Любой каприз за вашу душу. Нью-Йорк (СИ) - Соловьева Евгения - Страница 20

Нет, прошу тебя, Боже, пусть это будет не так!

Бонни почувствовал ее взгляд.

Это было как удар током, как пуля в спину. Как окрик: обернись, Бонни!

Он не мог не послушаться. Он ждал этого… сколько? Две недели, три? Целую вечность? Он почти поверил, что сейчас увидит ее – где-то там, в темном зале… нет, совсем рядом со сценой, на балконе!..

Резко развернувшись, он поднял глаза на бельэтаж, он был уверен, он чувствовал – она там, она смотрит на него. Смотрит, но не показывается. Опять…

– Роза? – позвал он, громко, на весь зал, не обращая внимания на загубленную мизансцену. Шагнул к ней, вглядываясь в темноту: бельэтаж, балкон, партер. – Роза, ты здесь, я знаю!

Ни отзвука, ни вздоха. Ничего.

Но она была здесь! Он не мог ошибиться! Может быть, она просто не решается, не верит?.. черт, да какая разница…

– Мадонна, отзовись! – шагая к центру авансцены; ансамбль расступается, оркестр замер, Том недоуменно пялится на него; неважно. В зале по-прежнему темно, но где-то наверху шелест. – Роза?! – он смотрит в эту темноту, на балкон, вслушивается в эхо собственного голоса и слышит публику, затаившую дыхание, сотни бьющихся в унисон с ним сердец. – Мадонна… – на полтона тише, но он весь устремлен туда, к ней, он весь – мольба и порыв. – Прошу тебя, любовь моя, сердце мое…

Ему отвечает тишина. Сердца бьются быстрее, на глазах проступают слезы, кто-то тихонько всхлипывает – и его руки падают, он опускается на одно колено.

Его сердце рвется на части, он еле слышно шепчет:

– Прости меня, – и вместе с ним сейчас умирает от любви и отчаяния весь зал.

Пауза. Четверть секунды – как бесконечность.

– Бонни? Я здесь, – слышится с бельэтажа, из центра; слитно выдыхает публика, и тут же замирает.

Он резко вскидывает голову, недоверчиво и счастливо вглядывается в темноту, из которой проступает женская фигура: она оперлась руками о перила, неуверенно улыбается ему. Вокруг нее в луче света мечутся пылинки.

Вскочив на ноги, он бросается к ней, бежит по узкой доске над оркестровой ямой, по центральному проходу зала – в круге света, задевающем взволнованные лица, – и останавливается под балконом. Молча протягивает руки, – восторг, надежда, страсть, – и она, с немного безумной и счастливой улыбкой, перемахивает перила и прыгает, юбка белого платья взвивается парусом, шелковый шарф планирует на изумленную публику в партере, а она сама – уже в руках Бонни, в его объятиях, обвивает его за шею…

Их поцелуй длится и длится… пока зал не взрывается аплодисментами и криками: браво, браво!..

…его личная тишина длится ровно один удар сердца. Ровно столько, сколько нужно ему, чтобы увидеть великолепную сцену для совсем другого спектакля и понять: Роза не отзовется.

Она пришла не за тем, чтобы встретиться с ним. Не за разговором. Она не дождется конца репетиции, чтобы потом подойти к сцене и сказать: «Я принесла вам кофе, мистер Джеральд». Или еще лучше: «Пора домой, Бонни».

И не затем, чтобы оценить великолепную, душераздирающую сцену в его исполнении.

Нет. Она пришла просто посмотреть репетицию. Как гениальный Бонни Джеральд вместе с гениальным Томом Хъеденбергом ставят ее мюзикл. Наверняка ей это нужно для следующей книги. А он, Бонни – всего лишь персонаж уже написанной.

Британские ученые закончили свою диссертацию о больном ублюдке.

Жизнь продолжается.

…со вторым ударом сердца (чертовски болезненным ударом) Бонни отвернулся от балкона. Жизнь продолжается, репетиция тоже. Персонажи по-прежнему на сцене.

Эй, кто-нибудь, поставьте Фредди Меркьюри! The Show Must Go On.

– Безмозглые каракатицы! – орет он на ансамбль, точно зная, что они не виноваты. Но так надо. Либо он орет и продолжает репетицию, либо ломается и бежит за ней: где-то наверху неслышно открывается и закрывается дверь.

