Путь (СИ) - Yagger Егор "Yagger" - Страница 33

Сначала пришла боль, она, казалось, была везде, болело всё: руки, ноги, тело, огнём жгло кожу. Гулким барабаном боль пульсировала в голове. Вокруг что-то гудело, пищало, шипело, что-то говорили чьи-то голоса. Кто-то подошёл ближе, обдав чувством любви и тревоги, что-то кольнуло в руку — и боль начала отступать, меня понесло, покачивая, как по волнам, медленно пришла мягкая тьма, и я уснула, в этот раз — без сновидений.

Во второй раз меня разбудил разговор. Тихим шёпотом говорили мои отцы, но всё равно я прекрасно слышала.

— Дак, как она?

— Состояние хоть и тяжелое, но улучшение уже заметно!

— Дак, с такими повреждениями — почему без регенератора?

— Миш, мы не понимаем некоторых моментов, она очень необычная! Вот, смотри, это структура нервного волокна у тебя или у Даян. А вот это — такое же волокно у Женьки.

— Оно как будто плотнее, и волокна другие, более тонкие, и их заметно больше.

— Да, Миш, но два года назад было, как обычно! Или вот, смотри, это структура мышечного волокна обычного человека. А теперь — какое оно у Женьки!

— Обалдеть! Волокна как будто спиралью скручены, и они, получается, длиннее!

— Не только длиннее, но и эластичнее, гибче и, самое главное — при сопоставимой плотности мышечной ткани она способна создавать в три раза большее усилие! Миша, мышечная ткань меняется прямо сейчас! Поэтому мы не стали помещать её в регенератор — неизвестно, как отразится на Женьке!

— Невероятно! Ты думаешь это последствия?

— Не думаю, Мишка! Я точно это знаю! Её организм реагирует на стресс — изменяется, адаптируется, становится сильнее и устойчивее! Это просто чудо какое-то!

— Как думаешь, это может быть последствиями того отравления Даян? Того, во время беременности?

— Я не знаю, Миш. По Мендуару больше не было таких отравлений, а по остальным колониям у меня нет статистики! Её почему-то секретят…

— Конечно, секретят! Ведь несчастные случаи и аварии на производствах портят репутацию компаний! Поэтому в общем доступе таких данных нет. Я попробую поговорить со Стивеном, может, у флота что-то есть. Если есть, он передаст информацию нам. И, Дакар, пожалуйста, не выкладывай данные обследования в медицинскую сеть колонии!

— Не волнуйся! Я знаю, что они могут уйти туда, куда не надо! Так что всё будет шито-крыто!

Тихо смеются, пытаясь снять висящее напряжение.

— Слушай, а ведь мне ребята с грузовика, что на Бекенштейн ходит, знаешь, что привезли?

— Да неужели! Сегодня угощаешь «Кризе»?

— Вечером сюда приходи! Я бутылочку принёс, здесь и выпьем! Я домой после дежурства не пойду, останусь.

— Договорились! Вместе посидим.

Смотрю на них, таких разных… и чем-то неуловимо похожих — в улыбках и недомолвках, понятных только очень давно и очень хорошо знающим друг друга разумным. Они разговаривают, смеются, вспоминают одним им известные эпизоды из жизни, в эмоциях — напряжение и тревога. И за разговором и шуточками они пытаются их скрыть, пытаются поддержать друг друга! В конце упираются лоб в лоб и молча стоят.

Дакар, почувствовав мой взгляд, повернул голову. Взгляд синих глаз, казалось, засветился — такие сильные и светлые у него чувства!

— Мишка! — воскликнул Дакар. Отец повернулся и встретился со мной взглядом — от пришедшей от него волны радости я чуть опять не отрубилась. Каким-то неуловимым движением оба оказываются у моей койки, садятся на корточки и смотрят, не отрывая глаз.

— С возвращением, дочка!

— Привет, Лисёнок!

— Привет, папки! Давно я здесь?

— Вторые сутки! — отвечают хором. Переглянулись и засмеялись.

— Как остальные? Как дедушка и Ферон?

— Все в порядке!

— Как ты всех опять напугала, Женька!

— Я не нарочно! Оно само как-то так получается! Но все ведь живы?

— Ох-х, Женька!..

Болтаем о пустяках, и мужчин медленно отпускает напряжение, они успокаиваются и просто сидят рядом. Глядя на них, я снова засыпаю.

