. А пройдет еще лет пять-семь, и все изменится к лучшему, — заявил он однажды Викингу.

— А молодые, наоборот, говорят, что вам повезло, успели пожить нормально. И старики нынешнюю власть ругают на чем свет стоит.

— Потому что память у людей куриная. Да и с чем они могли сравнить ту, прошлую жизнь. Только с нынешней. А теперь слушай. Лет двадцать тому назад познакомился я на Всесоюзном съезде учителей с преподавательницей английского языка из Москвы. У нас даже настоящий служебный роман наметился. Но это так, к слову. И рассказала она мне вот такую историю. В начале семидесятых в Штатах стали активно сажать борцов за права негров. Кого за наркотики, кого за незаконное хранение оружия, кого за нарушение общественного порядка. Один из таких борцов отправил своего сына в Союз, а здесь чья-то умная голова додумалась поселить его на какое-то время в простой советской семье. Выбор пал на эту учительницу.

Вскоре один из партийных боссов решил проведать ребенка. Прикатил на «Чайке» — все соседи потом месяц об этом вспоминали. Толстый, гладкий, с игрушечной железной дорогой под мышкой, между прочим, сделанной в ГДР. Потрепал он ребенка по курчавой головенке и так казенно, потому что по-другому разучился, спрашивает: «Ну, мальчик, какие у тебя впечатления от пребывания в нашей стране?» А ребенок — святая простота, откровенно ему отвечает: «Вы здесь так бедно живете». Моя учительница не растерялась, перевела, будто он до сих пор сильно скучает по дому. Вот и думай. Начало семидесятых, можно сказать, самый расцвет социализма, а даже зачуханный негритенок поразился нашей нищете. Так что никогда мы не работали и соответственно не жили действительно хорошо.

— Но сейчас вообще никто не хочет работать, — заметил Викинг.

— Не хотят на тех условиях, которые им навязали. Стоит измениться ситуации — и люди начнут работать. Конечно, не так, как немцы или американцы, но вполне достойно. К тому же с каждым годом все большее значение приобретает голова, а не руки. У меня нет более свежей информации, но в девяносто пятом году впервые в своей истории американские школьники выиграли Всемирную математическую Олимпиаду. А знаешь, почему? Потому что в их команде из шести человек пятеро были из бывшего Союза. Ты еще когда-нибудь увидишь, что не мы американцам, а они нашей жизни будут завидовать. Да и я надеюсь застать то время, когда люди вокруг заживут по-человечески.

Не застал. Какой-то подонок убил старика только за то, что в доме оказалось слишком мало денег. Выходит, обычному человеку сейчас просто опасно много зарабатывать и покупать красивые вещи. Нельзя, потому что в любой момент может появиться некий тип и все забрать. Не исключено, что вместе с жизнью. Забрать только потому, что он сильнее.

Хотя нет, не поэтому. Викинг сам был гораздо сильнее обычного человека, но у него ни разу даже мысли такой не возникло, чтобы использовать свое физическое превосходство для обогащения. Да и любой нормальный человек не станет прибегать к насилию только потому, что ему захотелось съездить на Ямайку или сменить «Запорожец» на «Тоету». Значит, кроме силы должны быть еще алчность, жестокость, презрение к окружающим. Но можно ли искоренить эти качества у взрослого человека, перевоспитать его? Однозначно — нет. А можно ли взрослую особь с такими качествами считать человеком? И если нет, то какой вообще смысл в тюремном перевоспитании? Разве кто-нибудь пытается перевоспитывать сорняки, не дающие расти нормальным растениям?

И тут с Викингом произошло то, что и должно было случиться, не сегодня — так завтра. Боевое искусство берсерков, ставшее для него четкой системой рефлексов, походило на ружье, готовое выстрелить от малейшего прикосновения. Кровь древних викингов постоянно напоминала о себе, требуя решительных действий. До поры до времени хрупкая скорлупа из усвоенных с детства норм поведения в обществе не позволяла этим силам вырваться наружу. Но ярость при мысли, что нет больше на свете хорошего человека — Ревякина, а его убийцы по-прежнему пьют, едят и даже улыбаются, оказалась сродни удару молота. Скорлупа треснула. Мирный житель двадцатого века превратился в средневекового воина. Конечно, чисто внешне Глеб абсолютно не изменился. Другими стали его мысли, цели, желания. Все, чем он жил последние годы, казалось теперь незначительным, второстепенным.

Сейчас Викинг видел перед собой врага. И этого врага надо было уничтожить. Еще вчера он об этом даже не думал. Сегодня он чувствовал, что без этого просто не сможет жить.

Викинг напоминал машину, которая долго, очень долго работала на холостом ходу, и вдруг кто-то неведомый отпустил сцепление, осталось только надавить на газ.

Первым делом Викинг помчался к Белову и сообщил тому, что намерен лично разобраться с вымогателями. Затем они вдвоем направились к Пашке, где провели почти три часа, выясняя необходимые для новой работы Глеба вещи. И ни разу за все это время ни одна просьба, ни одно предложение Викинга не встретило с их стороны каких-либо возражений. Но не потому, что все трое были друзьями. Просто и Белову, и Наумову было по-настоящему страшно сказать Викингу «нет».

Был ли Седой самым богатым человеком в Глотове? Очень может быть. В стране, где серьезный бизнес и преступность живут, словно сиамские близнецы — отдели один от другого, и останутся два беспомощных обрубка, глава воровской общины ворочал солидным капиталом. Хотя по внешнему виду дома Седого об этом невозможно было догадаться.

Впрочем, все относительно. Ведь в прошлом пахан жил в однокомнатной «хрущобе», походившей на те камеры, в которых Седой провел большую часть своей жизни.

И даже когда появилась возможность приобретать жилье за деньги, Седой не спешил. Только став главным паханом, он решил переселиться в новое жилище. Одно время Седой даже подумывал о переезде в «партийный» дом. При этом его больше всего воодушевляла мысль о том, что он будет находиться под постоянной милицейской охраной. Ситуация сложилась бы фантастическая: менты по долгу службы обеспечивают безопасность своего главного врага и его жилища. Но, подумав, Седой с огорчением отказался от столь заманчивой перспективы. Слишком много людей бывает у него. И каждый из них, входя в подъезд, должен сообщить дежурному, к кому он идет. Те связываются с хозяином и только тогда пропускают гостя. Таков порядок. Но для Седого это значило, что все его люди попадут на заметку милиции. Причем, без всяких усилий с ее стороны. Кроме того, не было гарантии, что у кого-нибудь из соседей не установят подслушивающее, а то и подсматривающее устройство. И тогда, всю жизнь бойся, как бы в собственном доме не сказать чего лишнего? А где выпить? Не пристало пахану регулярно шляться по кабакам.

Придя к выводу, что за стенкой вообще не должно быть никаких соседей, Седой выстроил себе отдельный дом. Аккуратный, симпатичный, но без всяких излишеств: ни кинозала, ни солярия, ни бассейна. Хотя воду, разумеется, провели. И канализацию тоже — не во дворе же справлять пахану большую, а также малую нужду. Впрочем, какая-никакая будочка во дворе имелась. Интерьер этой будки состоял всего из двух предметов: печки, чтобы совсем не околеть зимой, и лавки для сиденья. Чтобы прилечь вздремнуть — об этом не могло быть и речи. Не баловал Седой своих охранников, делал все, чтобы они усердно несли службу — видно, опасался какой-нибудь дикой выходки со стороны Жереха.