Любовница своего бывшего мужа (СИ) - Хаан Ашира - Страница 16

Они все помогли — на шесть долгих лет.

Вот только сейчас все вдруг развалилось. Скелеты выпали из шкафов, сундук с секретами распахнулся, земля вытолкнула зарытые чувства.

И оказалось, что ни черта не сработало!

 Ну что за жизнь такая, а? Только все приведешь в порядок — опять разваливается! Только решишь, что все на месте — является это чудовище и рушит весь мой порядок к чертям! Да прожила бы как-нибудь без этого, справилась бы. Вон, с Егором бы все получилось, если бы не сравнивала постоянно с этим уродом.

Все напряжение последних дней, гнев и обиды вдруг поднялись к самому горлу и выплеснулись в слезах.

Я выталкивала из себя воздух такими порциями, будто я его генерю где-то внутри — сразу соленый и горький с привкусом безысходности. А может быть все эти годы во мне копилась эта бездна невообразимого отчаяния, черной горечи, печали, что сильнее любой жизни. И эта бездна отравляла меня.

Меня тошнило слезами и черной болью, но с каждым рыданием становилось чуть-чуть легче, словно я вычерпывала черную горькую воду из моей бездны.

— Эй, я твой плач узнаю из тысячи. Иду и слышу — кто-то рыдает. И сразу понял — Леся, больше некому плакать на половину Никосии.

Утешение

Он бережно переложил черно-белого котика на землю, хотя тот все равно остался недоволен, сел рядом со мной, обнял за плечи и привлек к себе.

Я вдохнула его родной запах, и слезы полились еще сильнее. Он ничего больше не сказал — только гладил и гладил меня по волосам, прижимал к себе все крепче, пока я не оказалась у него на коленях, да вдыхал запах моих волос. А потом поднял мое зареванное лицо — я попыталась вывернуться, но Антон не дал — собрал губами катящиеся слезы и поцеловал по очереди опухшие глаза.

В темноте было легко смотреть на него. Казалось, что и в моих глазах ничего не прочитать.

— Ну что ты, пушистый, ты чего ревешь? — нежно спросил он, продолжая гладить меня по волосам.

И слезы хлынули снова.

Я стала называть себя «пушистый», когда прочитала один очень грустный рассказ, где так себя называла инопланетная кошка. Или как там было: «Мышь размером со спаниеля. Кошка с расцветкой енота».

И еще она там говорила: «Ты же не бросишь пушистого?»

Я приходила к Антону, делала грустные глазки и тоже спрашивала: «Ты же не бросишь пушистого?»

Тогда он тоже стал называть меня пушистым. Потому что, конечно, он никогда меня не бросит. Никогда-никогда.

Вот чего я реву.

Он продолжал шептать что-то бессвязное — то ли «тише», то ли «малышка», то ли еще какую-то такую ерунду. Просто заговаривал мои слезы, как делал это раньше, когда я ревела от несправедливости мира, когда меня обижали на работе или просто весь день все было не так. И я цеплялась за его шею, прижималась к большому и теплому, потому что надо было прижиматься хоть к кому-то сейчас, когда я выплакивала всю обиду прошедших лет.

Щекой, прижатой к его щеке, я чувствовала колючую щетину и представляла, как я завтра с утра буду выглядеть — наревевшаяся до опухших глаз и натеревшая кожу до раздражения.

— Ты пахнешь как море… — не знаю, к чему я это сказала. Его «Кензо» и влажный запах реки действительно гармонично переплетались и хотелось дышать этим свежим и горьковатым.

— Глупый пушистый, — прошептал Антон. — Плачет и говорит бессмыслицу.

Его губы скользили по моему лицу, собирая слезы, прохладно целовали воспаленные веки, пару раз мазнули по моим соленым губам, да так и замерли там, словно не решаясь.

