Выбери любимый жанр

То, ушедшее лето (Роман) - Андреев Виктор - Страница 12


Изменить размер шрифта:

12

Карточка была формата шесть на девять. Трудно разглядеть детали. Но Эрику виделась мамина улыбка, может, и наигранная, но что-то обещавшая.

Отец казался одетым более модно. Белое шелковое кашне, серая, мягкого фетра шляпа с большими полями, с широкой шелковой лентой.

У всех на лацканах пальто — белые бумажные ромашки. Ходили по воскресеньям добровольцы, главным образом, девушки. Ходили парами: у одной — жестяная кружка с узким горлышком, для пожертвований, у другой — картонный щит с десятками бумажных ромашек, насаженных на булавки, как мотыльки. Бросаешь в кружку медяк, и тебе прикалывают белую ромашку. Сбор шел на Красный Крест, в пользу туберкулезных больных — таких, которые не могли лечиться за собственный счет в частных клиниках Межапарка и Приедайне.

А вот они вместе с Хуго. Хуго острижен, как новобранец, ростом чуть ниже Эрика. Крутолоб, узкоглаз, безбров. На Эрике все висит как на вешалке. Брюки гольф похожи на юбку. Глаза и губы — девчоночьи. Правая рука, с тонюсенькими пальцами — на плече у Хуго. У обоих — накрахмаленные отложные воротнички.

Это, конечно, до смерти матери. Потом никто не стал бы водить их к фотографу.

Нет, снимки ничего не могли объяснить. Мать неизменно улыбалась, отец неизменно был каменным, бабка выделялась только странным, вздернутым над ухом беретом, а сам он выглядел недоразвитым, узколобым и запуганным.

Жизнь нельзя было сфотографировать. Ни «Кодаком», ни «лейкой», ни «Балдиной».

Он уже не искал фотографий Аниты. Они ему ничем не помогли бы. Что-то порвалось между прошлым и настоящим. В прошлом не было сегодняшних проблем, а сегодняшнему дню не было никакого дела до проблем прошлого.

Эрик снова спрятал альбом, надел пальто, небрежно замотал шею шарфом и вышел на улицу.

Был седьмой час вечера. Правую сторону улицы еще освещало солнце, и Эрик шел щурясь, немного закинув голову, шел очень медленно, пошаркивая, потому что отцовские туфли все еще были велики ему. Шел и ни о чем не думал. Впрочем, ни о чем не думать нельзя. Но мысли текли ленивые, малозначащие, успокоительные. Вот здесь, за забором, было до войны маленькое, третьеразрядное кино. Фильмы там тоже шли третьеразрядные; зал кишел блохами. В сорок первом немецкий снаряд буквально разнес эту киношку. Туда ей и дорога.

В далекое довоенное время Эрик ходил, главным образом, на «культурфильмы», то есть фильмы познавательные. В них показывали африканских туземцев, атоллы южных морей, озеро Титикаку или национальные парки Америки. Еще были фильмы с Патом и Паташоном и совсем другие — с прелестной девочкой Ширли Темпл.

Но самое большое впечатление на него произвел «Капитан Блад». Фильм шел в «Этне», и они отправились на него всей семьей. «Роман лучше» — вот и все, что сказал отец, когда они вышли из кино. Мать поначалу стала спорить с ним, горячо и неубедительно, потом махнула рукой: какое ей дело до капитана Блада, просто иногда приятно посмотреть на мужчин, которые умели и любили драться.

Эрик почти не прислушивался к их разговору. Для него это был настоящий фильм, как настоящей книгой был «Последний из могикан» Фенимора Купера. Потом он прочел и роман Саббатини, но впечатление от фильма было сильней.

На углу Ключевой, пропуская трамвай, он остановил рассеянный взгляд на ярко накрашенной девушке, которая тоже, в упор, взглянула на него, но тут же отвела глаза.

Потом они разошлись в разные стороны, но теперь на душе у Эрика стало уже неспокойно, хуже того — больно.

Конечно, это была Надя Гольбах. Двадцать минут назад он видел это лицо на снимке в семейном альбоме. Надя сидела в первом ряду, по правую руку от классной воспитательницы. Это был шестой класс. Это было три с половиной года назад.

О теперешней Наде он узнал от Гунара. Тот как-то остановил его на лестнице:

— Ну и штучка эта ваша Гольбах!

Эрик даже не сразу понял, о ком идет речь.

— У девки желтый билет, — Гунар хмурился уязвлено и зло, — а она, представляешь, говорит мне: заработайте сначала офицерские погоны. Я с мелкотой не гуляю. Тем более, вы даже не фольксдойче.

Надина мать была русской эмигранткой, отец — прибалтийский немец. Семья считалась очень порядочной. Что же стряслось?

— Ну, попадется она мне! Будет шелковой.

Что бы там ни было, но Эрик не хотел, чтобы Надя попала в руки Гунара. Он догадывался, как ее сделают шелковой.

