Мировые загадки сегодня - Адабашев Игорь Иванович - Страница 62

Первое время физиология больше работала над проблемами «как?», редко имея возможность ответить на вопрос «почему именно так?». И это нормально, ибо наука всегда начинается с ознакомления с явлением и сбора фактов. Но уже во второй половине XIX века в первую очередь трудами наших великих соотечественников И. М. Сеченова, а затем И. П. Павлова стали проясняться истинные причины единства живого организма.

На рубеже XIX и XX веков И. П. Павлов, изучая физиологию больших полушарий головного мозга, дал человечеству общую научную картину цельности живого организма, теоретически обосновал связь саморегуляции физиологических функций в процессе приспособления организма к окружающей среде и выявил первостепенную при этом роль высшей нервной деятельности.

Интересно, что молодой Иван Павлов, как и молодой Уильям Гарвей, начинал с изучения кровеносной системы и сердца. Но если англичанин закладывал фундамент физиологии, то через 300 лет его русский коллега возводил на этом фундаменте здание «новой физиологии». Теперь человек ставил перед природой не простые вопросы «как?», ибо на них уже были получены ответы, а более сложные «почему так?».

И. П. Павлова интересовали нервные волокна, усиливающие работу сердца. Какова их роль? Как сердце регулируется, кто им командует? Оказалось, что определенные нервы, влияя на обмен веществ в сердечной мышце, воздействуют на работу сердца. Так было заложено учение о «трофических» нервах, от греческого слова «питание», то есть особых нервных волокнах, регулирующих процессы питания в тканях, обмен веществ в них и тем самым воздействующих на работу органов и тканей.

За кровеносной системой и сердцем наступила очередь пристального изучения пищеварительных желез и других физиологических систем. Постепенно вырисовывалась единая сложная конструкция нервной регуляции всего организма, как между внутренними органами, так и между этими органами и окружающей внешней средой. Это привело ученого к исследованиям, создавшим ему мировую славу, к созданию учения о высшей нервной деятельности.

Помня о капризах нашей памяти, мы бегло восстановим некоторые истины. Они позволят более подробно припомнить все то, что вы знаете об этом, и тем самым облегчат понимание дальнейшего.

Человек ежедневно кормит собаку. При виде пищи, положенной в ее миску, у животного начинает выделяться слюна. Это, получив через трофические волокна соответствующий нервный сигнал, заработали слюнные железы. Но вот в обычный час кормежки к двери подошел тот человек, который кормит собаку. Еды нет, животное даже не видит человека. Но началось слюновыделение. Собака через органы, связывающие ее со средой, в данном случае посредством ушей — слуха, получила от коры головного мозга команду — «еда», ибо мозг выработал условную связь «шаги — еда». Шаги можно заменить условным звонком, мигающей лампой, запахам. В общем, любым воспринимаемым сигналом. Результат будет тот же.

И. П. Павлов доказал, что появление условного рефлекса объясняется возникновением в коре головного мозга связи между двумя раздражениями — условным (в нашем примере — шаги) и безусловным (выделение слюны на пищу).

Следующей ступенькой к познанию истины было научное определение процесса возбуждения и торможения нервных клеток. Оказалось, что организм избирательно отзывается на раздражения. Мы находимся в непрерывно бушующем океане тысяч и тысяч одновременно действующих на нас раздражений. Но в ходе эволюционного развития нервная система выработала способность отзываться только на раздражения определенной интенсивности. Тем самым нервная система получила возможность оберегать себя от «истощения», а организм в целом — верный компас, позволяющий ему правильно ориентироваться в «океане раздражений» внешней среды. Стала понятной целесообразная избирательность нервной системы.

