Тяжёлая вода (СИ) - "Arno" - Страница 54

И все же, как, черт возьми? Как он собирается…

Сохраняя в душе некоторый огонек веры, Мигит тем не менее, все же не изменял уверенному скепсису в отношении планов друга. И предчувствия его не обманули: когда Лейс подробно изложил свое дело, клерк, с довольным видом, ядовито-вежливыми словами назвал им список дней, по которым присутствуют все необходимые люди и комиссии. Список был длинным, а свидетельства, которые выдавали названные чиновники и комиссии, имели срок действия. Так выходило, что к тому времени, когда Мигит приблизится к концу списка, истекут сроки справок, выданных теми, что в начале.

Когда они с Лейсом отошли от конторского окна, Мигит с легким удивлением отметил, что лицо друга выражает несвойственную ему… абсолютно не свойственную ему озадаченность.

Неужели? — думал про себя Мигит с легким холодком в груди, — неужели и этого пройдоху кто-то наконец уел?

Лейс искоса глянул на Мигита. Лицо его застыло неподвижно, а уголки губ поползли вверх.

Черт! — в сердцах мысленно произнес Мигит.

— Ты поверил, — сказал Лейс, довольно ухмыляясь. — Правда! Ты поверил, что этот глист нас одолел.

Он тронул Мигита за плечо, направляя обратно к конторскому окну. Когда они вернулись к месту недавнего поражения, — поднял палец, показывая — жди и смотри, — и полез рукой во внутренний карман пальто.

Что он достанет оттуда? — гадал Мигит, — заряженную пудовую гаубицу? А может, сразу Архистратигов Меч, что поразит этот темный гадюшник светом небесным?

Будь оно так, я бы удивился меньше, — подумал он мгновением позже, пораженный до оцепенения, когда наконец увидел тайный козырь друга.

Это была твердая красная бумага с королевским львом и большой золотой печатью в верхнем левом углу.

Лейс положил бумагу на контору, и золотая печать увесисто грохнула по дереву.

— Ты знаешь, что это такое, приятель?

Конечно знает, подумал Мигит. Это все знают. Таких грамот было не больше дюжины на всю империю. Назывались они официально — Его Королевского Величества Исключительная Диплома. Название замысловатое и неясное человеку, плохо знакомому с бюрократией и делопроизводством. В народе такие бумаги получили более простое и натуральнее отражающее их суть название — королевская ломовая. Предъявитель такой бумаги по своим возможностям в империи был буквально равен королю, и лишь королевским приказом его распоряжения могли быть отменены. Размахивая ломовой бумагой, можно было ногой открывать двери парламента и банковские сейфы, требовать армии и корабли, и вообще, задействовать любые ресурсы, какие только можно себе предствить.

Через пять минут Лейс, по обычному крайне довольный, и Мигит — все еще потрясенный увиденным, а также задним числом официально прошедший все необходимые комиссии и слушания, и благополучно уволенный с королевской службы с повышением звания до командора, пусть и без пенсии (как уверял Лейс, она Мигиту не понадобится), уже садились в карету.

Они сели рядом, не глядя друг на друга. Карета тронулась. Лейс не спешил начинать разговор, да и вообще, судя по виду, не испытывал никакой потребности объясниться.

В голове Мигита все перемешалось от увиденного чуда, которое друг явил ему как бы между делом, и вопросы лезли на ум, перебивая друг друга.

— Откуда? — только и выдавил Мигит.

— Я бы хотел сказать, что она моя. Но это было бы неправдой. Мне ее дал один очень влиятельный миссир, с которым я собираюсь тебя познакомить. Мы как раз направляемся к нему. Ты мог слышать его имя раньше. Его зовут Иеразия Галивал.

Галивал?

Тот самый Галивал, который советник по безопасности в имперской палате заморских земель?

Тот самый Галивал, который…

По лицу Лейса Мигит понял, что выдал свой промелькнувший в голове на мгновение испуг.

— Пора взглянуть своим страхам в лицо, друг. Без этого никак. Но поверь мне, все будет не так плохо, как ты подумал. Ничего страшного в этом на самом деле нет. И юная мессера Греясс очень сильно… изменилась за то время, пока вы с ней не виделись. Я думаю, ты оценишь.

