Две бутылки приправы - Дансени Эдвард - Страница 3
- Предыдущая
- 3/4
- Следующая
– Во-первых, мы не имели на это права, – ответил он, – и, кроме того, у нас не сразу возникли по этому поводу подозрения, по поводу девушки то есть. Мы заподозрили неладное только тогда, когда узнали, что он вегетарианец. С того времени, как девушку видели в деревне в последний раз, он прожил здесь еще целых две недели. И тут нагрянули мы. Но, вы знаете, о девушке никто не справлялся, и нам не поступало никаких распоряжений.
– И что же вы нашли в доме? – спросил я Слаггера.
– Всего лишь большой напильник, – ответил он, – нож и топор, которым он, судя по всему, и разрубил тело.
– Но ведь он купил топор, чтобы колоть дрова, – возразил я.
– Да, конечно, – сказал Слаггер ворчливо.
– Но для чего он колол их? – спросил я.
– У моих начальников, конечно, имеются предположения на этот счет, сказал он, – но они не могут рассказывать о них первому встречному.
– Да разрубал ли он ее вообще? – спросил я.
– Он сказал, что она уехала в Южную Америку, – ответил Слаггер.
Это было действительно очень любезно с его стороны. Я не помню, что еще он рассказывал мне. Он заметил, что Стиджер оставил после себя всю посуду вымытой.
Уже на закате я сел в поезд, а вскоре привез эти сведения Линли. Мне бы очень хотелось рассказать вам о тихом весеннем вечере, опускавшемся над тем мрачным домом и как бы окутавшем его, о необыкновенном великолепии вокруг, контрастировавшим с этим проклятым местом, но вы же хотите услышать об убийстве. Значит я рассказал все Линли, хотя многое мне казалось недостойным упоминания. Но как только я начинал отсекать какие-либо детали, Линли мгновенно догадывался об этом и вытягивал их из меня.
– Вы можете не сказать чего-нибудь очень важного, – говорил он. – Даже гвоздь, который вымела служанка при уборке, может приговорить человека к виселице.
Все это, безусловно, верно, но если быть последовательным, то почему он, пусть даже с образованием, полученным в Итоне и Харроу, называл тривиальным все мои упоминания о «Нам-намо» и говорил, что мы не должны упускать главных моментов? Ведь именно «Нам-намо» положила начало всей истории, и если бы я и не мое упоминание о том, что Стиджер купил две бутылки приправы, Линли так ничего и не узнал бы об этой истории. Я в самом деле сказал тогда пару слов о «Нам-намо», ведь в тот день мне удалось продать в Андже около пятидесяти бутылок. Убийство всегда будоражит умы людей, и две бутылки приправы предоставили мне такую возможность, которой не воспользовался бы только глупец. Но для Линли, конечно, все это ничего не значило.
Невозможно знать мысли человека и невозможно заглянуть ему в душу, вот почему все самое захватывающее на свете никогда не получает огласки. То, что происходило в тот вечер с Линли, когда я беседовал с ним до ужина и на протяжении всего ужина, а потом он сидел у камина и курил, можно выразить так: все размышления его натыкались на непреодолимый барьер. И непреодолимость этого барьера заключалась вовсе не в трудности определения способов, с помощью которых Стиджер избавился от тела. Вся сложность была в том, для чего он наколол такую массу дров в течение двух недель и при этом платил домовладельцу, как я выяснил, двадцать пять фунтов за право распоряжаться лиственницами по своему усмотрению. Что же касается способов, к которым прибегнул Стиджер, чтобы спрятать тело, то мне, казалось, что все пути были давно уже перекрыты полицией. Вы говорили, он закопал ее – они отвечали, известняк нетронут; вы говорили, он увез тело – они отвечали, он никогда не выходил из дома; вы предполагали, что он сжег ее – они утверждали, что не чувствовали запаха горелого, когда ветер прибивал дым к земле, а если ветра не было, то они забирались на деревья. Я прекрасно относился к Линли, и мне вовсе не нужно было образования, чтобы видеть, что у него очень умная голова, и я думал, что он сможет решить задачу. Когда я видел, что полиция всюду опережает его и не было ни малейшей возможности, по моему мнению, ее обойти, мне было искренне жаль, эту умную голову.
