Схождение во ад - Молчанов Андрей Алексеевич - Страница 8

- Забавно,- произнес Валленберг в нос, внимательно изучая бумагу.

- Я старался писать насколько мог отчетливо; извините, ни компьютера, ни печатной машинки под рукой здесь не имеется...

- Текст четкий, не беспокойтесь.

- А я и не беспокоюсь, честно говоря. Вы передадите эти данные куда следует и, думаю, ответ на мое требование по перемещению в Штаты придет положительный.

Мгновение Валленберг пребывал в замешательстве. Подобный поворот учитывался, однако то, чем располагал перебежчик, было необходимо не только в Лэнгли, но, наверняка, и еще коегде... И в первую очередь он, Ричард, лично нуждался в полнейшей и всесторонней информации по данному поводу...

- М-да,- принял он озабоченный тон. - Все это крайне серьезно, но на сегодняшний момент суть нашей беседы все равно остается прежней. Я буду откровенен: в мою задачу входит определение степени вашей полезности, а потому мне необходимы детали... Вы - профессиональный человек и должны понимать, что мой доклад о вас пойдет по инстанциям, а в этих инстанциях - люди. Причем, - разные; каждый обладает собственными представлениями и логикой; но в равной степени никто из них не ведает, кто вы такой, они не видели, да и вряд ли когда-нибудь увидят вас, а судить же о вас будут исключительно через меня. Мне же вы симпатичны, я чувствую в вас интересного и... думаю, глубокого человека, а потому просто хочу помочь вам. Тем более, представляя положение в вашей стране...- Он вздохнул.

- Вам необходимы подробности, - произнес араб утвердительно.

- Да. И вот почему. Подробности - доказательство компетентности. Мало ли кто что слышал или видел... Я обещаю, что сделаю все возможное, чтобы вы улетели отсюда в США в кратчайшие сроки, но пусть они там...- косо указал в потолок,поверят, понимаете... в вашу действительную ценность...

- Стоп!- Собеседник легонько хлопнул ладонью по журнальному столику.- У нас пошел торг. Бессмысленный. Просчитанный, не скрою, мною заранее. Я дал достаточное количество фактического материала, чтобы мои условия были выполнены вашей стороной. Вот мой паспорт. При следующей нашей встрече в нем должна стоять американская виза, а между страниц лежать авмабилет. Все. Дальнейшие переговоры бесполезны. Лично вы ничего не решаете, решают в Вашингтоне. Я не хотел бы избирать резкий тон, поскольку и от вас зависит довольно-таки много, но, как профессионал вы должны меня простить и ничего личного в наши оперативные отношения не вносить. Убедительно вас об этом прошу.

- Хорошо. Но хотя бы некоторые штрихи, о кей?

- Повторяю: я дал достаточную, многократно мною выверенную информацию.

- Виза и билет.

- Да, виза и билет. И еще: если можно, двести-триста долларов. У меня кончаются деньги.

Ричард вытащил бумажник.

- Не знаю, есть ли у меня столько наличных...

Триста долларов, впрочем, нашлось.

- Мне где-то расписаться?- спросил араб сухо.

- Просто - подпись, - в тон ему отозвался Валленберг, подвигая блокнот с записями. - Вот здесь, или там неважно...

Араб расписался старательно и длинно.

"Если пошла игра в дезинформацию, то приготовлена она довольно-таки нестандартно,- размышлял Ричард. - То, что парень занял столь жесткую позицию, - несколько странно. Обычно перебежчики куда как более податливы. То есть, ему есть что сказать. Виза - чепуха, ну, буквально завтра же вклеют ему эту туристическую визу с двухнедельным сроком ее действия и что дальше? И араб это замечательно понимает, как понимает и то, что играть в дурацкие игры с ЦРУ себе дороже. Если он провокатор, то отлично подготовленный. Степень реакций приближена к естественной до полного резонанса, зацепиться за что-либо практически невозможно. Логичен абсолютно. Что же, твоя взяла, араб. Резидент, безусловно, будет готов исполнить твои требования еще до того, как их одобрит центр, а одобрить центр их просто обязан; ну, а, что касается его, Валленберга, - он в данной ситуации никто, опрашивающая машина, чья функция с этой минуты завершена. Осталось лишь написать соответствующий и - как ни крути, объективный отчет, ибо необъективность всплывет, как только араб очутится в руках специалистов непосредственно в Лэнгли".

