Время Лохов (СИ) - Безрук Юрий - Страница 41

- Туда не пойдем, нечего там смотреть!

Они исчезли в темном проеме вслед за Сигаевыми.

Я с облегчением перевел дух. А толпа напротив все возрастала: к соседям, Грицаю и Гелиле присоединились бывший начальник моего цеха Юрий Петрович, начальник отдела Валерий Львович, сослуживицы Людмила, Инна, Эллочка, Ирина с глазами, полными печали, Серега Литвин, Сахно с напыщенной супругой, Лидия с брезгливым выражением лица, словно говорящим: “Я так и знала. Я всегда это знала!”, Володька Лепетов и даже Саркис в зимнем тулупе с поднятым воротником, красным шарфом вокруг него и длинными - до колен - рукавами (в таком жарком помещении?).

Я все не пойму: что они увидели позади меня? И почему я никак не могу повернуться?

Но тут страхолюдина справа от меня, с головой приплюснутой тыквы, расплылась в кривой ехидной улыбке и безмолвно произнесла:

- Чего это они на тебя так уставились? Ты их знаешь, что ли?

Меня будто с головы до ног окатили ледяной водой.

- Ну ты и урод! - бросила с негодованием Лидия.

- Настоящий урод! - брызнул слюной Юрий Петрович.

- Квазимодо, - сладострастно произнесла Эллочка.

И даже Саркис не удержался и злобно выплюнул:

- Тагех!

Меня словно всего сковало. Гляжу на них: все ухмыляются. Кажется, дай каждому камень в руку, метнули бы в меня, не задумываясь. Но чем я провинился перед ними? Неужели на самом деле они считают меня уродом?

Я был поражен. Я поразился так сильно, что больно сжалось сердце. Я на самом деле такой, каким они меня сейчас видят? И у меня совсем нет шанса стать другим? Неужели все так ужасно?

Никто мне не ответил, все продолжали ухмыляться, только я не увидел больше среди них Елены и Ирины. Девчата давно отделились от толпы и теперь стояли у самого выхода, стояли, тесно прижавшись друг к другу (Ирина головой склонилась на грудь Елены).

Глаза Елены, обращенные ко мне, были полны печали, в глазах Ирины застыли слезы. Значит, не все так безнадежно, не все, - подумал я и… проснулся.

Подушка моя была вся сырая, сердце судорожно колотилось, волосы на голове, сдавалось, шевелились от ужаса, меня словно раздавили прессом.

Я поднялся с постели, пошел, покачиваясь, как пьяный, на кухню, а ужас словно двигался, вязкой массой полз следом.

Непослушными руками я открыл кран, набрал в чашку холодной воды, жадно, большими глотками выпил. Меня колбасило, как с похмелья. Может, я и правда с похмелья? Но вчера вроде выпил немного.

Странный осадок от увиденного во сне упорно не покидал меня. Я никак не мог объяснить свой сон. Разве я уродец? Упаси, Господи! Тогда к чему такой сон?

Я выключил на кухне свет, в полутьме побрел обратно. На неоновом циферблате электронных часов в спальне - половина четвертого утра. Я лег обратно в постель, плотно укутался в одеяло. Часы отбрасывали на стены и потолок кровавые отблески.

“Неужели я на самом деле урод?” - пытал я себя снова и снова и боялся ответить на свой вопрос.

27

Ближе к выходным я позвонил Сигаеву, и Мишка сразу же пригласил меня к себе на пиво. К себе, потому что, узнав о моем приезде, они решили позвать и Нину, жену Грицая. Генка, оказывается, за последние две недели ни разу ей не позвонил (мне было нисколько не удивительно), предупредил только, что часто звонить не будет, так как дорого, но что ей это “дорого”, когда дни за днями в неведении: где он, что с ним, жив ли вообще?

Я прекрасно ее понимал и, направляясь к Сигаевым, думал, стоит ли обо всем рассказывать, тем более о причине своего отъезда, ссоры с Грицаем и его, Грицая, выборе. Но о чем-то рассказать все равно придется - шила в мешке не утаишь.

- Давай-давай, выкладывай, - сразу насел на меня Мишка, как только мы уселись за накрытый к моему приходу стол.

Донецкое разливное и копченая скумбрия только усиливали любопытство хозяев и Нины.