Раз или два он спросил меня, не заходил ли кто в дом. Забирали ли из дома какие-нибудь вещи? Мы не могли ответить на эти вопросы с достоверностью. И тогда я сделал, наверное, не очень удачное предположение или, может, снова заговорил о «Нам-намо», и он резко оборвал меня:
– Но что бы сделали вы, Смитерс? – спросил он. – Что бы сделали вы сами?
– Если бы я убил бедную Нэнси Элт? – спросил я.
– Да, – ответил он.
– Я не могу даже представить себе такое.
Он вздрогнул так, будто эти слова характеризовали меня с плохой стороны.
– Полагаю, что никогда не смог бы стать детективом, – сказал я и он кивнул.
Затем он целый час, как мне показалось, задумчиво смотрел в огонь. Потом он снова кивнул головой. Мы пошли спать. Следующий день я буду помнить всю свою жизнь. До вечера я, как обычно, занимался рекламой «Нам-намо». Около девяти мы сели ужинать. В этих квартирах невозможно готовить горячую пищу, и ужин у нас был, естественно, холодным. Линли начал с салата. Этот салат и сейчас стоит у меня перед глазами, во всех своих деталях. Меня в тот вечер все еще переполняла радость от успешной продажи «Нам-намо» в Андже. Я знаю, только глупец не смог бы продавать там приправу, и все-таки я был доволен собой, ведь толкнуть в маленькой деревушке около пятидесяти, а точнее, сорок восемь бутылок – вовсе не простая штука, какими бы благоприятными ни были обстоятельства. Я развивал эту тему, и вдруг до меня дошло, что «Нам-намо» нисколько не интересует Линли, и я резко осекся. И вы знаете, что он сделал? Это было очень мило с его стороны. Должно быть, он сразу понял, почему я оборвал свою речь, протянул руку и сказал:
– А не дадите ли вы мне вашего «Нам-намо» для салата?
Я был так тронут, что чуть не подал ему приправу. Но, конечно же, ее никто не ест с салатом. Она используется только для мясных блюд и острых закусок. Это написано на бутылке. И я сказал:
– Только для мясных блюд и острых закусок.
Хотя я даже и не знаю, что такое острые закуски. Никто не пробовал.
И никогда я не видел, чтобы у человека так менялось лицо. С минуту он сидел не двигаясь и не говоря ни слова. За него говорило выражение его лица. Так и хочется написать; что это было лицо человека, только что повстречавшегося с привидением. Но выражение его лица было совсем не таким. Я скажу вам, как выглядел Линли. Как человек, увидевший нечто доселе невиданное, нечто не существующее в природе.
И затем изменившимся голосом, более тихим и мягким, как мне показалось, он спросил:
– Для овощей не подходит, да?
– Абсолютно не подходит, – сказал я.
Он испустил что-то напоминающее всхлип. Я раньше и не думал, что он принимает все так близко к сердцу. Но, конечно же, я тогда и не догадывался, к чему относится этот всхлип. Я думал, что люди избавляются от всего такого в Итоне и Харроу, ведь он был таким образованным. На глазах у Линли не било слез, но он ужасно что-то переживал.
Потом он стал говорить с большими паузами.
– Человек может ошибиться и есть «Нам-намо» с овощами.
– Не более одного раза, – сказал я. А что я мог еще сказать?
Он повторил за мной эти слова, как будто я сообщил ему о конце света, только с еще большей выразительностью. Они показались наполненными каким-то зловещим смыслом. Он произнес их, покачивая головой. Потом он замолчал.
– Что такое? – спросил я.
– Смитерс, – сказал он.
– Да, – ответил я.
– Смитерс.
И я снова сказал:
– Да?
– Послушайте, Смитерс. Вы должны позвонить в овощной магазин в Андже и выяснить следующее.
– Да?
– Купил ли Стиджер эти бутылки, как я думаю, в один и тот же день или одну за другой несколько дней спустя. Он не мог сделать этого.
Я подождал, не скажет ли он еще что-нибудь, а потом выбежал из комнаты и сделал то, что он мне сказал. Так как было уже поздно – пробило девять часов вечера, это заняло у меня порядочное время, да и то мне пришлось прибегнуть к помощи полиции. Мне сообщили, что бутылки Стиджер покупал с интервалом примерно в шесть дней. Я возвратился и сказал это Линли. Когда я входил в комнату, он смотрел на меня с такой надеждой, но по его глазам я видел, что он сам в нее не верит.
- Предыдущая
- 3/4
- Следующая