- Я довезу вас в тот же район, где мы и встретились,произнес Ричард, вставая со стула. - Завтра увидимся вновь. В девять часов вечера. Если выйдете из отеля и пройдете где-то полмили влево, увидите автобусный круг. Там найдете мою машину. В переулке у ювелирного магазина. Запомнили?

- Я знаю и где этот круг, и где магазин, - ответил араб вежливо.

- Чудно. Тогда - поехали!

Они вышли из отеля в душный тропический вечер, под беззвездное небо, словно затянутое пыльной черной шалью, в дробящееся сияние неисчислимых неоновых огней, которыми полыхал город, и через считанные минуты уже катили в плотном потоке автомобилей в сторону трассы, проходящей мимо вилл, отгораживающих ночную безбрежность теплого, спокойного залива.

"Вот и все, - думал Ричард, - завтра я вручу арабу необходимые бумажки, а послезавтра - до свидания Аравия, привет Америка! Интересно, увижу ли я этого парня вновь, уже в Вашингтоне? А ведь вполне вероятно..."

Он не ошибся. Через день он вылетел вместе с арабом в качестве сопровождающего лица, а буквально через час по прибытии ему было предписано продолжить начатую разработку перебежчика уже на "собственной территории".

ИЗ ЖИЗНИ МИХАИЛА АВЕРИНА, ЛИЦА БЕЗ ГРАЖДАНСТВА

Миша Аверин, рожденный в шестидесятые годы века двадцатого, детство и юность провел в семье, отличавшейся добропорядочностью несомненной. Дед, отец папы - большевик с восемнадцатого революционного года, в прошлом - директор крупного военного завода; основа семьи - Папа - секретарь райкома партии коммунистов, достойно традиции деда продолжал, а мама растила детей - Мишу и Марину, младшенькую. В семье - согласие, мир и достаток. Два пайка дедовский и отцовский, машина персональная, на которой папа на работу ездил, а мама по магазинам, квартира из четырех комнат, ведомственные санатории на морском берегу...

Радостно жили, радостно трудились. Смело смотрели в будущее. До трагических восьмидесятых. Миша в ту пору в институте международных отношений учился, имея непробиваемую бронь от армии, Марина в институт иностранных языков готовилась, папу на повышение выдвигали, деда чествовали, наперебой приглашали в гости к пионерам, мама в хронической эйфории пребывала, как вдруг - началось!

Арестовали папу. За взятки. И - караул! Обыск, конфискация, и где только она - эйфория?!

Миша помнил отца на последнем свидании, уже в тюрьме.

- Брезгуешь мной, сынок?- произнес тот тихо.- Не говори, знаю, что брезгуешь... И оправдываться не стану, виновен. А началось-то как? Приходит ко мне начальник строительного управления и тридцать тысяч в конверте - на стол. Твое, говорит. Я - на дыбы. А он - спокойно так, глазом не моргнув: это, мол, за твои резолюции. Можешь, конечно, ОБХСС вызвать, но только не районный, его я и сам могу... И учти: резолюции есть, а что ставил их, под чужое убеждение попав, то - не оправдание. Посадить не посадят, но низвергнут до нуля. Выбирай. Можешь денежки в урну бросить, можешь сжечь, дело твое. И деньги твои. Кстати, об ОБХСС. И не о районном. Там тоже свои. И... там тоже все в порядке. А белых ворон не любят. Потому их и нет, как понимаю.

Много раз вспоминал Миша эти слова отца. Виноват был отец? Или система виновата? Миша полагал - система.

А ведь неумолима оказалась она в новой своей ипостаси...

Едва арестовали папу, сразу неважно стало у Миши с успеваемостью в институте. И не потому, что папиным авторитетом он там держался. Уж какие вопросы на сессии памятной, последней, Мише-отличнику задавали, таких в программе захочешь - не обнаружишь. И наконец без предоставления академотпуска - за борт. Далее пошло крушение за крушением... В месяц сгорела от рака мать, ударилась в загулы Маринка, начала путаться с заезжей кавказской публикой по ресторанам, после - с иностранцами...