Прыжок во тьму - Ветишка Рудольф - Страница 13

…Сейчас все это — в прошлом. Но с чего и где начинать сегодня? Здесь? Нет! Для налаживания связи с друзьями из Бескид понадобится слишком много времени. Для этого нет подходящих условий. Поедем в Прагу, попробуем там пустить корни.

Как только Тонда приехал из Катовиц, мы вместе с ним выехали в Прагу, Эда остался в Остраве.

Отъезжали в воскресенье ночным поездом. Состав был переполнен немецкими солдатами. Впервые ехали мы в поезде по оккупированной территории. С большим вниманием следили за всем, что происходило вокруг. Чехи относились к немецким солдатам сдержанно. Вели разговор только о будничных делах. Чувствовалось, что люди научились быть осторожными и недоверчивыми.

От Остравы до Праги семь часов езды — путь не близкий, если твои документы не в порядке и ты не знаешь, что творится на железной дороге. Нас интересовало все, а особенно, бывают ли проверки и кто их проводит.

Опыт научил меня бдительности и умению вовремя смазать пятки.

Путь казался бесконечным. Томительно тянулось время. Казалось, что кто-то внезапно ошеломит тебя вопросом, на который не сумеешь ответить. Напрягаешь все силы, чтобы у самой цели не попасть в ловушку. Мысленно спрашиваю себя: когда же будет эта Прага?

Около семи часов утра мы прибыли в Прагу. Первым делом постарались на вокзале побриться, чтобы не привлекать внимания.

Умытые и чисто выбритые, мы вышли на разведку в город. Первые шаги по пражской мостовой! И снова то же ощущение, что и в Остраве: очень многое здесь изменилось. Порой начинает казаться, что попал не в родной город, а в совершенно незнакомое место. Это ощущение очень трудно передать. Казалось, все вокруг надело иной наряд. В голове только одни мысли: что предпринять, чтобы первые шаги не оказались роковыми. Ведь четыре года мы не были на родине. Можно вызвать подозрение своей одеждой, поведением и бог знает чем еще. Достаточно не так перейти улицу — тебя остановит полицейский и спросит, почему нарушил правила, потребует документы, а наши документы были сделаны недостаточно хорошо. Мы получили и заполнили их за границей. Никто из нас точно не знал, какие деревни, села и города фашисты переименовали, как называются улицы по-чешски и по-немецки.

Я понимал, что нам нужно быть очень осторожными. А для этого требовалось за короткое время выяснить, что за эти годы в Праге изменилось, познакомиться с новым порядком, с новым режимом. В первую очередь надо отыскать товарищей, которые информировали бы нас об общей обстановке, о состоянии подпольного движения и помогли поскорее наладить связь с партией. И, само собой разумеется, оказали бы нам материальную помощь. У нас не было ни продовольственных карточек, ни марок, ни крон, ни жилья.

Посовещавшись, мы выбрали тот квартал, где я знал почти всех коммунистов. Условились, кого из них навестим, и отправились. Адреса я знал хорошо, поэтому всякая ошибка исключалась. Но по первому же адресу проживал незнакомый человек. Судя по фамилии на табличке парадной двери — немец. По второму, третьему, пятому, десятому адресам — то же. Иногда я подходил вплотную к дверям, желая убедиться, не ошибаюсь ли. Но каждый раз надпись на табличке свидетельствовала о новом жильце. Как правило, это были немцы. Улица за улицей, дом за домом — все то же. День уже клонился к вечеру, пора было подумать и о ночлеге. Я вспомнил о Глоубетине. Там, в рощице, голодные и усталые, легли спать. Весь день мы ничего не ели.

Утром, спустившись к Рокитце, умылись и снова отправились в город. Зашли в закусочную. Нужно было выяснить, как люди заказывают еду, и найти хоть какую-нибудь возможность поесть самим. Для того чтобы позавтракать, нужны были продовольственные карточки, а их у нас не было. Однако мы заметили, что отпускалось блюдо и без карточки — картофель с капустой. В другой закусочной мы заметили, что без карточки дают картошку с подливкой. Обошли несколько закусочных, чтобы лучше познакомиться с обстановкой. Наконец в Смихове на Палацковой улице мы взяли картофель с овощами. Это было подлинно протекторатное блюдо, лишенное жира и прочих специй. Но главное — хоть чем-нибудь горячим наполнить желудок.

