Дневник чужих грехов - Полякова Татьяна Васильевна - Страница 12

Если не считать моего деда, а также его отца с их детективными историями, в местном фольклоре Клаусу и Марте отводилось почетное место. Вот уж у кого за спиной шептались с особым рвением!

Война началась, когда Клаусу было восемь лет, а Марте – пять. Дед еще болтался в лесу в компании Ядвиги, Агнес пряталась у дальних родственников, которые приняли ее со старшим сыном, младших детей взяла к себе сестра бабки, та самая коммунистка. В семействе Агнес, надо сказать, тоже кипели нешуточные страсти. Если Агнес вышла замуж фактически против воли родителей, то ее младшая сестра сбежала из дома по идейным соображениям. Она штудировала Ленина и верила в светлое будущее мирового пролетариата. Правда, без любви все-таки не обошлось. На каком-то партсобрании она встретила свою судьбу. Невзрачного мужичка лет на пятнадцать ее старше, в общем, светлое будущее они начали строить вместе. Среди этих самых строителей он был довольно влиятелен, и когда в наши края как снег на голову свалилась советская власть, стал большим партийным начальником. Вот к этой самой сестре Агнес и отправила Клауса и Марту, не подозревая, что им готовит судьба. Правда, теперь они превратились в Николая и Машу, бабка строго-настрого запретила им называть друг друга привычными именами. Само собой, причин для этого было достаточно. Война, как известно, началась внезапно, а в наши края пришла буквально в первые дни. Немцы, прорвав оборону, готовились войти в город. Началась спешная эвакуация. Связаться с Агнес никакой возможности не было. Родители ее умерли еще в 1938 году, сначала отец, а потом и мать. В общем, брат с сестрой оказались в последнем составе вместе с дядей и тетей.

Уже на следующий день состав разбомбили. Бомба угодила в тот самый вагон, где Клаус и Марта жались к тетке, плохо понимая, что происходит. Тетка и ее муж погибли, дети каким-то чудом остались живы. Более того, вновь оказались в поезде, который шел на восток. Под бомбежкой им пришлось побывать еще не раз. Клаус где-то нашел веревку, которой и привязал к себе сестру, ее правую руку к своей левой руке, чтобы не потеряться во время бомбежки, когда приходилось бежать куда глаза глядят, ничего не соображая из-за страха, ревущих моторов и всеобщей паники. В конце концов, к зиме сорок первого они оказались в детском доме, в тысяче километрах от родного хутора. Двое маленьких, испуганных детей, которые даже свои имена боялись произнести.

Они выжили. Брат рассказывал сестренке одну и ту же сказку о том, что злая колдунья их зачаровала, но колдовство однажды кончится, и они вновь окажутся дома, рядом с мамой и папой, и вернут себе настоящие имена. А сейчас о них надо молчать. Откуда в мальчишке взялась такая стойкость? Самое удивительное, все эти годы он хорошо помнил, куда должен вернуться. И, услышав по радио чеканное левитановское «наши войска после тяжелых боев освободили от фашистских захватчиков…», а дальше название города, которое он все это время повторял про себя, ложась спать в гулком стылом бараке, он той же ночью бежал из детского дома, разумеется, вместе с сестрой.

Путь их лежал на запад, туда, где была мама, которую Клаус начал забывать, а Марта и вовсе почти не помнила. Смутные отрывочные картины, где вместо образов лишь чувство чего-то родного и теплого. На вокзалах они пели частушки, популярные военные песни, иногда просто побирались, и неуклонно двигались к дому, от состава к составу, километр за километром. Их кормили, подсаживали в поезда, ловили, пытались вернуть в детский дом, а они опять бежали, прятались от патрулей, и вновь добрые люди кормили их, подсаживали в вагон… Казалось, этот путь никогда не кончится, а мечта так и останется мечтой.

Но в один прекрасный день они все же оказались в том самом городе и пошли по железнодорожным путям к родному хутору. Самое невероятное, дорогу мальчишка нашел сразу, точно двигался по навигатору.