И шоу продолжается. Без нее. Потому что шоу – это его жизнь. Его настоящая жизнь. И даже смерть не разлучит их.

В семь двадцать (прошло не больше минуты) у Люси, сидящей в зале, рядом с Томом, зазвонил телефон. Она что-то ответила, Бонни не слышал, украдкой кинула сочувственный взгляд на него (он сделал вид, что не заметил) и слиняла. Что ж, вот и подтверждение: ему не померещилось, приходила Роза. Посмотрела на него. Ушла.

 В семь двадцать пять Бонни позвонил в курьерскую службу и отменил заказ на цветы. В четверть девятого – закончил репетицию. Хватит на сегодня. В половину девятого – вылил едва начатую бутылку виски в туалет собственной гримерки. Туда же полетел черт знает как давно заначенный косячок. Безумно хотелось принять дозу и хоть на один вечер забыть обо всем на свете, но чертово шоу должно продолжаться. До премьеры две недели, и напиться сегодня – это значит напиться и завтра, и послезавтра, и в день премьеры… Нет уж. Мы это уже проходили.

Есть другой способ прочистить мозги и вернуться в дееспособное состояние. Намного более действенный. Вряд ли Кей откажет.

При мысли о том, где сейчас может быть Кей и чем заниматься, а главное – с кем, Бонни зажмурился и запустил пустой бутылкой в стену.

Она сделала свой выбор. Имеет право. И Кей вовсе не обязан отказываться от девушки, которую любит, ради тараканов некоего больного ублюдка. Не обязан, и… и хорошо, что не отказывается. Может быть, потом… когда ее обида утихнет… Черт. Черт! Надо уже подумать хоть о ком-то другом. О чем-то другом! О шоу, наконец! Сколько можно оглядываться на каждый шорох и вздрагивать от каждого телефонного звонка, ежесекундно ожидая – вот сейчас она позвонит, или окликнет, или просто покажется в толпе…

Хватит сумасшествия. Мы это уже проходили, излечились, и на этот раз… не будет на этот раз все по-другому. Ни одна женщина не сможет воспринимать больного на всю голову саба как полноценного мужчину, мужа и отца своих детей. Нечего было и надеяться.

Аккуратно вынув осколок, вонзившийся в предплечье, Бонни бросил его в россыпь стекла на полу, провел ладонями по лицу – проверить, нет ли других. Сейчас он запросто может и не почувствовать боли, адреналин, мать его.

Других осколков не было. Больному ублюдку в очередной раз повезло.

Все. Достаточно страдать. Надо уже что-то сделать, пока он не сорвался по-крупному. В этом городе слишком просто слететь с катушек, но это совсем другое шоу. Не его шоу.

Включив смартфон (ни одного вызова от Розы, кто бы сомневался), он набрал Кея:

– Вечера, братишка. Ты в NY?

– Да.

– Ты нужен мне. Сегодня.

Секундная пауза: Кей велит водителю ехать к театру.

– Через семь минут у служебного входа, братишка, – выдох, в тоне усталая улыбка. – Нажрешься без меня – выпорю.

– Грозная Британия, – Бонни тоже улыбнулся. Криво, натужно, но улыбнулся. Сегодня он не сорвется. Завтра и послезавтра – тоже. Славься, Британия.

– От безбашенной Сицилии слышу.

Отложив телефон, Бонни отправился в душ: пять минут на то, чтобы привести себя в порядок. После репетиции воняет потом, как от козла. И только под контрастными струями сообразил, что к Кею сегодня нельзя. Там – Роза, а он обещал не ломиться к ней домой. Трудное обещание. Но Кей прав, с нее станется опять сбежать, только на этот раз – от них обоих. А подвести еще и Кея… нет. Это будет слишком. Даже для такого ублюдка, как он.

Значит, клуб. Ладно. В NY есть неплохие места, до Диковой «Зажигалки» не дотягивает, конечно, но на сегодня сойдет.

Черт. Черт! Почему это гребаное шоу отнимает все время?! Если бы не репетиции… если бы он не был таким придурком… если бы она написала другой финал этого гребаного романа…

Переключив воду на ледяную, он сунул голову под струю. Хватит если! Надо всего лишь продержаться до премьеры. Она придет на свой мюзикл, они встретятся лицом к лицу, и он найдет правильные слова. Что угодно, только бы она простила и вернулась.

Господи, пожалуйста! Дай мне шанс, всего лишь еще один шанс!