И что же я должен оценить, подумал Мигит. Прошло полгода с нашей последней встречи, и уже тогда она была вполне… Уж не пытаешься ли ты сыграть на моей прежней хлыщевской натуре? Если так, то напрасно. Я давно уж не тот. Я надеюсь…

***

Мигит давно привык думать так, словно эти мысли были его словами. По причине понятного нежелания лишний раз говорить вслух, он научился мысленно разговаривать сам с собой. Могло показаться, что такой разговор построен по всем лекалам одного из главных признаков помешательства, но Мигит ничего дурного в этом не видел. В его сознании все звучало так, словно он действительно беседовал, пусть и сам с собой. Он научился мысленно продуцировать на слова свой голос. И звучал этот голос не так, как он некогда разговаривал. Не было в нем ни самолюбования, ни энергичного и воодушевляющего звона. Он не был также и разбитым, старым. Не то, что неприятным, скорее — что-то мрачное и непонятное звучало теперь в его мысленных словах. Совсем небольшое, смутное и едва уловимое, но в то же время довольно явное. Изменился внутренний голос.

Он также научился разделять эту мысленную беседу и свои настоящие мысли. Словно у него появились две категории сознания, которые действовали независимо друг от друга, не повторяя друг друга, как часто не повторяют друг друга сказанные голосом слова и мысли внутри головы.

Настоящая речь была для него лишь небольшой частью общения. Главная же отводилась внутреннему разговору. И лишь только за ним лежали мысли, которые «думаются», а не проговариваются в голове.

Не стоит пытаться заманить меня словами о Греясс, говорил он себе. Ведь я уже совсем не тот, кем был раньше. Я не гоняюсь за девушками, а они не виснут на мне. Это все осталось в прошлом, и пора забыть об этом насовсем. Я калека, вот и все. Может быть, я не так уж и плох все еще. Может, я еще на что-то сгожусь. Но не на погоню за юбками и корсажами. Не стану. Да и не хочу. Не хочу видеть молодых и красивых лиц, наполненных жизнью и мечтами, которые искажаются от страха и отвращения, когда их взглядам открывается левая сторона моего лица. Не хочу видеть это постоянное напоминание о своем уродстве.

Не хочу.

Все было так. И все равно он понимал, что даже в этом монологе внутри своей головы он где-то лукавит. Где-то, не ясно, где. Но он не был честен даже с собой. Ему хотелось увидеть Греясс.

И не хотелось ей показываться.

Об этом Мигит говорить другу не собирался. Раз уж не мог сказать самому себе, то других посвящать в это не следовало. Он сам не мог понять, зачем хочет увидеть ее. Между прочим, именно она стала изначальной причиной всех проблем Мигита и его новой внешности.

К счастью, Лейс не требовал никаких объяснений и вообще не шевелил тему того случая, за что Мигит был ему благодарен. Карета проехала по большой улице короля Скавра Могучего (более известного как Шепелявый), миновала большую Площадь Святителей, а за ней проезд Тюльпанов, большую площадь Трех Святых, по мосту Благоруких Каменщиков перевалилась через Тильбу, лед на которой уже немного подтаял за прошедшие теплые дни, по улицам Водоносной и Кривой добралась до Мельных врат и выехала из города в предместья, где улиц уже не было.

— Мы направляемся в поместье Галиваллов, за городом, — ответил Лейс на незаданный вопрос Мигита.

Мигит относился к этой его привычке опережать вопросы двояко. С одной стороны, очень удобно — не надо лишний раз открывать рот и ворочать языком, чтобы спросить. Но, с другой, дьявол, немного раздражает. Мало кому понравится, когда твои мысли, вроде бы надежно скрытые под костью черепа, видны твоему собеседнику как на ладони.

Предместья остались позади, и теперь за дверными окошками раскинулась зимняя природа Нижней Авантии. Снега тут было немного, местами голые камни выглядывали из него, а кое где уже виднелись темные пятна земли — растаявшей и заново замерзшей. Зима уходила, хоть и не хотела уходить. Начиналась весна.