Прыжок в темноту (Из записок партизана) - Прохоров Николай Николаевич - Страница 12

— Мы, знаете ли, — пояснила Мария Георгиевна, — когда к нам привозят ребят, одеваем их в новое. А старую одежонку сохраняем. Может, думаем, по вещам кто узнает ребенка. Время-то какое? Война! Родители считают детей погибшими, а они вдруг оказываются живы. Мучаются, бедные, ищут своих детей. Много таких случаев. А ребенок через год так изменится, что и узнать нельзя.

Женщина принесла холщовый мешочек, зашитый нитками. Она распорола шов и достала бумажный клетчатый платок. Никифоров видел этот плеток впервые, и сердце его сжалось от тоски и боли. Вспыхнувшая надежда погасла.

Но вот женщина извлекла из мешка противогазную сумку и вытряхнула из нее сапоги… брезентовые. Побледневший отец поднял обувь и молча приник губами к сапогу. Из сапога что-то выпало, глухо звякнув о паркетный пол. То была алюминиевая ложка, солдатская ложка маленького партизана.

В русской деревне редкий мальчишка живет без прозвища. В большинстве случаев ребята так привыкают к своим прозвищам, что забывают собственные имена. А из-за этого иногда возникают курьезные случаи.

В брянской деревне Думинино у меня был друг, которого я разыскиваю на протяжении многих послевоенных лет. Наше знакомство с ним продолжалось всего несколько минут. Но тем не менее я считаю этого человека лучшим своим другом, какого редко можно встретить в жизни, потому что именно жизнью — ничем иным! — обязан я ему…

Впрочем, начну все по порядку.

…Командир отряда «Тревога» Никанор Балянов вызвал нас, разведчиков, к себе в землянку. Дело было в ноябре. Приближалась зима. Резкий холодный ветер гудел в оголенном лесу, как в трубе. Из шалашей и палаток партизаны перебирались в «зимние квартиры». Целыми днями в землянках топились печи, благо дров — хоть отбавляй.

— Надо будет прощупать оккупантов, — говорил командир, провожая нас в разведку. — После боев фашистские части что-то уж очень притихли. Наверно, думают зиму в тепле отсидеться. А нам их на мороз, как тараканов, выгонять надо. Вот и выясните, есть ли пополнение в этих гарнизонах.

Балянов приказал побывать в селе Колбино, где был расквартирован эсэсовский полк фашистского майора Вэйзэ. Тот самый полк, с которым наш отряд две недели назад выдержал семь дней почти непрерывных боев.

— Может быть, сможете уточнить их потери, — сказал командир.

Группой в пятнадцать человек мы ушли в разведку налегке: автомат, необходимый запас патронов и немного продуктов.

У разведчиков есть железное правило: находясь в расположении противника, всеми силами стремиться не обнаружить себя, ни в коем случае не вступать в бой, даже если он и представляется безопасным. И мы строго следовали этому правилу до последнего дня.

Утром радист сообщил в отряд наше местонахождение, передал, что мы движемся к лесу. На горизонте уже виднелась синяя бесконечная полоса партизанских владений.

Перелесками, балками мы неторопливо пробирались к отряду, уже помышляя о спокойном отдыхе в теплой землянке среди друзей…

В одном месте нам встретилась на пути канава, размытая вешними водами. Она тянулась по склону вдоль проселочной дороги. На дне канавы обнажился глинозем, но первые морозы уже схватили поверхность, и мы свободно шли по дну. Вдруг впереди на дороге мы заметили большую толпу народа. Мелькали белые, красные платки, и толпа выглядела как-то даже празднично на унылом фоне побуревших полей. В памяти живо предстала довоенная картина, когда в весенние дни колхозники, особенно молодежь, большими толпами ходили в соседние села на совместные гулянки.

Мы решили выяснить, что означает это многолюдное шествие. Залегли в канаве, замаскировали себя старой стерней и стали ждать.

— Только держать себя в руках, не показываться, что бы ни случилось! — строго предупредил командир нашей группы Дроздов.

Толпа приближалась медленно. Наконец мы заметили, что над пешеходами маячат вооруженные конвоиры.