После всего, что между нами было — и тогда, и сейчас, он все равно колебался и замирал, не целуя меня, только утешая и обнимая.

Мне надо было прямо сейчас встать и уйти, но меня так давно никто не обнимал. Зря я хотя бы котика не завела. Потому что сейчас вся моя кожа вопила, что ей нужны его касания. И только усилием воли я держалась и не прикасалась к нему сама. То, что я прижималась все теснее — не в счет. Холодно же.

— Замерзла? — Антон расстегнул флиску и прижал меня еще теснее к себе, укутывая ее полами. Я обняла его, чувствуя сквозь тонкую ткань футболки горячие твердые мышцы спины, а щекой прислонилась к груди и вновь услышала сильно и часто бьющееся сердце.

Его ладони прижали меня крепче, легли на голую поясницу под задравшимся свитером. Согрели. Скользнули выше по спине, пальцы с нажимом провели по позвоночнику — и я прогнулась как кошка, только что не мурлыкнула. Слышала когда-то глупую шутку, что у кошки спинной мозг сохнет, если ее не гладить. Кажется, я та кошка. И меня давно никто не гладил.

Я пыталась уговорить себя, что мы не делаем ничего особенного. Ничего такого, чего стоило бы стыдиться или что выходило бы за пределы невинного массажа, но когда его руки под свитером переместились вперед и, чуть отстранив меня, накрыли исколотую шерстяным свитером голую грудь, я длинно выдохнула и поняла, что просто не хочу ничего останавливать.

Антон обнял ладонью грудь, позволил ей упасть в свои руки и щекотно шепнул в самое ухо, заставив мурашки разбежаться по телу:

— Стала тяжелее…

Я замерла. Вот сейчас он прокомментирует, как я растолстела… и…

Но он обводит большими пальцами соски и снова шепчет:

— Мне нравится.

И разворачивает к себе спиной, нежит губами шею чуть ниже уха — мое чувствительное местечко. Помнит, зараза.

Да и грудь так тискать удобнее. Я сижу, раздвинув ноги, у него на коленях и чувствую, как подо мной твердеет его член. Ерзаю, ощущая, как он становится все больше, а дыхание Антона у моего уха срывается и перестает быть ритмичным, он словно задыхается каждый раз, как что-то происходит.

Когда я откидываю голову и ловлю, наконец, его губы, и горячий член подо мной пульсирует так отчетливо, что я чувствую его сквозь свои джинсы и его спортивные штаны.

Когда одна его рука остается на груди, выкручивает сосок, сжимает плоть, мнет ее, а вторая скользит вниз,  я помогаю расстегнуть молнию на своих джинсах, чтобы она нырнула туда, в глубину.

И когда он касается двумя пальцами меня там, прижатый плотной тканью, я вздрагиваю всем телом, а он хрипит так, словно вокруг безвоздушное пространство и невозможно сделать вдох.

— Моя Леся… — беззвучно, едва слышно мне в ухо. И пальцы делают первое длинное, самое главное движение — внутрь, погружаясь в меня, чтобы почувствовать то, о чем он мог бы уже догадаться — да, там влажно, там мокро, там все сжимается и пульсирует.

И я чувствую, как они входят — его пальцы, делают то, что… ох, что они делают… я извиваюсь у него на коленях, а он вынимает их и скользит уже вверх, разнося мою влагу, увлажняя набухший клитор — и вот тогда-то он начинает это делать. Скользить, тереть, останавливаться, обводить по кругу одним пальцем — чуть сдвигаться в сторону. Он знает, как это сделать — он знает лучше, чем я сама, он изучал меня подробно и жадно, и сейчас он главный специалист по удовольствию, которое можно доставить Лесе Шумской.

Он справляется.

Очень быстро, слишком быстро — но так ошеломительно. Меня накрывает неожиданно и сильно, почти без перехода от волнующего первого возбуждения к цунами горячего удовольствия, разносящегося по всем клеткам тела.