Раздробленный свет (ЛП) - Спунер Меган - Страница 16

Плечи начинают протестовать и болеть после пятого этажа, но я заталкиваю боль на задний план, сосредоточившись на видеоизображении, что выводится у меня перед глазами. Там, куда они направляются, я представляю гигантский раскол в раструбе, поэтому я вполне уверен, что знаю, где находится «там» задолго до того, как могу туда добраться. Мне просто нужно надеяться, что они вначале будут допрашивать ее…

Разум замирает, прежде чем приходит к продолжению этой мысли.

Просто. Давай. Лезь.

*khao phat (ข้าวผัด) — тайский жаренный рис (мегавкусный).

Ученый с тонкими губами и сутулостью в плечах возвращает клетку вокруг маленького пятнышка. Он забыл отключить источник питания. Маленькое пятнышко остается молчаливым и не издает ни звука. Он один из тех людей, кто ранят тишину, чтобы изучить ее.

Кабели искрятся и кричат, когда он вытаскивает их, наполняя свое тело электричеством. Он становится мертв до того, как падает на землю, и когда другие ученые прибегают, маленькое пятнышко тихое и удовлетворенное.

Другие ученые спокойны и грустны даже после того, как забрали мертвого. Они обычно разговаривают и смеются, когда толкают маленькое пятнышко во Вселенной, но теперь они молчат. Тишина тяжелая и вязкая.

Так что мы создадим для них нового ученого, точно такого же как мертвый. Возможно, если они будут довольны, они перестанут причинять нам боль.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

СОФИЯ

МУЖЧИНЫ ИЗ «Компании Лару» были очень… очень хорошо обучены. Они просто придерживаются стороны правдоподобного отрицания пыток. Они не прикасаются ко мне, разве что воткнули иглу мне в лопатку… наркотик, наверное… чтобы сделать меня более податливой, или, возможно, чтобы успокоить меня. Кожа покрывается мурашками, когда я пытаюсь не думать о неизвестном чужеродном веществе, распространяющемся в моем теле, делающим Бог знает что с моей головой. Они не кормят меня, не дают воды. Они не угрожают, но их взгляды говорят то, чего не говорят их рты — что я жива только потому, что они еще не решили убить меня. Они не тратят время, рассказывая мне, что произойдет, если я не дам им того, что они хотят, потому что они знают, что ничего, что они могут сказать, не будет хуже того, что мое воображение наколдует мне.

В горле сухо, дерет как наждачка. От жажды в голове пульсирует в такт сердцебиению. Прошло уже несколько часов… по крайней мере, я так думаю. Голокомната без программирования — это бесплодная, белая пустота. Только камеры видеонаблюдения и проекторы перемежают сводчатый, белый потолок. Камеры погашены… ни одна не светится. Они отключили наблюдение в этой комнате. Они не потрудились включить большую часть света, выбрав вместо этого использование только одного светильника, оставив остальную часть комнаты затененной. Все это создает впечатление бесконечного пространства… в котором нахожусь я, сидя в принесенном мне кресле, неспособная двигаться.

Металлическое кольцо, что светилось до этого прямо у всех на глазах, молчаливое и темное. Но я чувствую его присутствие прямо за кругом света, как возвышающееся чудовище, какое-то ужасное, скрывающееся в тени существо, ждущее, когда меня оставят в покое, чтобы оно могло нанести удар. Я знаю, почему они привезли меня сюда — если я не скажу им, чего они хотят, они используют кольцо, и существ, о которых рассказывал Флинн в своей трансляции, чтобы вытащить это из моего разума.

Всякий раз, когда мои глаза закрываются дольше, чем на вдох, один из мужчин таранит носком ботинка ножку моего кресла, посылая вибрации, проходящие через мое тело и воспламеняющие мои ушибленные, больные кости. Все, что я могу сделать — это не стонать, я отказываюсь дать им чувство удовлетворения, показав, что мне больно.

— Ты должно быть устала? — спрашивает большой парень, тот, кто бросил меня на кровать, тот, кого я планировала застрелить. Его голос звучит почти сочувственно. — Просто дай нам наводку, чтобы мы могли разыскать его, и все это закончится, я обещаю.

Почти сочувствующий.

