Моя последняя ложь - Сейгер Райли - Страница 5

– Как тебе моя оранжерея? – спрашивает Френни.

Я еще раз осматриваюсь и обращаю внимание на детали. Статуя ангела, почти поглощенная плющом. Рядом с ручьем цветут нарциссы.

– Прекрасно, – говорю я. – Даже словами описать сложно.

– Это мой оазис внутри большого города. Много лет назад я решила, что раз мне не жить на природе, пусть природа живет со мной.

– И именно поэтому вы купили мою самую большую картину.

– Именно. Я смотрю на нее и чувствую, будто стою перед темным лесом, будто должна решить, идти мне вглубь или нет. Ответ, разумеется, положительный.

Я согласна с ней. Но в отличие от нее, я пошла бы в лес только потому, что знаю: девочки ждут меня за деревьями.

Ланч состоит из форели в миндале и салата с рукколой. Пьем мы яркий волнующий рислинг. Первый бокал вина успокаивает меня. Второй – делает беззащитной. К третьему Френни расспрашивает меня про работу, личную жизнь и семью, и я отвечаю совершенно честно. Ненавижу, не замужем, родители вышли на пенсию и живут в Бока-Ратоне.

– Было очень вкусно, – говорю я после десерта.

Лимонный торт был просто шикарен, и мне хочется облизать тарелку.

– Прекрасно, – говорит Френни. – Форель, кстати, поймали в Полуночном озере.

Упоминание озера меня удивляет. Френни быстро замечает это:

– Я считаю, что мы можем с теплом вспоминать любые места. Даже те, где случилось что-то плохое. Во всяком случае, я поступаю именно так.

Чувства Френни вполне понятны. Это собственность ее семьи, тысяча семьсот гектаров нетронутой природы у южного подножия Адирондака. Дедушка Френни сохранил эту землю, хотя всю жизнь вырубал деревья и опустошил по меньшей мере в пять раз большую площадь. Я думаю, Бьюканан Харрис считал, что таким образом спасает свою душу. Возможно, так оно и случилось. Хотя сохранение природы не обошлось без курьезов. Харрис никак не мог найти подходящий участок, ему хотелось, чтобы на нем было огромное озеро. В итоге он создал озеро сам. Построил на близлежащей реке дамбу и закрыл ворота ровно в полночь. Стоял канун нового, 1902-го, года. За несколько дней тихая долина превратилась в озеро.

Такова история Полуночного озера. Ее рассказывали каждому прибывшему в лагерь «Соловей».

– Там ничего не изменилось, – продолжает Френни. – Особняк на месте. Сама понимаешь, мой второй дом. Я была там на прошлых выходных, и так ко мне попала форель. Я поймала ее сама. Мальчики, конечно, расстроены, что я езжу туда так часто. Особенно если беру только Лотти. Тео волнуется, потому что там никого нет. А вдруг случится что-то ужасное?

Услышав про сыновей Френни, я снова испытываю неприятные эмоции.

Теодор и Честер Харрис-Уайты. Даже имена у них очень белые, англосаксонские и протестантские. Они предпочитают сокращения, наверное, научились от матери. Тео и Чет. Чет младше, и я плохо его помню. Когда я была в лагере «Соловей», ему едва исполнилось десять. Он был неожиданно и поздно усыновлен. Не помню, чтобы я с ним говорила, хотя наверняка должна была. Сохранились только обрывочные воспоминания о том, как он босиком бегал по лужайке от Особняка к берегу озера.

Тео тоже усыновили, но за много лет до Чета.

Про него я помню многое, возможно даже слишком.

Френни смотрит на меня выжидательно.

– Как они? – спрашиваю я, хотя не имею никакого на то права.

– Все отлично. Тео уже год живет в Африке, он работает с «Врачами без границ». Чет весной получает магистерскую степень в Йеле. Он обручен с прекрасной девушкой.

Френни делает паузу, чтобы я восприняла информацию. Молчание очень красноречиво. Ее семья процветает несмотря на то, что я с ними сделала.

– Я думала, что ты в курсе. Кстати, виноградник в лагере уцелел.

– Я ни с кем не общаюсь, – отвечаю я.

