Огни Новороссийска
(Повести, рассказы, очерки) - Борзенко Сергей Александрович - Страница 29

За рвом возникла до боли знакомая музыка, и мы увидели шагающего навстречу красноармейца, играющего на трофейном, затейливо украшенном перламутром аккордеоне.

— Вот оно, Мамаево побоище… Смотрю и все налюбоваться не могу, — сказал красноармеец, горделиво окинув поле боя, и торжествующе издал на аккордеоне целую гамму победных звуков.

Немецкая артиллерия начала бить по рву, подымая к безучастному небу тучи праха. Мы вернулись в Тимашовку, а оттуда уехали в Михайловку.

В штабе дивизии встретили командира дивизии — полковника Рослого — могучего человека, того, который одним из первых прорвал «линию Маннергейма» в войне с белофиннами.

— Ну, видали капитана Гвоздева? — спросил нас полковник.

— А чем знаменит этот Гвоздев?

— Лучший артиллерист. Один из тех людей, которые справляются с любым делом, за что бы ни взялись. Езжайте к нему в дивизион. Немцы начали наступление со стороны Малой Белозерки, и он сейчас перекантовался туда.

Гвоздева нашли в маленьком домике на окраине села. У него были присущие фигуре атлета широкие плечи и тонкая талия. Время было обеденное, и капитан пригласил нас к столу с газетами вместо скатерти. После обеда на третье подали громадный арбуз. На гладкой коре его штыком было нацарапано: «Артиллеристу Николаю Гвоздеву от благодарной пехоты».

Высокий и худой капитан прочел надпись и улыбнулся:

— Да, мы расчистили дорогу танкам и пехоте. Русская артиллерия лучше немецкой, и пушек у нас больше.

Иссиня-черные волосы капитана оттеняли его смуглое лицо.

Четыре бризантных снаряда разорвались поблизости. Гвоздев пошел к телефону, попросил кого-то дать огонька прикурить. Раздалось несколько мощных залпов, и фашистские пушки умолкли.

Гвоздев прибыл в нашу армию с орденом Красного Знамени, полученным в боях с белофиннами. Он приехал в село Тимашовку и сразу же вступил в дело.

Всю ночь перед этим Гвоздев просидел в штабе дивизии над картами и донесениями, изучил обстановку. Наши части задержали продвижение противника на несколько суток. Фашистские генералы неистовствовали. Они зря теряли под Тимашовкой время. Приближалась осень, а с нею дождь, грязь, беспутица. По мнению Гвоздева, противник попытается прорваться на стыке между двумя нашими дивизиями, предварительно накопившись в зарослях кукурузы перед противотанковым рвом.

Это было только предположение, предчувствие, переходящее в уверенность, и Гвоздев отдал приказ старшему лейтенанту Михайлову — пристрелять это пространство и данные зарубить у себя на носу.

На второй день нашего знакомства Гвоздев сидел перед противотанковым рвом в доте своего товарища по финской кампании капитана Шевченко, которого после гибели сменил лейтенант Лушников. На столе его лежали три тома труда профессора Дьяконова «Теория артиллерийского огня».

Лушников выглянул из дота и ахнул:

— Смотрите, товарищ капитан! — крикнул он.

Из зарослей высокой кукурузы в полном боевом порядке разворачивался батальон фашистов. Солдаты шагали во весь рост с автоматами наперевес, шли в самое уязвимое место обороны — в стык двух дивизий, на участок, пристрелянный Михайловым. То была первая в этом бою «психическая атака».

Лушников хотел бежать к пулеметам, но Гвоздев остановил его.

— Сперва пройдемся по ним артиллерийским комбайном.

Капитан снял трубку. В его глазах плясали огоньки.

— К бою!

На батареях все уже было готово, и номера замерли на своих местах. Раздался первый залп. Слева, над селом, будто хлопья сажи от выстрелов, поднялась стая скворцов. Стреляли массированным огнем все батареи дивизиона. За рвом заколыхалась серая завеса дыма и пыли. Высокие фонтаны земли взлетали в небо, замирали там и медленно оседали на землю.

Когда дым рассеялся, мы увидели, как поредел строй фашистов и тут же сомкнулся. Солдаты продолжали идти все тем же чеканным шагом. Левой, левой, левой, казалось, командовали их офицеры.