— Клянусь вам, — шепчу я, не утруждая себя скрывать усталость в голосе, — я рассказала вам все, что знаю. Я понятия не имею, как его найти. Я была заложницей, не более того.

Сначала я попыталась выудить у них информацию. Самоуверенные марионетки, подобные этим, часто дают больше, чем осознают, потому что они так сосредоточены на извлечении того, что хотят. Я узнала, что им нужен Валет, а не Гидеон. И они преследуют его в течение некоторого времени.

Я уверена, что Валет работал с ними в прошлом — я могу только предположить, что теперь он изгой и больше не принимает приказы от «КЛ», или, возможно, он просто слишком много знает, и Лару хочет, чтобы его убрали. Насколько я могу судить, эти люди не знают о моей личности, они не знают, что я с Эйвона. Если бы я не выбрала Гидеона своим невольным партнером в побеге из главного офиса «КЛ», меня бы здесь не было.

Они не знают, что я была в «Компании Лару», чтобы попытаться убить Родерика Лару.

Я останавливаю себя прежде, чем наклоняюсь вперед и опускаю голову. Отяжелевшее тело является признаком поражения, и если эти ребята вообще что-нибудь знают о невербальной коммуникации, они примут это как знак толкнуть еще сильнее. Я борюсь, чтобы держать глаза широко раскрытыми, чтобы сигнализировать страх, перевожу взгляд от лица к лицу. Слишком много прямого зрительного контакта предполагает, что вы что-то скрываете и пытаетесь противодействовать естественной тенденции отвести взгляд. Мне нужно выглядеть испуганной, потому что невинная наблюдатель Алексис была бы в ужасе, мне нельзя выглядеть виноватой.

Но правда в том, что даже если бы я рассказала им, что на самом деле произошло, даже если бы я дала им его имя и указала на иконку на моем компьютере, которую я использовала, чтобы отправить тот отчаянный сигнал бедствия, у них не было бы ничего, что они могли бы использовать для его розыска. Я сомневаюсь, что «Гидеон» настоящее имя хакера, и даже если бы это было так, одно имя на планете из двадцати миллиардов человек не сказало бы им ничего, чего они еще не знали.

Так почему бы тебе просто не сдать его им?

Я с трудом сглатываю, когда мужчина вздыхает, выпрямляется и уходит, чтобы переговорить с одним из своих партнеров полушепотом. Я хочу напрячься чтобы вслушаться в разговор, но не могу сосредоточиться. Главное помнить ту достаточно хорошую историю, что я выдала им, и придерживаться ее.

В обычной ситуации я бы знала, что будет дальше. Без свидетелей и записей об этом допросе, они отвезли бы меня в тихое место и убили бы, а я просто исчезла. Если бы это была какая-то другая компания, любая другая организация — я бы просто умерла. Но это «Компания Лару», и то, что они могут сделать со мной, намного, намного хуже.

Во мраке мне видится лицо отца. Из-за истощения тени начинают плыть и извиваться в знакомые узоры перед глазами. Я вижу его за минуту до его входа в казарму на Эйвоне. Я вижу, как его зрачки расширяются, поглощая ясную синеву его радужки, я слышу, как его голос становится холодным, я вижу, как его мышцы напрягаются и отталкивают его от меня. Я всегда переживаю этот момент, а не сам взрыв. Я снова и снова вижу, как исчезает душа отца. Я вижу момент, когда он умер за секунды до того, как его разорвало на куски.

Я заставляю страх уйти из сердца, заставляю себя дышать. Из-за паники я могу облажаться. Глаза исследуют периметр комнаты, а из-за света, что ослепляет меня, трудно что-либо разглядеть. Я знаю, что за этими дверьми, по плану этажа, который я выучила. Но бьюсь об заклад, я не могу использовать один и тот же маршрут побега дважды, даже если бы я могла пройти мимо этих парней. Даже если после нескольких часов сидения здесь я смогу бежать быстрее своих похитителей.

Может, если бы я была храбрее, я бы смогла это сделать. Может, если бы была какая-то часть меня достойная спасения, помимо необходимости мести. Но… я не хочу умирать. Я не могу умереть. Не тогда, когда я так близко подобралась к Родерику Лару.