И животные и люди — все мы находимся в «океане раздражений», и все мы постоянно воспринимаем от внеш-ней среды большее или меньшее количество сигналов, побудителей безусловных и условных рефлексов. В целом это так называемая первая сигнальная система. Но человек в отличие от животного обладает несравнимо более сложноорганизованной высшей нервной деятельностью. Она настолько сложна, что приобретает качественно коренные отличия. Это, по определению И. П. Павлова, вторая сигнальная система, дополняющая первую и возникшая у людей в процессе общественного труда, неразрывно связанная с речью. Слово, условно содержащее в себе понятие какого-либо образа, выполняет тут роль сигнала, подобно тому как световое, шумовое или осязательное раздражение — в первой сигнальной системе. Если вы голодны, то вам не нужно видеть поджаренную котлету или слышать шаги официанта, несущего ее. Слюнки потекут у вас сами собой, стоит услышать разговор о еде или мысленно представить ее.

Вот тут-то и начинаются разнотолки. Идут они обычно от того, что действие сигнала-слова во второй сигнальной системе понимается только в прямом смысле. Дескать, сказал слово «котлета», и выделилась слюна. Однако все значительно сложней.

Во-первых, слово не обязательно должно быть сказано. Более того, почти всегда мы думаем молча, «про себя», не произнося никаких слов. В последние 5–6 лет показано, что думаем мы не только словами или понятиями, заменяющими слова. Есть «чисто» образное мышление, невыражаемое в словах, а в конечном итоге, и в логических категориях языка.

Абстрагируем понятия. В нашем примере вы можете подумать о «котлете», как и о сотне других видов еды, а возможно, и просто отвлеченно: «еда», и результат будет один — рефлекс слюновыделения. В данном случае слово «еда» несет в себе обобщенную функцию представления о различной пище, отвлеченную от какой-либо конкретной действительности. Обобщающая функция слова возникает в длительном процессе постепенного образования множества условно-рефлекторных связей, группирующих в мозгу сложные представления по одинаковым рефлексам в организме.

Вот и пошли «видимо»… Тут уже начинается область загадок не XIX, а XX века. Но есть и истины. Так, в частности, установлено, что абстрагирование представлений приходит с возрастом и опытом, а маленькие дети перво-начально воспринимают слова лишь как конкретные сигналы-образы.

«Мама» для малыша именно его мама, и он не понимает «мамы» вообще, как и того, что его бабушка тоже мама. Другой пример. Если малышу показать несколько рисунков с бегущей собакой, то он не скажет, что она бежит, ибо не может связать застывшие фазы движения с понятием бегущего животного.

Труд и речь в своем диалектическом единстве более всего сделали человека человеком. В последние годы эта аксиома получила ряд подтверждений. Все они свидетельствуют о том, что в человеческом мозгу, если его сравнить с мозгом обезьяны и других высших животных, усиленно разрастались и усложнялись больше всего участки, «отвечающие» за вторую сигнальную систему.

Начала складываться новая промежуточная наука — палеоневрология. Она во многом способствовала совершенству антропологии в целом. (Антропология — человек + учение — связана с палеонтологией, историей, археологией и рядом других наук.) Здесь следует подчеркнуть, что на современном уровне познания нельзя говорить — очеловечивание обезьяны. Речь может идти о значительно более раннем отряде приматов, которые, по-видимому, были прапредками и древних людей и обезьян. Исследуя слепки с внутренних поверхностей черепов давным-давно умерших первобытных людей и более ранних существ, живших более миллиона лет тому назад, превращавшихся в человека, ученые установили интересные закономерности. Они свидетельствуют о прямой связи между усложнением трудовой деятельности первобытных людей и развитием мозга. Особенно увеличение нижней теменной области и так называемой теменно-височно-затылочной подобласти, участков коры, осуществляющих сравнение информации, поступающей в мозг при усложнявшихся действиях рук, изготовляющих и применяющих орудия труда, свидетельствует о том, как первые обобщения и возникавшие простейшие абстракции оказывали влияние на изменения мозга. При этом левое полушарие мозга развивалось несколько быстрее правого. Поскольку правая рука «представлена» в основном в левом полушарии, то это свидетельствует о том, что правая рука получила основную трудовую нагрузку в очень отдаленные времена. Характерно, что маленькие дети до семи-восьми месяцев владеют обеими руками одинаково и только к шести-семи годам становятся, как правило, «правшой», а реже «левшой».