Доброключения и рассуждения Луция Катина - Акунин Борис - Страница 13

Вторая дисциплина называлась «Марширунг». Солдат учили особому прусскому шагу: живот втянуть, грудь выпятить, колени елико возможно содвинуть, наклониться всей телесной сущностью вперед и айн-цвай-драй, айн-цвай-драй, единой сороконожкой, высоко задирая ноги, чеканить ровно 75 шагов в минуту. Когда пообвыклись ножные мускулы, такое хождение оказалось делом несложным. Поворачивать на каблуке всем строем было, пожалуй, даже небесприятно.

Марширунг длился часами. Под мерный стук барабана, под прозрачное пение флейты отлично размышлялось на разные возвышенные темы.

Третья дисциплина, боевая подготовка, у Катина сначала шла неважно. Он с отвращением касался длинного трехгранного багинета, воображая, как это омерзительное устройство разрывает нежные внутренности. Не приязненней философу был и кремневый мушкет, заряжаемый тяжелой, в унцию, пулей. Вытолкнутая взрывом пороха, она могла покалечить иль убить человека, каждый из которых есть неповторимая вселенная. Но скоро Луций уговорил себя, что экзерциции с ружьем – это всего лишь гимнастика. Он никогда никого не ударит железным штырем в живот и не пошлет в мыслящее существо раскаленную свинцовую черешину. А быстро производить заряжание, палить в деревянную мишень и колоть соломенное чучело – отчего же нет?

Скоро он сделался отличник и в сем дурацком предмете.

Четвертая дисциплина, самая мудреная, преподавалась рекрутам в самом конце, когда все предыдущие уже освоены. Имя ей было «ротный маневр», которым более всего и славилась лучшая в свете армия.

В обороне рота, поделенная на шесть плутонгов, училась стрелять шеренгами. Первая лежала и била с локтя, вторая – с колена, третья – из полного роста. Остальные три принимали пустые ружья, заряжали их и снова передавали вперед. Таким манером ротная машина могла плеваться огненной смертью без перерыва, истребляя всё, находящееся перед ее фронтом. Обучение заключалось в том, чтобы каждый солдат действовал ритмично и механически, повинуясь свисткам начальников.

В атаке рота ощетинивалась аршинными штыками, строилась уступом и сначала била одним лишь левым флангом, постепенно увеличивая ширину удара и разваливая вражеский строй. Потом наваливалась вторая рота, третья, а там подоспевал следующий батальон. Никто не мог устоять перед сей знаменитой «косой атакой».

Вот и весь курс армейских наук, вдобавок к которым было довольно усвоить нехитрую трехчленную формулу: твердо знай предписания устава; ни в чем их не нарушай; не раздумывая исполняй, что прикажут начальники, – и будешь образцовый прусский солдат.

Так Луций и поступал, благодаря чему ни разу не отведал палки, а весною, перед самой отправкой в полк, получил начальство над капралией и – в знак перемещения из овец в овчарки – первую начальническую палку, так называемую «сапожную», ибо она засовывалась сбоку в сапог. Отказаться было нельзя, к тому же капральский чин давал больше свободы в передвижениях, а значит больше шансов сбежать при первой же оказии, но Луций поклялся себе, что никогда не ударит безответное существо. Он много размахивал своей палкой и громко бранился на своих солдат, так что со стороны выглядел настоящим прусским капралом, но удары наносил только по воздуху, а ругательства избирал не оскорбительные для человеческого достоинства, то есть обращенные не против личности, а к вымышленным и потому не обидчивым существам – богу и дьяволу. «Черт рогатый вас всех забери в преисподню!» – вопил капрал Катин, вызывая грозностью голоса одобрение взводного сержанта, но никогда не именовал своих солдат скотами, остолопами, дубинами или какими-нибудь шайскерлями. Конечно, личности, находившиеся у Луция в подчинении, не оскорбились бы и будучи обзываемы, да и неболезненный удар перенесли бы без уязвления, но наш герой твердо помнил максиму: унижающий кого-то прежде всего унижает самое себя, и от этого бесспорного принципа не отступался.