Утолив немного голод, мы снова отправились на поиски. Снова проходили весь день — и опять безуспешно. Иногда мы спрашивали новых съемщиков о бывших жильцах. Как правило, нам отвечали либо прямо, либо намеками, что они или казнены, или брошены в концлагерь. Кровавая рука гестапо и здесь, как и в Остраве, творила свое черное дело. Мысленно мы вычеркивали одно имя за другим. Обстановка складывалась для нас крайне тяжелая. Обнадеживало лишь то, что гестапо не могло выследить и ликвидировать всех, что кого-нибудь мы еще отыщем. Эта мысль служила нам и утешением и вдохновением в наших неустанных поисках.

Но и второй день не принес нам успеха. Мучительно донимал голод. Войти в лавчонку и попросить немного еды мы не осмеливались. Такой шаг мог окончиться провалом. Не оставалось ничего иного, как опять голодными отправиться на ночлег. На этот раз я переночевал возле Хухле[6], Тонда — где-то в Модржанах.

Обстоятельства складывались для нас крайне неблагоприятно. Без регулярного питания, без крова, без денег мы не смогли бы долго продержаться. Под открытым небом не поспишь так же безмятежно, как дома под периной. А именно в отдыхе нуждался человек после стольких бессонных ночей. Едва только занимался рассвет, нам приходилось вставать, чтобы не вызвать подозрения. Но от рассвета до того времени, когда в городе начиналось движение и можно было бы незаметно слиться с толпой, проходили долгие часы.

Около девяти утра мы с Тондой опять встретились. На пароме переправились на браницкий пляж, где в эту пору с самого утра собиралось полно народу.

Мы уселись на берегу и стали прислушиваться к разговорам. Нам нужно было выяснить, какая сейчас обстановка, какое настроение у людей.

Но вскоре мы убедились, что с незнакомыми людьми или не разговаривали вообще или говорили о пустяках.

Почистили обувь, одежду, оделись и поехали в Прагу. Опять стал мучить голод. Третий день мы уже находились в Праге, а поели один только раз. Вновь ломали голову, к кому бы пойти. И тут я вспомнил о товарище Горне. До войны он жил в Нуслях, туда мы и направились. По списку жильцов, вывешенному в парадном, убедились, что проживает он здесь и сейчас.

Дома застали его жену — товарищ Горнову. Спросили ее о муже. Она не знала, как отвечать нам, и следует ли вообще с нами говорить. По всему было видно, что она нам не доверяла. После некоторых колебаний женщина рассказала, что муж ее арестован и добавила, что мы, вероятно, хорошо осведомлены, в каком концлагере он находится. Прошло какое-то время, прежде чем лед недоверия чуть-чуть тронулся. Мы заговорили с ней о знакомых товарищах, расспрашивали, кто чем занимается, кто из них арестован, кто казнен.

Из разговора с Горновой мы почерпнули много ценных сведений. Ведь это была наша первая беседа с активным членом партии, человеком, который много знал о партии и ее работе, о мужестве коммунистов в борьбе с гестапо.

Товарищ Горнова оказала неоценимую помощь тем, что дала адрес товарища Шнейдера, заверив, что он наверняка поможет нам.

Мы пробыли у Горновой недолго. Она предупредила нас, что находится под постоянным надзором и навещать ее — значит подвергать опасности и ее и себя. Она вышла за дверь посмотреть, нет ли чего-нибудь подозрительного в коридоре и на лестнице, и только после этого мы быстро удалились. «Таковы наши женщины, наши подруги, — подумал я. — Несмотря на то, что муж в концлагере, а на ее попечении остались двое детей, она не сдалась, она помогает, как может, в борьбе против фашизма».

Нам было о чем подумать. В голове мелькали имена товарищей, о которых мы говорили с Горновой.

Мы брели по пражским улицам. Поминутно наш взор натыкался на красные извещения с черным фашистским орлом — смертные приговоры, перечни казненных патриотов. Такие извещения позднее мы видели повсюду. Их вывешивали в каждом городе и деревне для устрашения населения. Люди читали их с глубокой скорбью, со слезами на глазах и вместе с тем с ненавистью к фашистским бандитам. Читали и при этом шептали: «Фашистские собаки, скоро вам придет конец!» Находились и смельчаки, которые на этих извещениях под именами казненных писали: «Мы отомстим за вас!»