Лабутены для Золушки - Корецкий Данил Аркадьевич - Страница 7

«Соврала – вот за это и мучайся, – корила она себя. – Будешь теперь на огороде пластаться. Поясница на третий день отвалится, грязь из-под ногтей придется выковыривать неделю. Загар вам, девушка, конечно, обеспечен. Но что делать со следами от комариных укусов? Да и загар поддельный: не золотистый морской, а грубый, коричневый – речной. И фоток не будет. Разве с огорода, на фоне дощатого сортира…»

Автобус остановился на конечной. Кира выбралась в вечернюю духоту родного микрорайона. Домой. Хорошо, что у нее есть хотя бы это – дом.

Никогда прежде она не позволяла себе идти от остановки до дома так неспешно, едва переставляя ноги. Всегда спешила, почти бежала, обходя стайки вызывающе-шумных подростков или качающихся пьяных. У шеренги гаражей-ракушек, за которыми любила пировать местная гопота, привычно поднимала взгляд и высматривала под самой крышей, на пятом этаже блочной пятиэтажки, светящееся окно. Когда-то мать ждала ее с первого курса Академии, стоя у этого окна в своем домашнем виде: маленькая головка с седым облачком волос, изможденно опущенные плечи под неизменным потертым халатиком с полуоторванными рюшами.

Впереди завиднелись гаражи, сейчас завернет за угол универмага и войдет в свой двор. Кира замедлила шаг. Хотелось оттянуть тот момент, когда снова войдет в пустую темную квартиру, включит машинально телевизор – мелькающие на экране страсти создавали хоть какую-то видимость жизни.

Тяжелый, мрачный, отвратительно скрежещущий товарняк, с такими же тяжелыми и мрачными воспоминаниями, выныривал из темного тоннеля памяти неожиданно и бессистемно. Отец внешне не проявлял горя по поводу смерти матери. Он вообще вернулся из Африки замкнутым, и держал свои чувства внутри. Хотя отдал супруге последние почести: два месяца возился на кладбище – самолично залил фундамент и сделал основание для памятника, облагородил мраморной крошкой, заказал и установил мраморную плиту с фотографией, на которой Софья Андреевна имела бодрый вид бойца революции, победившего всех классовых врагов и идеологических противников.

Домой он не вернулся – так и остался жить на даче. Объяснял довольно туманно:

– Да что я буду тебе мешать? Мусорю, плохо сплю, табаком воняю, храплю, как медведь. Вдвоем там не развернуться, а тебе личную жизнь надо устраивать. Да и привык я на природе, да на просторе. Опять же, за дачей постоянный присмотр нужен по нынешним временам…

И перестал приходить, даже на Новый год. И ее от визитов в поселок «Фруктовый» отговорил:

– Не лень тебе таскаться с пересадками, в автобусе давиться? Чего ты там не видела, в моем скворечнике?

Что-то подсказывало Кире: это отговорки, существует какая-то веская причина. Она предположила наличие женщины в жизни отца и оставила его в покое. Встречались в кафе – каждый раз почему-то в новом, иногда в кино ходили.

А потом отца убили. Его ужасная смерть прояснила: не было никакой женщины. А что было, не сумели разузнать ни оперативники, ни следователи, ни кто-то там еще. Темная история!

Грабители заявились на дачу ночью, около половины четвертого. Не меньше трех человек. Вскрыли дверь. Сон у Дмитрия Евгеньевича действительно оказался чуткий – успел схватить карабин («Спал он с ним, что ли?» – удивлялся следователь Лапкин) и даже дважды выстрелил, но почему-то ни в кого не попал. Ему же выпущенная в упор пуля угодила в висок. Нападающие перевернули дачный домик вверх дном. Вспороли обивку старого дивана, вытряхнули из банок запасы круп и кофе, вскрыли полы, перевернули все в сарае.

Тот, кто застрелил отца – широкоскулый громила со сломанным носом и стрижкой «бобрик», остался лежать с ТТ в руке на пороге, с близкого расстояния убитый в висок из другого пистолета, на месте преступления не обнаруженного. Он оказался известным полиции уголовником по кличке Еж и находился во всероссийском розыске. Фото Ежа Лапкин показал Кире, но она его, естественно, не опознала, так как никогда не видела.

