Выбери любимый жанр

То, ушедшее лето (Роман) - Андреев Виктор - Страница 18


Изменить размер шрифта:

18

Эрик еще не дошел до угла Гитлерштрассе, как сзади послышались громкие голоса. Он оглянулся. Возле машин толпились люди. Потом автомобили взревели и унеслись куда-то в ночь. Опять стало тихо. Но вот, сзади послышались чьи-то шаги, и Эрик пошел быстрее. Чем дальше от центра, тем темнее становилась улица, и не имело смысла искушать судьбу.

Правда, впервые в жизни у Эрика появилось оружие. Но наверное, именно потому, что оно появилось у него впервые, Эрик не был уверен, что сумеет пустить его в ход. Он даже ножа никогда не носил с собой, хотя еще в сорок втором Димка подарил ему отличную финку. Быть может, семейная трагедия подействовала на него так, но он не представлял себе, как можно всадить остро отточенное лезвие в живое человеческое тело. Да и рассуждая логически, таскать с собой какое бы то ни было оружие, если в этом не было крайней необходимости, значило подвергать себя ненужному риску.

Вот завтрашний день, сказал он себе, это другое дело. Надо думать о завтрашнем дне. Но не думалось. Он прислушивался к шагам у себя за спиной и по стуку ботинок пытался представить того, кто шел за ним. Странная походка была у этого человека. Он то сбивался почти на бег, то вдруг резко замедлял шаги, словно обнаружив перед собой препятствие. И еще: он то громко шаркал подошвами, то двигался почти бесшумно, будто крадучись. Это действовало на нервы.

Дойдя до перекрестка, Эрик быстро свернул за угол и зашел в ближайшую подворотню. Над перекрестком покачивался зашторенный фонарь, и в его свете Эрик надеялся разглядеть своего преследователя.

Но тот почему-то не появлялся.

Время шло, и становилось все тревожнее, и уже лезла в голову мысль, что это может быть «хвост», увязавшийся за ним от дома Роберта. С другой стороны, шпик вряд ли бы стал так громко шаркать подошвами. Не пьяный же он. Пьяный… Ну да, это мог быть просто какой-то пьяный. Но куда же он делся?

И тут в круге света наконец появилась фигура. И какая-то очень знакомая. Фигура эта дошла до трамвайных рельс и, неожиданно сорвав с себя шляпу, шваркнула ее о мостовую. Потом задумчиво покачалась и попыталась нагнуться. Нагибалась она удивительно медленно и осторожно, словно девушка с кувшином на голове или циркач, у которого шест на темени, а на шесте висят его партнеры.

И, как ни странно, этот фокус удался. Человек пошарил рукой, подхватил свою шляпу и резким движением шлепнул ее себе на голову. Но тут равновесие сразу нарушилось, и, не сделай он нескольких быстрых шагов вперед, лежать бы ему на мостовой.

Эрик подхватил человека в тот самый момент, когда казалось: еще секунда — и пьяный грохнется лицом о мостовую.

— Обопрись о меня, Хуго, — сказал он, стараясь удержать раскачивающуюся фигуру. — Теперь уже недалеко.

Янцис шел вперевалочку, засунув руки в глубочайшие карманы своего всесезонного пальто. С карманами повезло. У отца они были дырявые как решето, и когда пальто перешивалось для Янциса, он настоял, чтобы мать вшила новые карманы такой глубины, что руки влезали почти по локоть. Все свое Янцис любил иметь при себе.

Шел он неторопливо, хотя отмахать ему предстояло километров пять-шесть. Зато в пути можно было обдумать всю затею. В самый последний раз. Дома уже не обдумаешь, потому что если ты нормальный человек, то должен спать восемь часов в сутки. И вообще, кровать создана не для раздумий, а для сна.

Но прежде чем перейти к обдумыванию, Янцис, как пианист по клавишам, мысленно прошелся по разговорам и событиям сегодняшнего вечера.

Димку он не любил. Они по-разному подходили к миру, в котором их угораздило жить в одно и то же время. Похоже, что Димка вообще не принимает этого мира всерьез. Какое-то хулиганское отношение. Без внутренней и внешней дисциплины. Хочется надавать по шее. Ну да ладно! Тут уж раздражение, пожалуй, берет верх над справедливостью. А если по справедливости, то дело сделано немалое. До сих пор весь их арсенал состоял из двух пачек тола, двух лимонок и нагана с пятью патронами. Сначала их был полный барабан — семь штук, но два пришлось израсходовать на пристрелку. А теперь у них еще две «пушки» и до черта патронов к ним. А вот правильно ли он, Янцис, сделал, что не взял у Димки на завтра этот самый кольт-браунинг? Правильно. Пусть в нагане всего пять патронов, зато он пристрелян. А брать на дело новую «пушку» — это как без примерки купить ботинки. Так в чем же Димкина вина? В том, что пришлось спереть для этого «Минокс»? Но у кого спереть? У человека, работающего на немцев? Стало быть, у врага? И тут все правильно. Зацепка только в девчонке. С нею как-то некрасиво получилось. Но Эрик ручается, что болтать она не станет. И Димка толкует о том же. С девчонкой, пожалуй, не его ошибка. Эрик ее в организацию принимал. Выходит, что Димка чист? Нет, не выходит. Есть у них штаб или нет? А что времени не было у него — провернуть все надо было за сутки — так уж, простите, отговорочки. Просто он анархист по натуре, иными словами, прохвост законченный.

