Белый Орден или Новые приключения Ариэля (СИ) - Катканов Сергей Юрьевич - Страница 20

Стратоник командовал так уверенно и продуманно, что Ариэль не видел никакого смысла вмешиваться. Его даже радовало, что он оказался под началом прирождённого война. Он понимал, что ему ещё придётся сказать своё слово, даже независимо от того, захочет он этого или нет. Но сейчас был час Стратоника.

Перед тем, как отправиться отдыхать, Ариэль зашёл в лазарет. Иоланда делала перевязку раненному в плечо рыцарю. Её руки мелькали так ловко и уверенно, что он невольно залюбовался. Рыцарь стиснул зубы, на его лице выступили капли пота, он, видимо, с трудом удерживался от крика, перевязка была очень болезненной. Иоланда как будто не обращала внимания на то, что причиняет раненному боль, но Ариэль чувствовал, что это не так. Она очень старалась не причинять лишней боли, но неизбежную боль причиняла без размышлений. Настоящая сестра милосердия. Сколько страданий вдруг неожиданно на неё обрушилось, а ведь она была всего лишь простодушной поклонницей красоты, но сейчас держала себя так, словно всю жизнь готовилась к этому ужасу.

Иоланда закончила перевязку, они вышли на улицу.

— Сегодня ночью выступаем, — тихо сказал Ариэль. — У вас будет много работы.

— Не забывай молиться обо мне, — Иоланда нежно коснулась кончиками пальцев его груди.

Жена напомнила ему о том, что было для него самым важным. Она просила его молитв не ради себя, а ради него. Ариэль почувствовал, что сейчас им не надо больше ни о чём говорить и спросил:

— Где Перегрин?

— Сейчас позову.

Когда из лазарета вынырнул Перегрин, который выглядел бесконечно уставшим, Ариэль спросил без предисловий:

— Ты идёшь с нами или остаёшься в лазарете?

Перегрин опустил глаза, его лицо исказилось так, как будто он вдруг почувствовал сильную боль. Некоторое время он молчал, потом с трудом выдавил из себя:

— Скажи, Ариэль, неужели возможно убивать ради Христа?

— Зачем ты спрашиваешь? Ты же знаешь, что невозможно. А от меня ты что хочешь услышать?

— Ариэль, ты глубокий человек и прекрасно понимаешь, что я не нуждаюсь в самооправдании, и не имею необходимости в том, чтобы ты своим веским словом меня успокоил. Если я скажу тебе, что я не трус, это прозвучит, наверное, фальшиво. Но дело и правда не в трусости, а в том, что я перестал что-либо понимать.

— Ты хочешь моего совета? А ты лучше дай совет мне. Идти ли мне в бой, чтобы убивать, резать, рубить головы, выпускать кишки, не обращая внимания на мольбы о пощаде? Или вместо этого мне лучше взять Иоланду и скрыться вместе с ней где-нибудь на краю земли, где мне не придётся никого убивать? Какой из этих двух вариантов кажется тебе достойным доброго христианина?

— Я понял. Никакой.

— Ты действительно понял главное. Какую бы линию поведения я не выбрал, она всё равно будет греховной. Третьего не дано: или я сражаюсь или закапываю меч в землю. Или я убиваю сарацин, совершая смертный грех, да ещё бесчисленное множество раз, или предоставляю сарацинам убивать безоружных христиан, не пытаясь их спасти, и это тоже смертный грех. Так как я должен поступить?

— Ты — рыцарь.

— А ты?

— Так вот я и не знаю.

— Перегрин, ты можешь остаться начальником лазарета и принести много пользы, спасая жизни раненных, облегчая их страдания и никого не убивая. Мы отнесёмся к такому твоему решению с большим уважением. Что тебя смущает в этом варианте?

— То, что я буду прятаться за вашими спинами. Не в том дело, что вы пойдёте на смерть, а в том, что вы пойдёте на грех, а я, значит, чистенький останусь? Моя совесть растерзает меня, но ведь совесть — это голос Бога, и тогда получается, что Бог хочет от меня, чтобы я пошёл убивать. Как такое возможно?