Расстояние постепенно сокращалось, и до нас стали долетать приглушенные голоса, словно из-под земли.

Вскоре мы стали различать и пеших конвоиров. Их было человек двадцать.

— Ведь это они на станцию их. В каторгу угоняют людей, сволочи, — тихо проговорил не своим голосом Дроздов, и мы заметили, что нижняя челюсть его трясется, словно он продрог на жестоком морозе.

Идут, идут люди, тяжело переставляя ноги, и глухо о чем-то гудят. И вдруг над этим гуденьем высоко взвился девичий голос:

Толпа загудела сильнее, протестующе… Рожденный отчаяньем в глубине больной груди голос оборвался. Мы лежали молча, не сводили глаз с этой процессии.

Вслед за конвоиром впереди всех шла высокая, стройная, смуглая женщина в черном мужском пиджаке и черном берете. По исхудавшему, несколько удлиненному лицу трудно было определить ее возраст. Эта женщина со строгим красивым профилем и плотно сжатыми губами чем-то напоминала боярыню Морозову с картины Сурикова. Она шла ровно, высоко неся голову и устремив вперед большие серые глаза. Рядом, с правой стороны, переваливаясь, тяжело ступала полная старуха. Слева, цепляясь за полу пиджака высокой женщины, часто перебирала ножками девочка лет семи, в шерстяном платке и жакете с плеча взрослой.

Больше всего в толпе было девушек. Я смотрел на этих полонянок, и невольно рисовались картины далекого прошлого. Вот так же около тысячи лет назад, по тем же самым землям полудикие воинственные печенеги, половцы, татары уводили в плен русских девушек. Только путь тех лежал обычно на восток, а нынешних — на запад…

Сзади всех шел старик в серых валенках, поношенном, но опрятном пальто. Он опирался на длинную суковатую палку, сильно хромал, часто останавливался. Солдат толкал его прикладом. Старик, видимо, совсем выбивался из сил, и когда он отстал шагов на двадцать, к нему подошел конвоир — молодой офицер, затянутый в щегольской мундир. Выругавшись, он стал бить старика палкой. И в этот момент Будников нарушил железное правило разведчика…

В воздухе резко прозвучал его выстрел, процессия остановилась. Над окаменевшей толпой повисла тишина, в которой послышался глухой стон офицера. Тишина длилась несколько секунд. Мы ловили на мушки конвоиров и били их, стараясь не задеть пленников. Трех конных офицеров мы спешили, но тот, что ехал впереди, удрал. Остановив коня вполоборота, он нажал гашетку автомата и выстрелил. Старуха грузно опустилась, обняв ноги высокой женщины. Не оглядываясь, офицер хлестнул коня плетью и ринулся вперед.

Оказавшись в хвосте колонны, мы не могли стрелять по нему через головы людей. Спохватились и пешие фашисты, бросились бежать в сторону от дороги. Из них спаслось только двое, успевших укрыться за бугром.

Три конвоира оказались хитрее. Они смешались с толпой и заградили себя от пуль. Один даже сделал выстрел в нашу сторону. Но его выстрел вывел людей из оцепенения. Сообразив, в чем дело, они бросились на фашистов и быстро их обезоружили. Только рыжий верзила сопротивлялся дольше всех. Он вертелся, отбиваясь автоматом, как палкой. Но скоро и у него на руках повисло несколько человек, а спереди коршуном налетел подросток и ударил его эмалированным чайником по голове. Падая, фашист выстрелил, и мальчик, вскрикнув, ткнулся лицом в землю.

— Ну, товарищи, — сказал Дроздов, когда с конвоирами было покончено, — возвращайтесь все по домам.

Люди начали расходиться, и через полчаса уже никого не было видно, словно все ушли сквозь землю.

Продвинувшись балкой километра полтора вперед, мы свернули влево, чтобы уклониться от дороги. Тем более, что впереди показалось какое-то селение. Нам было известно, что а селе Звень находился крупный карательный отряд, и он, конечно, немедленно выступит в погоню за нами. Туда и удрал фашистский всадник.