Кончив этим едким определением, Янцис минут пять шел, ни о чем не думая. А потом его мысли унеслись в какую-то непонятную сторону. Наверное, оттого, что проходил он в это время мимо замка. И черт его знает, может, это и не мысли были. Разве, когда у тебя в ушах звучит музыка, это мысль? И огромный зал, и в зале под «Катюшу» вальсируют одни девчонки, потому что весь мужской пол прилип к стенам, и ты все время вертишь головой, чтобы не потерять кого-то в этом круговороте, это что же, мысли? Ни фига это не мысли, и нет этому в человеческом языке названия.

Янцис остановился и, задрав голову, стал разглядывать еле выделявшуюся на фоне темного неба могучую средневековую башню, удивительно похожую на шахматную туру. Оттого в ней, может быть, и разместился шахматный кружок, когда в том, шальном сороковом году президентский дворец превратился в Дворец пионеров. В этом кружке он познакомился с Эриком. А однажды, когда после многочасового сидения за шестидесятичетырехклеточным столиком у них стало рябить в глазах и они спустились на второй этаж, где драматический кружок представлял какую-то пьесу, он познакомился с еще одним человеком. За этим-то человеком он и следил, когда под «Катюшу» кружились пары. Человек этот был на одиннадцать месяцев старше Янциса и немножко выше его ростом. И одет он был вовсе не в школьное платье, а в шелковое, и туфли у человека были на высоких каблуках, за счет чего, наверное, и создавалось преимущество в росте.

Янцис опустил голову и медленно двинулся дальше.

Странная штука детство. Никак не отвяжешься от него. Время это как будто чисто мальчишечье, а стоит подумать о нем, и вспоминаешь почему-то девчонку. Картиночная она была, прямо скажем. У них в Задвинье таких не водилось. Впрочем, не в красоте дело, в подходе к миру. Не было в ней ни застенчивости, ни беззастенчивости. Она с миром была на равных. Ни мотылек и ни гусеница. Может, она и сейчас такая? Может, она и сейчас где-то здесь, в этом городе? Но он никогда не знал ее адреса. Ни разу не провожал ее до дому. Немцы пришли. Кого он только не встречал на улице! Самых неожиданных людей. А ее ни разу. Судьба это, что ли? Нет никакой судьбы. Если судьба — руки, глядишь, опустятся. Если судьба — хоть из кожи лезь вон, но раз на роду написано, все равно прихлопнут. Завтра, например.

Янцис уже на мосту. Ветра нет, луна не дробится волнами, плавает по воде, как картонный круг. И, заглядевшись на нее, он вдруг грустнеет и, в полном противоречии с самим собой, приходит к выводу, что никто не знает своей судьбы.

Всегда удивляло Роберта несерьезное отношение к числам. И к тому, что стоит за ними. Миллион погибших! Вот, к примеру, ты, Ренька, представляешь себе миллион? Ренька хмыкала: я же не миллионерша! Верно, говорил он, не миллионерша — дура ты, еще не набитая, и минус единица. Схлопочешь, говорила Ренька, тоже мне — герр бухгалтер. Тогда он хватал ее за плечи и тряс. У нее моталась голова, и рисунки на обоях сливались в цветное пятно. Но она терпела, потому что Боб был парень чудаковатый, однако удивительно свой, и позлить его было приятно. Он был единственный, кто мог позволить себе прикоснуться к ней, схватить в охапку, потискать. Безо всякой пошлости. Она не обижалась, даже если он шлепал ее по мягкому месту. То есть внешне она делала свирепое лицо и орала, что он бандит и дюгнулся на своих миллионах, а внутренне ей хотелось расхохотаться и даже думалось… Ничего ей не думалось. Так, мура… А он всем и каждому пытался вдолбить представление о больших числах. Но он был отнюдь не дюгнутый, потому что за этим стояла теория. Вот, например, говорил он, размахивая руками, походившими на длинные ощипанные крылья, вот, например, убили у вас на глазах невинного человека, одного, и он показывал палец. Вы будете переживать, вам будет сниться это убийство, у вас родится ненависть к убийце. Так подумайте же о миллионах! Представьте, что каждую минуту у вас на глазах кого-нибудь убивают. Разве ваша ненависть не возрастет в миллионы раз?

18
Перейти на страницу:
Мир литературы

Жанры

Фантастика и фэнтези

Детективы и триллеры

Проза

Любовные романы

Приключения

Детские

Поэзия и драматургия

Старинная литература

Научно-образовательная

Компьютеры и интернет

Справочная литература

Документальная литература

Религия и духовность

Юмор

Дом и семья

Деловая литература

Жанр не определен

Техника

Прочее

Драматургия

Фольклор

Военное дело