Игра шутов - Даннет Дороти - Страница 20

• Предыдущая
• 20/66
• Следующая

Тади Бой улыбнулся, быстро тасуя карты длинными пальцами.

— Мы ведь почти все время на гауптвахте — где тут разгуляешься.

Теперь она глядела на его руки.

— Вдовушка в Дьепе все глаза выплакала. А ты не будешь скучать по ней на берегах Луары?

Карты мелькали без остановки. Позади, среди всеобщего смеха и болтовни, О'Лайам-Роу примолк. Но Тади Бой не спешил с ответом. Он сдал себе карты, раскрыл одну, еще одну вытащил из колоды и только потом сказал:

— Душенька, милая, свежая, как ягодка лесная, но не таровата, ох не таровата: скорей прижимиста.

И оллав углубился в игру — Уна же резко развернулась и отправилась прочь.

Но и она, и ее тетушка удалились еще не скоро; допоздна засиделись и другие гости — и все же наступил час, когда О'Лайам-Роу и его оллав остались наедине с лучником, охранявшим их. О'Лайам-Роу молча сидел у камина, и глаза его скользили по смуглому, непроницаемому лицу Фрэнсиса Кроуфорда. Так они и сидели, пока колокол не возвестил полночь и начало следующего дня: среды, 1 октября 1550 года — дня торжественного въезда короля Генриха II в его добрый город Руан и их последнего дня во Франции.

Вот что мы называем быстрой ездой, и недозволенной ездой, ведущей к предумышленному убийству: когда повозку направляют в море; когда повозку направляют в грязь; когда повозку направляют в лужу; езда со злобным умыслом и с небрежением, во время которой кто-то погибает…

Раны, нанесенные животному, — то же, что раны, нанесенные человеку, от смертельных до самых легких.

Две раздушенные рыжие головки, свежие, как пеоны в венке, высунулись из окна, глядя вниз на прохожих.

Мария, королева Шотландии, заговорила первой. Уткнув подбородок в теплые ладошки, она сказала задумчиво:

— Мне жаль, тетушка, что я укусила твою обезьянку.

Но сияющее личико семилетней девочки не выражало ни малейшего сожаления. Один палец на руке был перевязан.

— Ладно, не извиняйся, — сказала Дженни Флеминг и положила свою твердую, красивую руку девочке на плечо. — Всякий может вспылить, и потом, зверек сумел за себя постоять. Силы небесные, детка: если ты сегодня еще заболеешь бешенством в придачу к нашей маленькой прогулке, мне попросту уши оборвут.

Отвернувшись от окна, королева долго смотрела на свою любимую тетушку, потом пронзительно закричала:

— Да ты боишься! Ты просто боишься, что нас поймают!

Хотя очень многие, и в самых отчаянных ситуациях, обвиняли Дженни Флеминг в том, что она боится, в действительности она ни разу в жизни не испытывала страха. Душа ее питалась звездной пылью и овевалась опахалом из павлиньих перьев: как ребенок, она любила острые ощущения. И дети любили ее. Мария, будущая невеста дофина, сокровище королевских детских, находилась на ее особом попечении; шестилетний жених был ее верным союзником, а маленькие французские принцессы Елизавета и Клод — горячими поклонницами.

Тридцать семь детей воспитывались вместе с королевскими отпрысками, служа им и играя с ними, и шалости распространялись по детской столь же легко, как и корь. В этом месяце один из маленьких принцев заболел — на самом деле смертельно, — и детская с ее ста пятьюдесятью служителями и пятьюдесятью семью поварами оставалась в Манте. Там же остался и бесконечный, не дающий спокойно вздохнуть поток фрейлин, грумов и пажей: королева Мария жила при дворе только с матерью, теткой и четырьмя детьми Флемингов.

А сегодня отсутствовали даже и они. Пятнадцатилетний Джеймс, лорд Флеминг, рыжеволосый, при полном параде, ехал в свите короля. Маргарет Эрскин вместе с мужем смотрела на процессию из главного павильона, где помещалась свита вдовствующей королевы. И предполагалось, что Мария, королева шотландская, увидит праздник из великолепного окна в предместье Сен-Север, вместе с тетушкой Дженни Флеминг и двумя маленькими кузинами. Никого не было с ними: ни нянек, ни грумов, ни пажей, — только за дверью стояли на страже два лучника. Такое положение вещей чрезвычайно устраивало Дженни Флеминг, которая давно уже приготовилась использовать его. с возможно большей пользой.

