Орлята
(Рассказы) - Киласония Нази - Страница 25

Ночь спускалась тихо-тихо; зажглись огоньки в разбросанных домиках. Ушли старики, ребятишки. Но долго еще по залитым лунным светом уличкам смеялась молодежь. И долго еще наигрывала искусно лекпомова гармоника, и спорили с ней переливчатыми посвистами соловьи из соседней прохладной рощи.

А на другой день уезжал незнакомец. Жиган и Димка провожали его до поскотины. Возле покосившейся загородки он остановился. Остановился за ним и весь отряд.

И перед всем отрядом незнакомец крепко пожал руки ребятишкам.

— Может быть, когда-нибудь я тебя увижу в Петрограде, — проговорил он, обращаясь к Димке. — А тебя… — И он запнулся немного.

— Может, где-нибудь, — неуверенно ответил Жиган. Ветер чуть-чуть шевелил волосы на его лохматой головенке. Худенькие руки крепко держались за перекладины, а большие, глубокие глаза уставились вдаль, перед собой…

На дороге чуть заметной точкой виднелся еще отряд. Вот он взметнулся на последнюю горку возле Никольского оврага… скрылся. Улеглось облачко пыли, поднятое копытами над гребнем холма. Проглянуло сквозь него поле под гречихой, и на нем — больше никого.

ХОЗЯЙКА. Мне двенадцать лет было. Подружки мои еще в куклы играли да через веревочку прыгали, а уже я хозяйкой была. Сама и белье стирала, и по воду ходила, и кухарила, и полы мыла, и хлебы пекла… Нелегко было, только я не жаловалась.

Мама у нас умерла. Папа второй год с белыми воевал. Жили мы вдвоем с братом. Ему уж тогда пятнадцатый год пошел, он в комсомоле состоял. А меня в комсомол не брали. Говорят — маленькая.

А мне обидно было. Какая же я, помилуйте, маленькая, когда я не только обед сготовить или что, — я даже корову доить не боялась!

НОЧКА. Корова у нас хорошая, красивая, во всем городе такой не сыскать. Сама вся черная, как ворона, и только на лбу белая звездочка. Зато и кличка у нее была подходящая — Ночка.

Это еще мама ее так назвала, еще теленочком. Я, может, за это и любила ее так, нашу Ночку, что она мамина воспитанница была.

Ухаживала я за ней — сил не жалела.

Бывало, встану чуть свет, сама не поем, а Ночке воды согрею, сена натаскаю, — «ешь, говорю, Ноченька, поправляйся». Потом доить сяду.

А как подою, Васю разбужу и скорей гоню Ночку в стадо.

А для меня это самое милое дело — корову в стадо гонять.

Бывало, меня соседки просят:

— Верочка, возьми и нашу заодно.

— А что ж, — говорю, — давайте!

Прихвачу штуки три-четыре — мне еще веселее. Иду, кричу:

— Гоп! Гоп!

А коровы мычат, стучат, колокольчиками брякают. Так через весь город и топаем.

А потом — река. А на реке — мост.

Мы через мост идем: «Туп! Туп! Туп!»

А потом уж луга пошли. А за лугами лес. Ну, тут и попрощаемся.

Я, правда, никогда сразу из леса не уходила. Утром в лесу хорошо. Другой раз возьму с собой шить или починить что-нибудь и сижу себе, ковыряюсь до самого обеда. А рассидишься если, так и уходить не хочется.

БАНДИТЫ. Правда, меня пугали, будто в лесу бандиты орудуют. Только я сама не верила. Мало ли что девочки брешут. Но потом и Вася мне однажды говорит:

— Ходи осторожнее. В заречных, — говорит, — хуторах, действительно, орудуют…

А потом уж и по всему городу слухи пошли о бандитах.

Такие о них ужасы рассказывали, будто они и живых в землю закапывают, и маленьких детей режут, и даже кошкам и собакам пощады не дают.

А у нас в городе в это время никакого войска не было. И некому было его защищать. Одни комсомольцы остались, вроде Васи нашего. Им на всякий случай оружие выдали. И Вася мой тоже какой-то наган завалящий получил. Но только на них не надеялись. Какие же это защитники — мальчишки желторотые.

Все ожидали, что вот-вот Красная Армия подойдет. Богунская дивизия тогда подступала от Киева.

Эту дивизию у нас в городе все и ночью, и днем ждали. А я больше всех ждала. Потому что в одном из полков этой дивизии служил наш папа.