Ночью меня разбудил детский голос:

— О Амонкира, наставница охотников! Помоги ей найти дорогу в наш мир! Верни ей силы и здоровье! Помоги ей, прошу тебя, о Амонкира!

Открываю глаза и рядом с койкой вижу макушку Ферона — он, сложив руки и склонившись, сидит на стуле и шепчет молитвы.

— Не знала, что ты такой верующий, Ферон.

Парень вздрогнул и поднял на меня глаза. В тусклом свете ночника они выглядели удивительно — фиолетовая радужка на антрацитово-чёрном белке, слегка светящийся светлый зрачок. В его чувствах — радость и облегчение.

— Она услышала мои молитвы! — сказал Ферон и улыбнулся.

— Не знаю, как Амонкира, но я тебя точно услышала! — говорю с улыбкой. — Как сам?

— Всё в порядке — колени уже зажили, и синяки почти сошли. А ты как?

— Ну, как видишь, уже гораздо лучше!

— Я твой должник, Женька, и когда-нибудь верну этот долг!

— Я знаю, вернёшь! Хоть это и не обязательно, — и понимаю, что вернёт. Не знаю, когда и где — но это случится точно. Вот, блин!

Ферон встаёт, идёт к двери и, открыв её, оборачивается: — Меня завтра выписывают. А ты выздоравливай скорее — мы тебя все ждём, весь класс!

На следующий день мне уже совсем полегчало, и я попыталась сесть в койке, но куча проводов не позволила. Стоящая около кровати стойка с приборами истерично запиликала, и в палату залетели Рэй вместе с Дакаром. Увидели меня — полусидящую, опутанную проводами и облегчённо вздохнули. Подошли, стали снимать датчики, отключили все, выдернули иглу с трубкой из вены и откатили стойку.

— Как себя чувствуешь? — спросила Рэй.

— Есть хочу. Нет, не так… я хочу ЕСТЬ! Даже снуфла бы сейчас съела!

— Ха-ха-ха! Ну, тогда сейчас принесу! — говорит папка и уходит из палаты.

Рэй залезла мне между ног, и я почувствовала, что из меня что-то достали — это оказалась прозрачная трубочка катетера. Отошла к шкафу и достала оттуда бельё и пижаму, вернулась.

— Давай одеваться?

Оделась с помощью Рэй, больничная пижама тут толстая и мягкая — удобная штука. Вернулся отец с судками, поставил их на столик и открыл крышку — от запаха я чуть слюной не захлебнулась. Смела всё и, осоловев, откинулась на спинку стула. На меня, подперев головы руками, с улыбкой смотрели оба наших доктора.

— Да, тебе действительно лучше! Такой аппетит, что мне тоже аж есть захотелось, — сказала Рэй.

— Ещё пожелания есть? — спросил отец.

— Папка, а пошли в больничный парк, на лавочку?

— Да не вопрос! — сходил, достал из того же шкафа больничную обувь.

Я надела эти тапочки и пошла к выходу из палаты, но через несколько метров ноги стали заплетаться, и я остановилась, ухватившись за шкаф.

— Не спеши, торопыга! Давай, я тебя понесу, — сказал Дакар и взял меня на руки, так мы в парк и ушли. А Рэй осталась дежурить, хотя, кроме меня, в госпитале никого не было.

Сидим на лавочке в больничном парке, и я вижу, как в него заходит большая компания разумных — вся моя семья. Пятеро братьев, две сестры, матери, бабушка, дедушка, лучшая подруга и Вэсил под руку с Новерри. Мелкие видят меня рядом с отцом и, издав вопль апачей, всей толпой бегут к нам.

Меня затискали до состояния плюшевого медведя, облили слезами, пожурили, похвалили, я узнала о себе ещё немного нового в самых разных выражениях… И, когда я совсем обессилела от общения, отец, кое-как утихомирив шумную толпу моей родни, увёл их к выходу, сказав, что мне положен покой. Остался только дед. Я подсела к нему, обняла и прижалась — от него тянуло любовью и нежностью.

— Прости меня!

— За что? — удивился он.

— За то, что я тебя так напугала! Вон, морщинки новые у глаз появились, и борода стала совсем седая.

— Это да, напугала ты меня знатно! В чем мы ошиблись?

— Поторопились! У партизан была верёвка, надо было подстраховаться.

— Да, ты молодец, а я — старый осёл! Тоже мне, главный по ГО… Элементарную вещь упустил.