Время Вьюги. Трилогия (СИ) - "Кулак Петрович И Ада" - Страница 110

Дэмонра явственно хмыкнула и развела руками:

— Вернула приглашение. Пояснив, что столичные сплетни его страшенным дочуркам кто-нибудь другой перескажет, а вырезок из модных журналов я с собой не привезла. Я виновата, что этим провинциальным страхолюдинам не с кем поговорить?

— Миадэ — не провинция. Это крупный порт неподалеку от столицы, и сердце виноделия к тому же, — Рейнгольд совершенно не хотел злиться на Дэмонру, но ее великодержавный апломб делал свое дело. Особенно непередаваемо он выглядел в исполнении женщины, сосланной за оскорбление величеств.

— Да вся Виарэ — наша провинция, — фыркнула нордэна.

— Любопытно, если Виарэ и Рэда — провинции Каллад, то с кем же мы тогда граничим? — озадачился Рейнгольд.

— По морю — с Дэм-Вельдой, — зло улыбнулась Дэмонра и снова приложилась к бутылке. Использованием бокалов она себя не затрудняла. — А по суше… пока Вильгельм жив, с кем хотим, с тем и будем граничить.

Рейнгольд с трудом удержался от того, чтобы закатить глаза к потолку или все-таки отобрать у Дэмонры вино.

— Надеюсь, ты не поставила никого, кроме меня, в известность о твоих продвинутых взглядах на политическую географию?

— Нет. Я только послала его на известный калладский адрес вместе с дочками.

— Это скандал, ты понимаешь? — безнадежно уточнил Рейнгольд.

— Нет. Я ответила на морхэнн. У переводчика есть шансы красиво наврать, что я подвернула ногу.

— Дэмонра!

— Не ори на меня, ты мне не муж.

Направляясь к Дэмонре, Рейнгольд истово молил небеса о терпении, но терпения у него не хватило. Он вырвал у нордэны бутылку и молча разнес ее о противоположную стену комнаты. Дэмонра, откинувшись в кресле, несколько секунд с интересом наблюдала, как по дощатому полу, усеянному изумрудно-зелеными осколками, растекается пятно, потом скривилась:

— Очень хорошо. Мы теперь поженились, я правильно понимаю?

— Пойди умойся.

— Пойди на…, - почти благодушно отозвалась нордэна, но глаза сузила недобро.

— Твое поведение неприемлемо.

— А твое морализаторство — невыносимо.

С Дэмонрой можно было препираться и дальше, но безо всякого результата, а просто так выслушивать гадости Рейнгольд смысла не видел, поскольку наслушался достаточно. Он круто развернулся и направился к лестнице. У ступенек остановился и задал вопрос, который очень не хотел задавать:

— Это правда, что генерал Рагнгерд к концу жизни стала спиваться?

Повисла напряженная тишина. Рейнгольд не удивился бы, если бы в него прилетела очередная бутылка, но Дэмонра лишь рассмеялась. Громко и с нотками истерики.

— Вот уж неправда!

— То есть она не пила?

— То есть «стала спиваться» она где-то к середине жизни. Ну а к концу почти достигла того, к чему так стремилась… Поди много грязного белья перерыл, пока это накопал?

— Рэссэ спросил.

— Ах, этот мудрый канцлер Рэссэ, что б его бесы драли. А он тебе не сказал, что, когда мама вернулась из Рэды седой и с медалькой, мой отец, не размениваясь на интеллигентские пощечины, пошел да и разбил благородному канцлеру морду?

— Нет.

— А зря! Самый мужской поступок в папиной биографии, пусть и не самый умный…

— Так генерал Рагнгерд спивалась.

— Вопрос дискуссионный. Точно тебе могу сказать только то, что спиться окончательно ей не дали. Хочешь сказку?

Сказку Рейнгольд не то чтобы очень хотел, но она его устраивала в том отношении, что Дэмонра хотя бы отставила бутылку на пол, протерла глаза и заговорила как человек.

— Рассказывай.