— А вот такой теперь мир. К самым чистым и благородным поступкам обязательно примешивается грех. Безупречных христиан не бывает, Перегрин, и святые не безупречны. Важно, что доминирует в человеке — любовь ко Христу или любовь ко греху. Иной идёт убивать просто потому что это ему нравится, или для того, чтобы грабить, или ради славы. Другой идёт убивать, потому что не может… ну просто никак не может… допустить гибели беззащитных людей, и ради того, чтобы спасти этих людей, он готов не только жизнь отдать, но и душу испоганить. Это и значит сражаться за Христа. Не знаю, примет ли Господь нашу жертву, но мы иначе не можем. Не верь тем, кто скажет тебе, что убийство на войне — не грех. Убийство даже на самой праведной войне — это всё равно грех, и любой христианский рыцарь, чья душа жива, очень хорошо это чувствует. Но если твоя душа разрывается от сострадания людям, ты пойдёшь на этот грех. Только потом ты не будешь чувствовать себя героем, а будешь до конца дней замаливать свои грехи. Это и есть христианский рыцарь. Господь видит наше сердце, Перегрин, видит, что на самом деле нами движет — любовь ко Христу или любовь ко греху. А сами мы не всегда можем ответить на этот вопрос.

— Я иду с вами, Ариэль. Лазарет оставлю на Иоланду, она вполне к этому готова, тем более что у неё появились помощницы из местных женщин.

— Это твоё решение, Перегрин.

Сарацинские казармы горели, хотя люди Стратоника не планировали их поджигать. Ариэль смотрел на ночной пожар с расстояния в пару километров, вслушивался в доносившиеся до него крики сарацин, и не мог пока сориентироваться в ситуации. Спешить на пожар не имело смысла, а город, лежавший перед ними, был по-прежнему погружён в тишину. Сарацины должны бы уже отступать к центру города, но не было похоже, что это происходит. Неужели сарацины берут верх и сейчас уже добивают рыцарей? «За мной», — тихо скомандовал Ариэль и повёл своих людей в город, под углом, так, чтобы оказаться в километре за казармами. Город по-прежнему спал, во всяком случае — безмолвствовал. На улицах — ни одного человека, ставни на окнах плотно закрыты. Мостовая завалена самым разнообразным мусором. Новый сарацинский порядок, по всей видимости, не предполагал ежедневной уборки города. Они молча шли по пустынной улице, наступая на всякие объедки, обёртки, грязные тряпки, а пожар полыхал словно где-то в другом мире, и вопли сарацин с той стороны стали уже понемногу стихать. Рыцари достигли той точки, куда примерно должны были отступать сарацины от казарм, но никого здесь не было.

И вдруг Ариэль услышал топот множества ног, только не от казарм, а с противоположной стороны — от центра города. Это шли безусловно военные, и шли они молча, не издавая ни звука, что было самым дурным предзнаменованием. Люди Марка с той стороны приближаться не могли, значит это сарацины, и не деморализованная толпа, а отряд, готовый к бою. «Стоять», — прошептал Ариэль. Прислушавшись, он понял, что сарацины идут не навстречу им, а пересекающим курсом. Его люди тут же впечатались в стены ближайших домов, хотя улочка была узкой и обнаружить их здесь было несложно даже под покровом темноты. И вот Ариэль увидел шагающую по пересекающей улице колонну сарацин — они маршировали быстро, но без суеты, и пусть не в ногу, но по-военному чётко, видимо спешили в казармам. По сторонам они не смотрели, похоже, не допуская мысли, что в безмолвном городе может встретиться противник, а потому не заметили рыцарей, которыми была набита соседняя улица. Отряд проходил за отрядом, Ариэль насчитал уже более двух тысяч человек, а они всё шли. Он собирался пропустить всю колонну мимо себя, а потом атаковать её в хвост, чтобы иметь хоть какое-то преимущество. Только сейчас ему стало по-настоящему страшно за своих — неопытные, необстрелянные рыцари должны столкнуться с крепким сарацинским отрядом, явно имеющим боевой опыт, да к тому же раз в пять большим по численности. Но думать об этом было уже поздно.

Когда вся сарацинская колонна прошла мимо них, Ариэль уже был готов отдать команду атаковать, но в голове колонны, которую они не могли видеть, произошло что-то непонятное — послышался какой-то треск, удары, потом крики боли, а следом проклятия. Чтобы там ни происходило, а ждать было нечего, немного помедлив, Ариэль всё же дал сигнал к атаке. Рыцари врубились в хвост сарацинской колонны, первыми же ударами, наносимыми в спину, положив несколько десятков человек. Всё внимание сарацин было устремлено к голове колонны, где происходило что-то непонятное, нападения с тыла они совершенно не ждали, а потому растерялись и смешались, не многие успевали выхватить сабли, им явно хотелось лезть на стены, но это было затруднительно, а двери домов были накрепко заперты.