Теперь, за полчаса до начала процессии, она поглядела на часы, вскочила и стала раздавать детям плащи.

— Держите! Боже мой, да мы опаздываем! — И, схватив за руки троих ребятишек, она побежала к двери.

Когда закутанные фигуры показались в коридоре, лучники продолжали смотреть прямо перед собой, хотя один из них и обернулся, заметив прямую спину и неподражаемо флеминговскую походку. Но леди тетушка королевы всегда, когда хотела, устраивала свои дела с необыкновенным искусством — и в этот день, как и в многие другие, ее желания были законом. При достопамятном въезде в свой верный город Руан великодушнейший, могущественнейший и победоносный король Франции Генрих II должен был, сам того не ведая, встретить подлинно королевский прием. И будь даже все известно заранее, ничто уже не могло помешать рыжеголовым ветреницам ступить на железную тропу своего каприза.

На заре того же самого дня, оставив Пайдара Доули дома, О'Лайам-Роу и его секретарь вышли из «Золотого креста» под усиленной охраной. До начала торжественного въезда они должны были пересечь город, пройти через мост и занять предназначенные им места. Их вел лорд д'Обиньи, одетый с ослепительным великолепием, а Робин Стюарт, который с присущей ему добросовестностью тоже постарался придать элегантность своему наряду, вместе с несколькими лучниками замыкал шествие.

На улицах уже толпился народ. Половина Нормандии принимала участие в торжественном въезде короля Генриха, а вторая половина пришла посмотреть. Тротуары были запружены людьми еще начиная с полуночи, и весь путь процессии — улица Гран-Пон, Кросс, улица Сент-Уэн, Сен-Маклу, Пон-Робек и соборная площадь — был устлан коврами и усыпан цветами, а в окнах, украшенных гобеленами и гирляндами, виднелось множество голов.

Где-то пропела труба, заглушенная топотом ног, и процессия внезапно двинулась быстрее. Труба прозвенела опять.

— Бог мой, да мы ведь опаздываем, — заметил Робин Стюарт, а лорд д'Обиньи, услышав это, тихо выругался. Задержался-то он, а не лучник, но ему в королевской процессии предназначалось куда более заметное место.

— Вот повозка, — мягко сказал О'Лайам-Роу.

Продираться сквозь гущу людей было трудно, поэтому до сих пор все шли молча, однако могло показаться, что обоих гостей французского короля скорее забавляло, нежели восхищало увиденное, хотя О'Лайам-Роу, старательно вытягивая шею, два раза чуть не упал, и оба раза принца пришлось под мышки вытаскивать из толпы, чтобы его не растоптали.

Повозка, которую он разглядел, замыкала процессию; в ней сгрудились увитые гирляндами нимфы с корзинками в руках, какие-то люди с картонными замками на высоких древках, с античными букцинами 16) и амфорами; двое хмурых пленников со скованными запястьями, а позади всех, на самом краю, — три фигуры в римских туниках с квадратным вырезом и голыми коленями, прижимающие к груди трех отчаянно вырывающихся барашков.

— Идите сюда, — сказал О'Лайам-Роу и начал усердно карабкаться в повозку. Тади Бой подсадил его и влез сам, а за ним — Стюарт и его люди.

Д'Обиньи заколебался. Сам бы он, возможно, не принял бы такого решения, но теперь иного выхода не было. Однако же для себя он счел неприличным ехать в повозке. Сказав несколько любезных слов первому же подвернувшемуся молодому всаднику в расшитой одежде, лорд сел позади него в седло и в скором времени скрылся из глаз.

А повозка с ее разномастными пассажирами тяжело катилась вперед. О'Лайам-Роу, запутавшийся в букцинах, как Лаокоон 17) — в змеях, дружелюбным тоном принялся было критиковать триумфальное шествие, целиком скопированное с Птолемеев 18), и одна из дриад, прижатая к боку лучника, громко захихикала. Выглянуло солнце, заливая все вокруг желтым светом. Тени, свежие и живые, легли на толпу; засияла позолота и засверкала краска; холодные, нервные, угрюмые лица потеплели, зарумянились, стали мягче. Взрывы смеха, ликующие возгласы, ропот многоголосой толпы раздавались позади — повозка достигла ворот, въехала на мост, и свежий речной ветерок пахнул в разгоряченные лица.

• Предыдущая
• 20/66
• Следующая