— Давным-давно, лет эдак восемнадцать назад, в тридевятом королевстве не хватало хлеба. Но дамы все равно красиво танцевали, кавалеры бились на турнирах, а рабы — прошу прощения, рабы это из имперской оперы, рабочие, конечно — трудились и периодически дохли. В одну не самую удачную зиму их в столице тридевятого королевства передохло так много, что толпа оставшихся похватала цветы и государевы портреты и потащилась к дворцу, за справедливостью, а лучше — хлебом. По счастью, цветами и портретами их походный инвентарь ограничился, так что стрелять в них не додумался даже тогдашний кес… король, конечно. Собрались министры и стали думу думать. И ситуация выходила паршивая. Народ хотел жрать, а кормить его было нечем, и казна — пуста. Ну, тут уж остается либо количество народа уменьшить, либо количество доступной еды увеличить. Разумеется, за счет уменьшения количества какого-нибудь другого народа. А тут рэдская дурочка пальнула в очередную великосветскую б… нордэнского происхождения. И всем вдруг стало ясно, что у королевства есть беспощадный внешний враг. И поехали восемь тысяч калладских дураков мир спасть. И, как ни удивительно, спасли. Кого-то повесили, кого-то в Седой искупали, кого-то добрым словом и шашкой убедили, что бунтовать вредно, а хлебом лучше поделиться без лишних истерик. Потом они вернулись домой, но дома их подвигов не оценили даже рабочие, которых за счет этих подвигов и накормили. Знаешь, Рейнгольд, героям очень вредно доживать до старости. Они, к счастью, и не дожили. Ба-бах, и нет героев. Может, это к лучшему. Так, мы говорили о моей матери. Да, она спивалась, если ты это хотел услышать. У нее были реальные шансы стать первой женщиной в моем роду, умершей естественной смертью — от алкоголизма. Бабку застрелил муж, прабабку — любовник, прапрабабку — уже не помню кто, но кто-то определенно постарался. В общем, и мама подкачала. Ну ничего, у меня еще есть все шансы поправить дело…

Рейнгольд поднял глаза на Дэмонру. Она сидела в старом кресле, закинув ногу на подлокотник и ощерившись, как зверь. Одной рукой подпирала взлохмаченную голову, во второй держала неведомо откуда возникшую бутылку.

— Если ты раздумал вещать мне про спасение души и престижа государства, то можешь выпить со мной. Или пойти к бесам. На твое усмотрение.

Будь Рейнгольд твердо уверен, что после месяца в специализированном заведении Дэмонра просто его пристрелит, а не повесится сама, он не сомневался бы ни секунды и уже под белы руки волок ее к докторам. Что можно сделать помимо этого, он не знал. Уж точно не ругаться с ней и с ней не пить.

Зиглинд нахмурился и молча спустился на второй этаж. Сумерки у моря наступали удивительно быстро, и здешняя тьма казалась Рейнгольду куда гуще, чем в кесарии. Возможно потому, что дальше дачных пригородов столицы он не уезжал никогда, а сердце столицы всегда пронизывали огни. В приморской темноте было что-то страшноватое, почти одушевленное. Рейнгольд сознательно не гасил светильники на втором этаже, и те горели всю ночь напролет, обеспечивая Дэмонре путеводные маяки по дороге в спальню, а ему — детскую иллюзию безопасности.

Рейнгольд потушил свет в комнате, поглядел в окно на крупные южные звезды, висевшие необыкновенно близко к земле, и приоткрыл створки, чтобы впустить морской бриз. Переоделся в пижаму — данное новшество со штанами, заменившее традиционную ночную рубашку в пол, у него особенного прилива энтузиазма не вызывало, но Дэмонре нравилось. Видимо, возможностью утаскивать верхнюю часть пижамы себе. Во всяком случае, рубахи своей Рейнгольд не нашел. Он улегся в кровать и прислушался к ночной тишине. С чердака доносилась какая-то возня. Обычно свои возлияния нордэна заканчивала часам к четырем и в отвратительном настроении отправлялась в ванную, где плескалась и ругалась до пяти, и только после этого заваливалась в спальню. Время близилось к половине четвертого. Рейнгольд изучал потолок и думал, что в любви люди редко выбирают наилучший из возможных вариантов. Родители и друзья твердили ему, что они с Дэмонрой не пара. Он вежливо слушал и делал вид, что мнение окружающих его интересует, но в действительности никогда не сомневался в этом неправильном, но устраивающем его выборе. В конце концов, даже если на лесной дороге их свела не сама судьба, что сомнительно, до отъезда из Каллад они жили очень хорошо. Наверняка все можно было как-то вернуть и исправить. Переиграть. Привести в порядок. Рейнгольд считал «сломанную жизнь» чем-то из области романов. Рано или поздно кесарь бы успокоился. Они были не первыми и не последними людьми, которых выставили из Каллад.