Прыжок в темноту (Из записок партизана) - Прохоров Николай Николаевич - Страница 1

ПРЫЖОК В ТЕМНОТУ

Софрон всю зиму лежал на печи. Он боялся простуды. Только один раз, в феврале, старик вышел из дома, чтобы побывать у зятя Ильи и запастись самосадом. У Ильи табак всегда был крепкий, душистый, смешанный с цветами донника. Не ленивый по натуре, но очень стар был Софрон, и потому — тяжел на подъем. Его мучила одышка, иногда беспричинно знобило, в ненастную погоду ныли суставы.

Но вот на Десне началась подвижка льда, и Софрон оставил печку, как медведь берлогу. С открытой реки потянуло запахом свежей рыбы, над широкими плесами со свистом рассекали воздух первые утки. В жилах старика сильнее забродила неугомонная кровь охотника.

Солнечным утром Софрон вышел к реке осмотреть свою лодку, еще с осени опрокинутую на берегу вверх дном. Он законопатил щели паклей, просмолил днище и столкнул посудину в воду, чтобы как следует замокла.

В субботний день к Софрону из города приехали два приятеля: врач Андрей Павлович Гитарин и секретарь заводского парткома Иван Пестов.

— Уж извини, Софрон Алексеевич, мы опять нынче к тебе на открытие охоты, — сказал Андрей Павлович, здороваясь со стариком. Лицо доктора так и светилось праздничной радостью. Первый день охоты!

— Куда же от вас денешься, — с нарочитой грубоватостью отвечал Софрон, хотя в душе был рад гостям. — Видно, на добруньских-то лиманах вы счастье полагаете. А зря.

— Что так? — спросил врач.

— Вода в этом году большая. Птице и негде задержаться, идет дальше. Думать надо, охота будет неважная.

Праздничное выражение на лице Андрея Павловича сменилось тревогой, почти испугом. Он вопросительно взглянул на Пестова: как быть? Но Пестов не придал никакого значения словам Софрона. По широкому рябоватому лицу его скользнула улыбка. Флегматик по характеру, Пестов, как всегда, был спокоен. К тому же он знал манеру Софрона приуменьшать до поры до времени охотничьи богатства добруньских лиманов. Не хвались, мол, по пустякам.

К вечеру охотники, обремененные амуницией, спустились к реке. Нетерпеливый Андрей Павлович первым забрался в лодку и взялся за весла.

— Нет, ты садись впереди. А ты, Ванюшка, в весла, — по-хозяйски распорядился Софрон, решив, что спокойный и широкоплечий Пестов более надежен в качестве гребца, чем суетливый Гитарин.

Щуплый, маленький Софрон уселся на корме и ловко орудовал рулевым веслом. Все лицо его заросло бурыми волосами, из которых едва были видны серые глаза да плоский фиолетовый нос. Огромная клочковатая борода почти полностью закрывала узкую грудь старика. Он был похож на лешего.

Тихая в обычное время Десна теперь стремительно гнала мутные воды, подмывая глину правого берега и разливаясь по низине левобережной поймы. Не без труда охотники пересекли русло реки и углубились в лиманы. Вода далеко разошлась по лугу. Десятки образовавшихся островков, поросших тальником, ракитами, живописно отражались в неподвижной глади вешнего разлива. Из зарослей, близких проток доносилось кряканье уток…

Лучшие места у заводей Софрон распределил гостям, помог им подготовить скрадки, посоветовал, где надежнее привязать подсадных уток. Сам он поплыл на дальний остров, чтобы заготовить дров для ночлега, а уж потом тоже «побаловаться с ружьишком». У старика не было подсадных, он охотился с манком.

Когда солнце начало спускаться за вершины соснового бора, доктор Гитарин услышал слева от себя первый выстрел. «Пестову посчастливилось», — ревниво подумал доктор, нервно поглядывая во все стороны. Подсадная мирно кормилась у берега, ныряла, потом с шумом отряхивалась. Ее молчание приводило Гитарина в раздражение. Он не переставал курить. Вдруг утка притихла, прислушиваясь, втянула шею и несколько раз подряд крякнула. Тотчас над ней закружил селезень, потом с характерным звуком шлепнулся на воду в двадцати метрах от берега. Андрей Павлович взял его на стволы и нажал курок. Но выстрела не произошло. Охотник забыл сдвинуть предохранитель. Селезень, услышав шорох, мгновенно снялся, а через несколько секунд слева опять послышался выстрел. Видимо, Пестов на этот раз ударил влет. У доктора нервно передернулась щека.