Что до прославленной непобедимости прусского оружия, секрет тут оказывался прост. Король Фридрих довел логику войны до полной чистоты. Коль убивать себе подобных – занятие бесчеловечное, так следует солдат расчеловечить, превратить в ходячие автоматусы, привычные повиноваться не чувствам и думам, а движению шестеренок. В бесполезной на внешний взгляд муштровке, во всем этом чеканном ноготопании и механических упражнениях имелся глубокий резон. Средь кровавой битвы, когда от страха застывает разум, у солдата остаются лишь твердо усвоенные приемы и внедренная палками привычка слушаться простых, ясных команд. «Заряжай!» «Пали!» «Примкнуть штык!» «Вперед бегом!» – и побегут, и будут колоть, и убьют, и умрут. Зачем машине разум и чувства? От них один вред.

В прусской армии ничто не существовало без причины. Неудобная, трудно содержимая экипировка приучала солдата к порядку и лишениям, занимала всё его время – чтоб, Gott bewahre,[5] – не начал думать. Нелепый журавлиный шаг придавал строю быстроту, точность и слаженность. Даже длинная коса была не просто так. Насаженная на железный прут, она прикрывала затылок и шею от сабельного удара, ежели вражеская конница прорвется внутрь пехотного каре.

И чем больше Луций открывал логики в устройстве королевской армии, тем она ему делалась омерзительней, потому что вся сия изобретательность мысли была направлена только на одно: на идеальное человекоубийство.

Отправки в полк он ждал, как избавленья. Пусть только выведут за ворота, подальше от сторожевых собак. На первом же ночлеге капралия лишится своего начальника.

Как бы не так. Собак при маршевой роте не было, но по обочинам ехали конные конвоиры, словно по дороге, под барабанный бой, вышагивали не гордые королевские гренадеры, а каторжники. На привалах повсюду дежурили караулы.

Ладно, сказал себе Катин. Прибудем в полк – там будет легче.

И опять ошибся.

Пополнение предназначалось регименту Бранденбург-Байрейт, названному в честь сестры его величества маркграфини Бранденбург-Байрейтской. Полк понес потери в прошлой кампании и ныне был расквартирован близ Бреслау.

Но и здесь, на регулярной дислокации, в казармах, солдаты никогда не оставались без присмотра. Ночью по всему периметру выставлялись посты. Прусская армия умела предохранять себя от дезертирства.

Луций не упал духом и теперь. Ничего, говорил он себе, покручивая отросшие за полгода светлые усы, скоро будет поход. Все толковали, что едва подсохнут дороги, армия двинется на юг. Всеевропейская война приготовлялась ко второй кампании.

Из подслушанного разговора между офицерами Катин узнал, что русские всё никак не вылезут из своей медвежьей берлоги и нападения с востока можно не бояться. Пользуясь этим, король намерен окончательно добить Австрию. Передовые части уже подходят к Праге, вот-вот ее возьмут, а затем поворотят на Вену. Войско поведет сам король, а значит, победа несомненна.

И вот солнечным майским утром поход, которого наш герой дожидался с таким нетерпением, наконец начался. Гренадерам выдали трехдневный рацион колбасы и сыра, хлебный запас везли в ротных повозках, там же для легкости хода пока были сложены ружья.

Марш осуществлялся в полном соответствии с системой великого Фридриха. Никто в мире не передвигался быстрее пруссаков.

Каждый день, еще до рассвета, вперед отправлялись квартирьеры и батальонные кухни – готовить лагерь для постоя. Затем выступала пехота. Она шла легко и быстро, под музыку, с одними ранцами: два часа ходу – час отдыха. За день полк одолевал по пятьдесят верст и нисколько не выбивался из сил. Притом офицеры вышагивали вместе с солдатами, а не красовались в седлах, как во всех прочих армиях. Верхом разрешалось быть только полковнику.

Всё это с военной точки зрения, наверное, было прекрасно, но Катину прусские походные обыкновения ужасно не понравились. Не представилось ни единой возможности сбежать. Отдаляться от строя на марше строго-настрого запрещалось. Нужно до ветру – жди привала. Привал же никогда не устраивали в лесу – только на открытом месте, в виду конных разъездов. Начальство отлично понимало, что перед грядущей бойней многие солдаты, вояки поневоле, мечтают удрать, и принимало должные меры предосторожности.