То, ушедшее лето (Роман) - Андреев Виктор - Страница 16

— Я отец Артура, — повторил он, и губы у него вдруг мучительно искривились, словно от неожиданной острой боли.

— Что-нибудь случилось? — дрогнувшим голосом спросил Эрик, уже поняв, что конечно же — что-то случилось, что-то плохое, быть может, непоправимое.

— У Артура был сердечный приступ. Прямо на улице. Его увезли в больницу. — Мужчина быстро расстегнул верхнюю пуговицу пальто и достал из внутреннего кармана голубой довоенный конверт. — Это вам. И будьте добры, скажите в гимназии, что Артур заболел. Мы с женой все время дежурим в больнице. А это письмо… Он настаивал, чтобы я передал его вам немедленно.

— Можно его навестить? — растерянно спросил Эрик.

— Нет. Вас не пустят. Прощайте. — Круто повернувшись, мужчина прижал платок ко рту и шагнул к двери.

— Вам плохо? Может быть, принести воды?

— Откройте, — глухо сказал мужчина.

Эрик быстро отодвинул задвижку, распахнул дверь. Отец Артура почти выскочил на лестницу и стал быстро спускаться вниз.

Письмо было написано карандашом, неровным, прыгающим почерком. Эрику с трудом удалось разобрать:

«Я не гожусь. Презираю себя. Все конч. Вычеркн. меня. Не имею права.

Арт.».

Неделю спустя гимназия торжественно хоронила учащегося выпускного класса Артура Ведериня. На могиле директор сказал речь. Было множество венков, среди которых затерялся букетик незабудок, положенный Эриком. Аниты на кладбище не было.

Уже целую неделю Анита сидела взаперти. Не ходила в школу. Только по вечерам час-полтора гуляла с Альмой. От Альмы она узнала, что они уезжают. В Германию. Почему? Зачем? Альма только пожимала плечами. Отца Анита не видела. Он сразу проходил в свой кабинет. Ужинал отдельно.

Отношение Альмы к ней тоже переменилось. Строгая, но педантичная заботливость сменилась полным отчуждением. В голосе появились презрительные нотки.

Ну что ж. Анита была почти довольна этим. Весь мир ей стал ненавистен.

Счастьем было не ходить в школу. Не видеть любопытствующих, лезущих в душу девчонок. Со сладкой тоской думалось об Эрике, которого она уже никогда не увидит. А о Димке она не думала. За всю неделю не подумала о нем ни разу. Правда, недавно он ей приснился, но сон был каким-то расплывчатым и забылся почти сразу после пробуждения.

Сидя целыми днями в огромной мрачной квартире, в огромном и мрачном доме на Альбертовской, Анита либо тихонько включала радио и слушала музыку, либо листала тяжелые семейные альбомы, не догадываясь, конечно, что и Эрик почему-то занимается тем же.

Под музыку можно было ни о чем не думать, можно было беззвучно плакать, а листая альбомы, можно было смотреть на жизнь со стороны или как бы из потустороннего мира и тоже плакать.

Да нет. В общем-то плакала она не так уж много. Не ревела. Просто проползет вдруг по щеке слезинка и капнет на серый шероховатый картон альбома. Расползется, как на промокашке, темная звездочка — вот и весь плач.

Альбомы она листала в тщетной надежде найти хоть одну фотографию матери. С какого-то времени на снимках появлялась Альма. Мамы не было нигде.

А класс был взбудоражен исчезновением Аниты. Сначала Альма приоткрывала дверь на цепочку и холодно говорила: Анита больна. Потом дверь не открывалась вовсе. Догадок и слухов хватило бы на целый год.

Многие мальчишки тосковали. Им казалось, что в классе не на ком больше остановить взгляд. Время от времени они автоматически поворачивали головы в ту сторону, где раньше сидела Анита, но место рядом с Ритой пустовало. И они даже возненавидели за это Риту.

А у многих девчонок, чьи чувства были отвергнуты, вновь пробудилась надежда. Анита костью стояла им поперек горла. И уж они-то не жалели, что она не появляется.

Рита чуралась всяких разговоров. Когда к ней приставали, сосредоточенно хмурилась: отстаньте, ничего я не знаю! Но в тоне ее был намек: уж я-то могла бы вас просветить. Могла бы, да не хочу.

На самом деле и Рита знала не больше того, что сказала ей тогда на улице сама Анита.