…Неторопливого, спокойного Пестова связывала с доктором долголетняя дружба. Они были очень непохожи по характеру, но их роднила страсть к охоте. Надо сказать, что на охоте Пестов был всегда удачливее, чем его нервный, подвижной друг. Это вызывало у доктора зависть, иногда даже неприязнь к товарищу. Впрочем, такие чувства Гитарин переживал лишь в критические моменты охоты. Как врач он уважал Пестова прежде всего за спокойный характер, высоко ценил его скромность. Пестов был Героем Советского Союза, но за многие годы Андрей Павлович лишь один раз видел на его груди Золотую Звезду.

Охота длилась более часа. Когда стало темнеть, на лиманах водворилась тишина, неожиданно раздались всплески Софронова весла. Он посадил в лодку охотников, торжественно поздравил их «с полем». Доктор «взял» за вечернюю зорю три селезня, а Пестов — двух. Сегодня, оказывается, он сильно «мазал».

— А ты, Софрон, добыл что-нибудь? — спросил Гитарин.

— Да вон несколько скрипунов, — небрежно ответил старик.

На дне лодки лежало восемь чирков.

— Я их больше уважаю, чирков-то, — сказал Софрон. — Они скуснее, да и на манок лучше идут.

Под дуплистой ивой пылал костер. За удачное начало охотники выпили по стаканчику, поужинали и теперь готовились пить чай. Софрон ушел посмотреть новые места на утреннюю зарю.

Постепенно лес затихал. На деревьях птицы допевали свои вечерние песни. Охотники полулежали у костра и тихо перебрасывались немногими словами. Внезапно за спиной Пестова раздвинулись кусты, он сильно вздрогнул, порывисто обернувшись назад. Из кустов вышел Софрон. Старый охотник умел ходить без шума…

Даже при тусклом свете костра доктор заметил, что лицо Пестова сильно побледнело.

— А нервы-то, оказывается, и у тебя шалят, голубчик, — заметил спустя некоторое время Гитарин.

— На нервы не жалуюсь, — ответил Пестов. — Просто испугался. Он так неожиданно вышел…

Софрон бросил возле костра небольшую охапку сухой травы, постелил плащ. Доктор налил в кружки чаю. Старик быстро напился и тотчас лег спать, с головой укрывшись полушубком. А Иван Пестов держал кружку в руке, словно забыв про чай, и задумчиво смотрел на костер. Тихая весенняя ночь и огонь в лесу, мимолетная тревога, вызванная внезапным появлением Софрона, монотонный треск коростеля, раздававшийся где-то вблизи, — все это живо напомнило ему партизанский лагерь. Как будто это было совсем недавно, вчера. Обстановка перенесла Пестова в мир воспоминаний.

Андрей Павлович не был на войне. Но, заметив, как неожиданно побледнел, весь преобразился Пестов, тоже думал сейчас о партизанах. Он старался представить себе, каким был Пестов в той, необычной обстановке.

Друзья сидели молча. Пламя костра медленно потухало. Высоко над головой прокурлыкали журавли. И хотя их голосов в небе слышалось много, прозвучали они в полуночи одиноко и грустно.

— Чай у тебя остыл, — сказал доктор, — давай подолью горяченького.

Он бросил несколько сучьев в костер, добавил в кружку чаю и плеснул немного коньяку. Спустя несколько минут доктор заговорил:

— Много лет мы с тобой знакомы, а вот о партизанских делах не рассказывал ты. А ведь нелегко приходилось вам, я думаю.

— Всякое бывало, — тихо ответил Пестов.

— Как ты попал в партизаны?

Пестову не хотелось рассказывать, молча смотрел в темноту, на головешки в костре, подернутые пеплом. Но доктор просил, и Пестов уступил.

— В марте сорокового года меня ранило на Финском фронте. Осколком гранаты повредило ногу. Из Ленинградского госпиталя я опять вернулся к себе в Казань и по-прежнему начал работать в Министерстве местной промышленности экономистом.