Грянули второй и третий залпы, а гитлеровцы, не прибавляя шага, все шли и шли вперед.

— Хорошо идут, черти, как на параде, — крикнул Гвоздев и скомандовал — Беглый огонь!

Ветер отнес в сторону синий дым разрывов, и мы увидели бегущих фашистов и золотистое жнивье, покрытое распластанными телами.

Три раза повторяли фашисты «психическую атаку», и трижды пушечным огнем Гвоздев скашивал их, словно бурьян.

Все же гитлеровцы дошли до рва и вновь заняли выгодную для себя позицию.

Я вспоминаю все, что говорили о Гвоздеве Лушников и Парфентьев, ухожу в сад и под деревом за один присест пишу о нем очерк, начинающийся словами: «Советская пехота, успевшая полюбить отважного капитана, говорит об артиллеристах — они гвоздят Гитлера!». Капитан был умен. Он требовал перекрывать шоссейные дороги. Немцы прут по дорогам. Дороги — идеальная мишень для артиллерии.

Очерк через пункт сбора донесений отсылаю в редакцию. На пакете требуется сургучная печать, которой у меня нет, и я прикладываю к черному расплавленному сургучу медный пятак, смоченный слюной. Печать получается, как настоящая, с молотом, серпом и колосьями.

Вместе с Гавриленко уехал в Водянское, в полк майора Попова из дивизии, недавно прибывшей из Еревана. Полк ведет бой, и мы отправились на наблюдательный пункт, расположенный между высокими скирдами соломы.

Полк при поддержке дивизиона Гвоздева наступает на Малую Белозерку. Со скирды все видно как на ладони. Небольшое село Водянское забито пленными румынами.

Шестнадцать «юнкерсов» и шесть «мессершмиттов» спикировали на село, сбросили серию бомб. Один «юнкерс» подбили зенитчики. Самолет загорелся, пошел камнем вниз. Там, где он упал, поднялось облако черного дыма, не расходившееся весь день.

В два часа дня Малую Белозерку взяли. Мы сели в свою полуторку и отправились в село, на улицу, с которой одиннадцать дней назад уехала наша редакция.

Зашел в хату, где квартировал. Хозяева обняли меня, расцеловали, посадили за стол. Огромная, неописуемая радость охватила жителей, повылезших из погребов. Даже собаки с визгом терлись у ног красноармейцев.

На улицах и в огородах много убитых оккупантов. На кладбище, там, где проходила оборона, они лежат рядами, густо, как шпалы. Ребятишки снуют среди убитых и собирают стреляные винтовочные гильзы.

Раздобыв богатый газетный материал, ночью поехали в редакцию. Путь наш лежал через станцию Пришиб. Станция, на которой находились армейские склады с горючим, пылала, освещая розовым светом степь. На путях рвались вагоны со снарядами, пыхтел паровоз, суетились черные фигурки железнодорожников, пытающихся увезти цистерны с горючим. Полуторка наша выехала на закрытый переезд, мимо которого медленно проползал санитарный поезд, остро пахнущий лекарствами. В этот момент на фоне оранжевого, озаренного пожаром неба появились бомбовозы.

Бомбы рвались совсем рядом, переламывая шпалы, как спички, комкая рельсы, будто бечевки. Я упал в какую-то канаву, ожег о крапиву лицо и руки. Не знаю, сколько так пролежал, но бомбежка, казалось, длилась целую вечность.

Снова в полку капитана Свиридова. Днем ходил на передний край, чтобы организовать статью лучшего командира отделения. Бой будет завтра, а врачу уже приготовили инструмент, и химики копают братскую могилу.

Полк продвинулся до Днепра, освободил несколько сел, захватил свыше двухсот пленных. Я шел по земле, отвоеванной у врага, мимо указателей — обращенных на восток желтых стрел с острыми готическими надписями. Меня беспокоит, что наступление ведется в узком коридоре и справа и слева остается противник.

Никто из офицеров не спит по-человечески, все отдыхают по два-три часа в сутки, прикорнув где-нибудь в углу, не разуваясь, не снимая сапог.

Три часа ночи, а мы сидим со Свиридовым на деревянном крылечке и тревожно чего-то ждем. Офицеры бодрствуют, не спят и хозяева хаты — пожилые колхозники — о чем-то беспокойно шепчутся у себя в комнате.