В тот момент Агнес во дворе вешала белье. Услышала, как за спиной скрипнула калитка, а потом детский голос, хриплый от усталости, позвал:

– Мама…

Она обернулась и увидела их: Марту в чьей-то кофте с подвернутыми рукавами, в платке, повязанном на груди крест-накрест, испуганно жмущуюся к брату, и Клауса в обрезанной солдатской шинели, крепко державшего сестру за руку, детей, которых она уже не надеялась увидеть, за которых молилась по ночам, уже не веря, что они живы. Ноги у нее подкосились, и она поползла к ним, невнятно мыча. И Марта, видя странную, совсем чужую тетю, спряталась за спиной брата.

Много раз я представляла себе эту сцену, так ясно, точно сама стояла рядом. Обоих отмыли, откормили, как могли. У них вновь был дом, была мама, тяготы и лишения потихоньку забывались, но в семье они все равно держались особняком, никогда по отдельности, всегда вдвоем, точно навеки связанные той самой веревкой, которую Клаус нашел в разбомбленном вагоне. Они значили друг для друга гораздо больше, чем остальные дети Агнес. И именно этого им не захотели простить.

Разговоры начались, когда они еще были подростками, привычка держаться за руку у них так и осталась до конца жизни. Марта не обращала внимания на парней, а Клаус мало интересовался девушками. Когда он уехал учиться в город, девчонка ходила сама не своя, писала ему письма каждый день, и на почте, принимая у нее очередной конверт, ее с кривой улыбкой спрашивали:

– Скучаешь по брату?

На что она отвечала со всей искренностью:

– Очень.

Вскрыл ли кто-то из любопытных их письма, и было ли в них что-то предосудительное, мне неизвестно, но общественность стойко придерживалась мнения: здесь что-то не чисто.

Через три года Марта отправилась к брату и поступила в университет. Появлялись они здесь редко, но разговоры отнюдь не утихали. Напротив, отсутствие каких-либо фактов чужую фантазию лишь подстегивало.

Университет был закончен, брат с сестрой работали, снимали комнату в городе, одну на двоих, вроде бы в целях экономии. Заводить семьи не спешили, что для охочих до разговоров служило бесспорным доказательством любви совсем не братской. Как на все это реагировала бабка, мне неведомо.

Марта все-таки вышла замуж, а вслед за ней женился Клаус. В семьях появились дети, теперь и на них поглядывали с интересом, при случае не отказывая себе в удовольствии отметить: мальчишка Марты вылитый Николай в детстве. «Дурная кровь».

По этой причине или по какой-то другой внуков Агнес привозили не часто. А потом у Марты обнаружили рак. В то время это был фактически приговор. Через неделю брат с сестрой сели в его машину, выехали за город и на скорости сто сорок километров врезались в бетонное ограждение. Само собой, Клаус держал сестру за руку.

Сделав несколько шагов, я оказалась перед могилой Агнес. И вздохнула, по обыкновению, не зная, что ей сказать. Наши с ней отношения безоблачными точно не назовешь. Я даже толком не могла бы ответить на вопрос: любила ли я ее? А она меня? Однозначных ответов явно не существовало. И вместе с тем нас связывало не только кровное родство. Было еще что-то, чему я до сих пор не нашла названия.

На бабкиной могиле замер скорбящий ангел. Идея принадлежала моей матери, и вряд ли бы нашла отклик у самой Агнес. Мне она как-то сказала, что хотела бы навсегда остаться в родном хуторе.

«– Положили бы меня вон там, у березы… – и ткнула пальцем в сторону забора.

– Людей не хоронят, где попало, – ответила я.

– Тогда сожгите к чертовой матери, а пепел здесь по ветру пустите».

Но подобная идея привела родню в ужас, я даже пожалела, что о ней рассказала. Мама, а вслед за ней оба ее брата заявили, что странным фантазиям потакать не собираются, звучало это так, точно фантазии эти мои, а не бабкины. И только Стас был готов согласиться со мной, но в прениях не участвовал, вероятно, считая: если у него и есть право голоса, то все равно не такое, как у остальных.

В общем, ангел скорбит над Агнес, а по соседству под деревянным крестом лежит Стас. И я со странным удовлетворением отметила: в семейном некрополе места предостаточно, значит, и для меня найдется, хотя я, само собой, вовсе не тороплюсь здесь оказаться.