Не то чтобы девчонки не пытались возобновить отношения. Когда в моду вошел Фейсбук, я получила несколько запросов в друзья – и проигнорировала все. Я решила, что поддержание отношений лишено какого бы то ни было смысла. У нас не было ничего общего. Мы провели две недели в одном месте в очень неподходящее время. Тем не менее меня включили в группу выпускников лагеря «Соловей». Все оповещения я отключила много лет назад.

– Возможно, стоит это изменить, – говорит Френни.

– Но как?

– Думаю, пора рассказать, зачем я тебя сегодня пригласила. Разумеется, мы прекрасно пообщались, но у меня есть еще одна причина.

– Признаюсь, мне любопытно, – говорю я, сильно преуменьшая свои чувства.

– Я собираюсь вновь открыть лагерь «Соловей», – провозглашает Френни.

– Вы думаете, это хорошая идея? – случайно выпаливаю я. Мои слова холодны и жестоки. – Простите. Я не это имела в виду.

Френни наклоняется и сжимает мою руку:

– Не волнуйся. Все так реагируют. Я готова признать, что это не очень логично. Но мне кажется, время пришло. В лагере так давно стоит тишина.

Пятнадцать лет. Хотя мне кажется, что прошла пара веков. Или что все случилось вчера.

Тем летом лагерь закрылся рано, проработав только две недели. Жизни многих людей превратились в хаос, но делать было нечего. Он не мог функционировать после того, что случилось. Мои родители и злились, и пытались сочувствовать. Они забрали меня на день позже. Я приехала последней и уезжала тоже последней. Я помню, как сидела в нашем «Вольво» и смотрела, как лагерь остается позади. Даже в возрасте тринадцати лет я понимала, что его никогда не откроют.

Любой другой лагерь пережил бы разбирательства. Но «Соловей» был тем местом, куда ты сдавал детей, живя на Манхэттене и располагая деньгами. Поколения девушек из зажиточных семей плавали, ходили под парусом и сплетничали в лагере «Соловей». Туда ездила моя мама. В моей школе его называли «Лагерь богатых сучек». Мы говорили так, втайне завидуя и грустя, что родители не могут нас туда отправить. В моем случае я попала туда только однажды.

В то самое лето, которое разрушило его репутацию.

Замешанные в историю люди были достаточно известными для того, чтобы лагерь не сходил со страниц газет весь остаток лета и добрую часть осени. Натали была дочкой лучшего хирурга-ортопеда в городе. Мама Эллисон – выдающаяся бродвейская актриса. Отец Вивиан, сенатор, часто попадал в газеты, и не в выигрышном свете.

Меня пресса оставила в покое. По сравнению с остальными я была никем. Отец – инвестиционный банкир-неудачник. Мать – высокофункциональный алкоголик. Неловкая тринадцатилетка, у которой только что умерла бабушка, оставившая нужную сумму, чтобы провести полтора месяца в одном из самых элитных летних лагерей страны.

Именно на Френни обрушилась пресса. Франческа Харрис-Уайт, богатая девчонка, отказывавшаяся играть по правилам и ставившая в тупик все светские хроники. В двадцать один она вышла замуж за ровесника отца. Тот умер, когда ей еще не исполнилось и тридцати. В сорок лет она усыновила ребенка. В пятьдесят – еще одного.

Журналисты обошлись с лагерем очень жестоко. В своих статьях они писали, что Полуночное озеро опасно для детей, ведь муж Френни утонул в нем за год до открытия лагеря. Также утверждали, что в лагере не хватало рабочих рук и контроля. Аналитики винили Френни за то, что она поддержала сына, когда подозрение пало на него. Кто-то намекал, что дело нечисто в целом, что проблема кроется в семье Френни и в ней самой.

Наверное, я имела к этому отношение.

Да ладно, к черту. Я приложила к этому руку.

И все-таки Френни совсем не сердится. Она сидит в своем зачарованном лесу и рассказывает про новый лагерь:

– Конечно, он не будет таким же. Мы не можем себе этого позволить. Прошло пятнадцать лет, но та трагедия всегда будет висеть над лагерем. Поэтому я сделаю все по-другому. Я устрою благотворительную организацию. Родителям не придется платить ни цента. Лагерь будет бесплатным, оцениваться будут лишь заслуги девочек. Набирать будем среди жителей Нью-Йоркской агломерации.

– Это очень щедрая затея.

– Я не хочу чужих денег, да они мне и не нужны. Я хочу, чтобы там снова жили девочки. И я была бы счастлива, если бы ты ко мне присоединилась.