За всем оружием тянулся криминальный след: ТТ, зажатый в руке убитого грабителя, был похищен во время недавнего нападения на инкассаторов в Курске, а ПМ, из которого был застрелен сам Еж, прибыл на место преступления из Сочи и принадлежал некогда пропавшему без вести армейскому майору.

Сухая информация протоколов и экспертиз впечаталась в Киру со всеми мучительными для нее подробностями. И хотела бы – не смогла от них укрыться. Допросили ее раз десять, так цепко и въедливо, будто она была главным подозреваемым. Молодой, немногим старше Киры, Лапкин, носивший очки с толстенными стеклами, изо всех сил старался выглядеть строгим и солидным. Хмурил брови, басил и с таким усердием расправлял плечи, что погоны старшего лейтенанта Следственного Комитета упирались уголками в спинку массивного офисного кресла.

– В интересах следствия, Кира Дмитриевна, необходимо еще раз уточнить ваши показания, – говорил он, прижимая к переносице массивную, норовящую сползти оправу.

И задавал снова и снова одни и те же вопросы – с кем отец встречался, о ком рассказывал, не имел ли врагов, не состоял ли в конфликте с кем-нибудь из соседей…

– Что, по-вашему, могли искать нападавшие? – Этот вопрос старший лейтенант Лапкин задавал с особенным напором, и каждый раз так внимательно всматривался в лицо Киры, что глаза его, казалось, заполняли линзы очков целиком и полностью.

Вопросы эти, по мнению потерявшей отца дочери, были совершенно формальны и проистекали от полной беспомощности возглавляемого Лапкиным следствия. Допрашивал он и соседей. Но что могли они рассказать о бывшем геологе, который был равнодушен к дворовым посиделкам за домино и пивом, к тому же значительную часть жизни провел вне дома.

Впрочем, Лапкин хоть и ходил по кругу, и строгость на себя нагонял без меры, острого протеста у Киры не вызывал. Работал, как умел. Безрезультатно – но работал. Да и то сказать, что он мог? Никаких зацепок ни на даче, ни в квартире не обнаружилось. Мотивы преступления – если было оно умышленным, и нападавшие пришли затем, чтобы убить – так и остались невыясненными.

– В конце концов, – сказал Лапкин на последнем допросе, смущенно глядя мимо Киры и забыв поправить очки. – Могло быть случайное стечение обстоятельств. Когда шли, думали, что дача пустая. В перестрелке своего застрелили. Потом решили поискать что-нибудь ценное. Ну, или это кто-то после них случайно туда попал. Труболет какой-нибудь, обычный дачный вор. Отсиделся, пока нападавшие ушли, потом пытался поживиться и перевернул все в доме…

И Кира готова была согласиться с лейтенантом, списать все на трагическую случайность – если бы не случилось в ее квартире того странного обыска. Собственно, тогда она еще никакой странности не заметила, ибо к обыскам не привыкла, и по каким признакам они подразделяются на «странные» и «нормальные» не знала. Примерно через месяц после убийства пришли ранним утром люди в строгих костюмах, показали бумажку на плохой бумаге, с размашистой подписью, с печатью. Старший – очень вежливый майор Буров в полицейской форме – сказал, деликатно заведя руки за спину:

– У нас, Кира Дмитриевна, появились первые проблески в расследовании. Есть сведения, что в квартире спрятаны предметы, которые помогут нам выйти на след преступников. Вы уж потерпите.

Нежданные визитеры перетрусили квартиру метр за метром, будто через сито просеяли. Каждую книжку, оставшуюся после распродаж Софьи Андреевны, пролистали. Каждую кастрюлю вынули из кухонных шкафов. Заглянули в бачок унитаза и дочиста выпотрошили антресоль.

Майор действия своих подчиненных сопровождал сочувственными вздохами и успокоительными фразами:

– В интересах следствия часто приходится мириться с некоторыми неудобствами…

В магазин за хлебом не выпустил – отправил одного из своих.

Они ушли ближе к вечеру, разобрав квартиру на молекулы. Кира возвращала ей жилой вид все выходные. Невольно замирала над вещицами, которые помнила с детства, над фотоальбомами. Плакала, всматривалась в лица молодых улыбчивых родителей. И не могла понять: откуда у визитеров появились сведения, если источниками этих сведений могли быть, только покойный отец или она сама?