А уж я о нем так соскучилась, так соскучилась, что и сказать не могу. Бывало, ночью проснусь, лежу и слушаю: не идут ли, не слышно ли? А потом в подушку забьюсь и плачу тихонько, чтобы Вася не услышал. А то ведь, если услышит, задразнится. Он и так меня плаксой называл. А я — ничего не скажу — любила поплакать.

ОДНАЖДЫ. Дело осенью было. Я уж давно с хозяйством управилась, обед приготовила, на стол накрыла — сижу, дожидаюсь Васю. А Васи моего чего-то нет и нет. А мне уж за Ночкой пора — уж доить время.

Вдруг слышу: за окном где-то — бах! бах!

Я думала — это бочки с водой по улице катятся. А потом, как еще раз бабахнуло, — «нет, — думаю, — это не бочки… Это, пожалуй, скорее всего, с винтовок стреляют».

«Ох, — думаю, — не папина ли это дивизия подходит?» Только подумала, слышу: в сенях со всего размаху дверь как хлопнет. Вася вбегает.

Сам бледный, рубаха на шее расстегнута, козырек набок свернулся.

Я испугалась даже. На скамеечку даже присела.

— Что, — говорю, — Васенька? Что такое? Что с тобой? А он на меня дико так посмотрел и говорит:

— Банда идет!

— Какая банда?

— Такая вот… Соколовского атамана банда. С Богуславского хутора хлопчик сейчас прискакал. Богуславку сожгли, сюда идут.

— Ой, — говорю, — что ж это будет?

— Ничего не будет, — говорит Вася. — Защищаться будем. Я за наганом пришел. У нас в комитете сбор.

Я не подумала, вскочила. Говорю:

— Я тоже пойду.

Рассердился Вася.

— Ну да! — говорит. — Только тебя там и ждали, Матрена Ивановна!..

Обиделась я, еле слезы сдержала. Но не сказала ему ничего, отвернулась.

А Вася наган из-под подушки достал, почистил, подул на него зачем-то, сунул за пояс и побежал.

А я посидела, подождала да и за ним следом.

В КОМИТЕТЕ. Прибегаю в комитет, а там уж народу — не протолкаться. Там комсомольцам — мальчишкам и девчонкам — оружие выдают. Кому — наган, кому — винтовку, а кому — только один штык от винтовки. Я потолкалась да и тоже в очередь стала.

Подошла очередь, я говорю:

— Дайте и мне.

Оттолкнули меня. Говорят: — Иди, не мешай!

Я говорю:

— Дайте, пожалуйста! Я ж тоже хочу город защищать.

— Иди, — говорят, — не путайся.

Я говорю:

— Вы думаете, я маленькая? Я же не маленькая. Я — сильная. Во, посмотрите, какие мускулы у меня…

Тогда этот парень, который оружие выдавал, говорит:

— Ну, на, попробуй.

И винтовку мне подает.

Я винтовку взяла — и чуть на пол не села. Действительно, хоть мускулы у меня и крепкие, а — тяжело. Я говорю:

— Вы мне дайте — знаете, бывают такие маленькие… карабины, что ли…

— Эва, — говорит, — чего! Может, тебе еще игрушечный пугач выдать? Иди, не задерживай, некогда…

ПОДСЛУШАЛА РАЗГОВОР. Я в сторону отошла, слышу: ребята судачат о чем-то.

— Мост, — говорят, — сейчас взрывать будут.

Все говорят:

— Правильно! Пусть через реку сунутся — без моста-то.

А один говорит:

— А что толку-то? Мост! Они, если захотят, и по плотине у Стахеевской мельницы переберутся.

— Ну, это положим. Кто им, интересно, покажет эту плотину! О ней ведь и в городе не каждый знает.

Я сразу и не поняла, о чем они там говорят. Какой мост? Почему взрывать? А потом, как вспомнила, что у нас в городе всего один мост, — догадалась. Значит, они хотят бандитов от города отрезать. Ведь, если моста не будет, им сюда не попасть.

«Ловко, — думаю, — придумали!.. Хоть и мальчишки, а ничего, соображают…»

Подумала так, и вдруг меня за плечо кто-то как схватит. Оглянулась — Вася.

— Ты что? — говорит. — Тебе кто позволил?

Я хоть и не боялась его ни капельки, а все-таки испугалась.