Я посмотрел на их горящие лица и - сдался, честно поведал про наши с Генкой хлопоты первых дней, удачу с работой, которая выпала нам буквально сразу, нелегкость труда грузчика; рассказал про предприимчивость Генки, благодаря которой тот сумел остаться еще на некоторое время в Питере, прибавив к заработку грузчика еще и доплату за сторожа; умолчал только про Генкину бесшабашность, из-за которой в первые дни мытарств мы чуть не превратились в бомжей, свою сообразительность, не позволившую нам мыкаться по подъездам и ночевать в подворотнях, наш разрыв, Гелилу, козни Саркиса.

Нина от пива раскраснелась, а от услышанного оживилась:

- Он у меня во всем такой: нигде не пропадет!

Я ничего ей на это не сказал.

- Почему же ты не остался? - резонно спросила Люся, на что я ответил, что не так ловок, как Грицай, и не так много зарабатывал, чтобы в одиночку тянуть съемное жилье да еще надеяться чего-нибудь накопить.

- Да, но можно было Генке не съезжать, жить вдвоем - вдвоем оно всегда легче, чем одному. Я просто не понимаю его, - сказал Мишка.

- Ну, это его решение. Он ехал в Питер, чтобы заработать, осуждать ли мне его? - сказал я.

- О чем ты говоришь? Тут и речи никакой нет об этом, просто жить одному, любому ясно, не то, что вдвоем.

- А я вот нисколько не удивляюсь такой причуде, - весело воскликнула Нина. - Генка у меня парень самостоятельный.

- Еще какой! - сыронизировал, поднимаясь, Сигаев. - Пошли, Диман, подымим, что ли, немного.

Мы вышли на лестничную площадку.

- Ну, расскажи теперь, что на самом-то деле было. Я ведь Генку знаю, как облупленного. Знаю прекрасно и тебя. Что-то не поделили?

- Да что нам было делить? - хмыкнул я. - Я уехал совсем по другой причине. Квартиру мог бы тянуть и один, но не заладилось с хозяевами базы, а искать что-то другое в Питере, - что журавля в небе ловить.

- Ну, тебе виднее, - произнес Мишка и затянулся; выпустив дым, сказал:

- Я хотел с тобой еще кое о чем поговорить. Мы с Люсей решили ребенка после рождения покрестить. Кумом пойдешь? Кумой согласилась быть Нина. Как ты? Уважь нас, пожалуйста, не откажи.

Я удивленно посмотрел на приятеля. Ясно как днем, что Мишка долго не задумывался, кого взять кумом. По старой дружбе я ему вряд ли бы отказал, но с другой стороны: какой я крестный? Совсем никудышный!

- Ну ты даешь: крестный - это ж почти второй отец! Своего воспитать и поставить на ноги дашь ума, а уж чужого! Не знаю…

- Да ладно тебе, это раньше все по-другому было, а сейчас… Я своих крестных с трудом помню, можно сказать, совсем не знаю.

- Я тоже. Но вот сестру мою двоюродную крестные никогда не забывали: что на праздники, что на дни рождения всегда наведывались, гостинцы приносили. Я в этом отношении крестным буду совсем никаким.

- Да брось, что ты все прибедняешься! Решайся, у тебя еще есть время подумать. Только не затягивай с решением - крестный нашему малому все равно понадобится.

- Ладно, подумаю, - пообещал я.

Вернулись. Мишка, увидев приличное убавление в копченой стае, с порога набросился на девчат:

- Эй, эй, гляди, что творится! Вы про пиво совсем, что ли, забыли? Или нам прикажете снова за рыбой бежать?

- Да ладно тебе, Мишка, - кинула Люся в ответ, - хватит и вам, чего развыступался!

- Поменьше мечите - коренные запорите! Падай, Диман, хлебнем еще по пивасику, - плюхнулся на свое место Сигаев.

Разговор опять закрутился вокруг Питера.

- Чем вы там еще кроме работы занимались? - спросила неугомонная Люся. - Были ли где?

- Гуляли по центру, если позволяло время, сходили в Кунсткамеру, в Зимний, прогулялись по Петропавловке.

- Да ладно! - вырвалось у Нины. - Чет я совсем не припомню, чтобы мой Генка рвался когда-нибудь в музей.

Ну, про музей я, конечно, загнул - Нина хорошо знала своего мужа. Сказал ради красного словца, порадовать супругу. Порадовал.

- Нинок, ты чем недовольна? Генка приедет - не узнаешь: культурный станет - не приведи Господь! - подначил Нину Мишка, он обожал ее подначивать.

- Ага, культурный. Видала я его культуру: от дивана с подушкой на выходные не оторвешь.