В воскресенье вечером в квартире у Роберта собрался штаб. Роберт был самый старший из них, ему уже стукнуло девятнадцать. Но в армию его не взяли — в детстве он оттяпал себе топором два пальца.

Эрик пришел первым. Через минуту явился Янцис. Но они не могли начать — ждали Димку. Он без спросу затеял историю с Анитой. Для чего? С какой целью? С ним следовало поговорить. И поговорить серьезно.

Света не зажигали, сидели в сумерках, говорили о том, о сем. Янцис то и дело поглядывал на часы.

— Ты что, торопишься? — спросил Роберт.

— Терпеть не могу людей, которые опаздывают.

— Может, его что-то важное задержало.

— Брось, — сказал Янцис, — не знаешь ты его, что ли.

— Обычно Димка бывает точен, — вставил Эрик. — Я встречаюсь с ним чаще других. Он редко подводит.

— Редко да метко, — буркнул Янцис.

И тут задребезжал звонок.

Димка появился в комнате запыхавшийся, с ярким румянцем на щеках. Плюхнулся на свободный стул, положил прямо на пол какой-то сверток, вытер лоб.

— Ну и денек!

— Где тебя черти носят? — раздраженно спросил Янцис. — Ждем тут, как дураки…

Димка усмехнулся, сказал философским тоном:

— Черти носят, собаки лают…

Сумерки сменились плотной тьмой, но, оказавшись на улице, возбужденный только что состоявшимся разговором, Димка как-то и не заметил этого.

Ничьи доводы Димку с его позиций не сбили. Димка и сам прекрасно разбирался в вопросах добра и зла. Только он не любил о них разглагольствовать. Целиком его понимала только Ренька. Иной раз понимала даже лучше, чем он сам понимал себя. Так было, к примеру, в тот вечер, когда заварилась вся эта каша, когда Анита по его наущению сперла «Минокс». Ведь, если по правде, Димка слегка рассопливился тогда. Ну, а Ренька ему с ходу утерла сопли, и он был ей благодарен за это.

И вот, опять они вытащили на свет Аниту. Начальнички! Ничего, он им тоже нос утер. И без перехода подумал: «Пойти, что ли, к Реньке?» Но вспомнилось вдруг, как Боб отмочил одну фразочку: «Загадка Аниты».

Загадка, едрена-матрена! Загадки надо отгадывать. А если уж разобраться, так загадка не в том, почему девчонка порвала с ними и носу никуда не кажет. Загадка в другом — как это вы, голубчики, приняли ее в организацию? За какие такие стати? И какой бы от нее был прок, если б не этот проклятый «Минокс»? А теперь Luftalarm! Воздушная тревога! Как бы не выдала. Не выдаст она никого! Фифа она на палочке, а не выдаст. Надо разбираться в людях, даже если те женского пола. Димка в своем чутье был уверен железобетонно. Да и Эрик также думает.

Загадка Аниты! Меня душит смех, сказал бы фатер.

Задребезжал трамвай, замедляя ход на повороте. И Димку словно толкнуло что-то. Он вылетел на мостовую и вскочил в прицепной вагон. Как всегда, остался стоять на площадке. Если кондукторше надо, чтобы он заплатил за проезд, пусть сама позаботится об этом. Но той, видно, лень было отрывать свои чресла от нагретой скамейки, она покосилась на Димку и тут же отвела глаза. Тем лучше, пфенниги тоже на улице не валяются.

В вагоне, под синей лампой, сидели два молодых шуцмана. Сначала Димка взглянул на них безо всякого интереса, потом почувствовал себя как-то странно. Стоял, поглядывал на них и никах не мог понять, в чем же дело? Шуцманов он не видел, что ли? Ну, сидят два этаких гибрида, шмякают губами, стало быть, обсуждают свои поганые делишки, никого не трогают. Вот один передвинул кобуру с бедра на живот, видно, бок она ему натирает…

И тут он понял.

За последние дни у Димки выработалась новая привычка. Он поминутно одергивал пиджак. Тот все сползал и сползал на левый бок, и воротник над правым плечом стал натирать ему шею. Но Димка мирился с этим. Примирился бы и с худшим, только бы чувствовать тяжесть кольт-браунинга в левом кармане пиджака. Но вот, оказывается, есть и обратная сторона в этом деле.