Эрик дошел до угла Мариинской, до ресторана «Стабурагс», и там сел на трамвай. В вагон не вошел, остался стоять на открытой площадке прицепного вагона.

Опять не думалось ни о чем серьезном.

Проехали сгоревший от бомбы «Палладиум», и Эрик сошел на углу одной из центральных улиц, которая теперь называлась Вальтер фон Плеттенбергштрассе. Он шел по ней до самого «Золдатенкино», а потом свернул налево, на пыльную Эспланаду, и уселся на пустую скамейку возле Художественного музея.

Пришло время задуматься. Но задуматься ему не дали.

Парень на вид был не старше Эрика, но с лицом одутловатым и старообразным. Его спутница, совсем еще не оформившаяся девчонка, осторожно опустилась на холодную скамейку, вздрогнула и охватила руками лиловатые коленки. Наверное, ей было чертовски зябко, но глаза дерзко бегали и языком она молола без остановки. Пошлость за пошлостью.

Одутловатый был настроен мелодраматически. Через каждые десять слов он переходил на шепот:

— А с кем ты будешь, когда я уйду на фронт?

Девчонка подло хихикала, но уверяла, что — ни с кем.

Эрика замутило от этой парочки. Он встал и медленно двинулся мимо музея в сторону Димкиной мастерской. Но, дойдя до Мельничной, передумал и свернул налево.

Артур был дома. Он сам открыл дверь и нисколько не удивился, скорее обрадовался. Но не сказал: входи. Сказал: подожди внизу, я сейчас.

И, действительно, он почти тотчас же появился во дворе, на ходу натягивая потертый прорезиненный плащ.

— Хорошо, — сказал он, не попадая в рукав, — хорошо. Я надеялся на тебя.

Эрика покоробило от этих слов. Почему они на него надеются? Он сам бы хотел надеяться на кого-нибудь. Но еще больше они его раздражали детскостью. Игрой. Они все превращали в игру. Находили слова, которые серьезное дело превращали в детскую игру.

Вот рядом с ним этот толстый парень. Он старше Эрика на два года. Он мечтает стать киноактером. Он субъективно честен, порядочен, добропорядочен, вздрагивает от физического отвращения при слове «нацизм». Он внес в кассу организации триста марок — крупнейший взнос. Два килограмма сахару передал лично Димке. Но нужен ли он?

Они шли в сторону Ганзейской. Эрик поеживался от сырости. Артура что-то душило, он расстегнул верхнюю пуговицу рубашки.

— Понимаешь, он толкнул ее на воровство. Вэфовский «Минокс» — это не шуточки. Отец убьет за такое. Мы не имеем права переступать границ.

— Каких?

— Каких границ? Этических. Мы не бандиты и не нацисты.

— И уважаем частную собственность, — безучастно вставил Эрик.

Его собеседник резко остановился.

— Не передергивай. Частная это собственность или не частная, мы не воры. — Он попытался заглянуть Эрику в глаза, но тот упорно смотрел в сторону. — Я хочу знать, что ты об этом думаешь. Где грань между воровством и… и конфискацией, что ли? Ведь нельзя же по-иезуитски, чтобы цель оправдывала средства.

— Ладно, Артур, — Эрик остановился. — Об этой проблеме — в другой раз. А сейчас мне надо к Аните. И ты со мной не ходи. Я постараюсь справиться с этим делом один.

Артур болезненно поморщился:

— Ты увиливаешь от серьезнейшего вопроса. Я не могу так. Если ты станешь на сторону Димки, я… я выйду из организации.

Последние слова он произнес так, словно в омут прыгал. Но все-таки произнес и даже нашел в себе силы посмотреть прямо в глаза Эрику.

— Я зайду к тебе на днях, — Эрик сказал это очень спокойно, — а сейчас, будь добр, катись колбаской.

И, не дожидаясь ответа, зашагал в сторону Анитиного дома.

«Катись колбаской» Эрик сказал по-русски. Это было одно из любимейших выражений Кита. Эрик старался не перенимать чужих словечек и выражений, но сейчас не смог найти ничего более лаконичного и выразительного. А все потому, что его разбирала досада. Досада на Димку, который, не посоветовавшись ни с кем, заварил эту кашу. Досада на этого лопоухого Артура, обвиняющего Димку, да и только ли Димку, чуть ли не в иезуитстве. Досада на Риту, с которой начались все сегодняшние неприятности. И, конечно, досада на… Но тут он с удивлением обнаружил, что как раз по отношению к Аните, главной виновнице переполоха, он вовсе и не чувствует никакой досады. Да…

12
Перейти на страницу:
Мир литературы

Жанры

Фантастика и фэнтези

Детективы и триллеры

Проза

Любовные романы

Приключения

Детские

Поэзия и драматургия

Старинная литература

Научно-образовательная

Компьютеры и интернет

Справочная литература

Документальная литература

Религия и духовность

Юмор

Дом и семья

Деловая литература

Жанр не определен

Техника

Прочее

Драматургия

Фольклор

Военное дело