Марина. Хорошо ли ты меня знаешь (СИ) - "Ореанна" - Страница 36

Вышедшая в этот момент из ванны Лера положила конец сомнениям. И все закончилось джинсами, как обычно. Лера напросилась поехать вместе. Только отъехали, грянул дождь, и было уже неважно, что надето.

Уже подъезжая к школе, Эмма поняла, что, на самом деле, тянет время. Она бы лучше оказалась сейчас не здесь. Лучше бы она еще одевалась. Или выходила из дома. Или лучше если б дорога была в два раза длиннее, и пришлось бы долго ехать.

Но дорога закончилась. Лера извлекла подругу из такси, доставила ее под двери Диминой комнаты, а сама растворилась в переходах этого серого трехэтажного здания.

Страшный момент встречи приближался.

Письмо в прошлое

Августу, Эмилю, Отто, Дирку, Хансу, Мартину и Клаусу:

«Дорогие мои! Рада сообщить вам об удаче нашего маленького маскарада. Все идет по плану: принц обожает меня, а я, соответственно, обожаю его. Мы живем в нашем милом маленьком домике на тридцать акров. Наш дражайший венценосный отец предлагал жить у него, но мы — современная семья и любим уединение и независимость. Конечно, много времени уходит на социальные проекты — все эти, знаете ли, визиты к курфюрстам и престарелым эрцгерцогиням, но тут уж ничего не поделаешь, Гейнц говорит…»

Несколько строчек зачеркнуто, видны отдельные слова, местами потеки и кляксы.

«… не могу больше обманывать. Скучно тут, как же тут скучно! Я помню, что ругалась, когда Клаус разбрасывал носки. Я ненавидела мыть посуду за Хансом и опускать крышку унитаза за Эмилем, меня раздражал храп Августа и Отто, а сварливость Мартина можно сравнить только с жадностью Дирка. Но как же я по всем вам скучаю! Простите меня! Если вы только разрешите мне вернуться — я буду паинькой, я клянусь! Я буду складывать за Клауса носки и мыть сантехнику после Эмиля, я больше ни слова не скажу Мартину и Дирку, и Отто с Августом, только пустите меня назад!…»

Много клякс и правок и луж.

Подпись:

Всегда ваша, Белоснежка.

Стамбул, 2011.

— Первое время меня все устраивало. Я был занят, работа требовала полной отдачи и нравилась мне. Дома я бывал очень редко. Моя жена считалась красавицей. Наверно, никто никогда не видел ее неухоженной, непричесанной или плохо одетой. Дети…

Но, как показало время, мы с женой не были теми счастливцами, которые живут интересами друг друга. Чем дальше, тем более чужими становились мы друг другу. И как только наши дети выросли достаточно для того, чтоб учиться вдали от дома, мы развелись.

Птичка ахнула. Конечно, она знала о том, что господин Новази разведен — кто этого не знал? Но сам факт развода и имя его бывшей жены — все это носило привкус скандала. В свое время об этом много говорили, но тогда она была слишком молода, да и разговор быстро остановили — это могло повредить высокопоставленным родственникам обеих сторон.

— Это не было просто и стоило мне очень дорого. — Продолжил, между тем, Новази. — Но, наконец, я был свободен. Свободен — не только от неудачного брака, но и от обязательств перед семьей. К тому времени я стал тем, кем стал, и никто уже не пытался указывать мне, что делать.

Я был свободен — и я вспомнил о ней. Если можно так сказать, потому что я никогда ее не забывал. Память о ней отравила наш брак и в итоге разрушила его. Я сказал себе, что у меня теперь нет другого выбора, как только вернуть ее. Я был болваном, Птичка.

— Но почему же?

— Она была замужем.

Птичке подумалось, что раз это не остановило господина Новази, вряд ли это остановило бы ту женщину. Что Марина могла бы не захотеть вернуться к Новази, ей в голову не пришло. Ни одна женщина в мире не могла бы не захотеть этого!

Омар продолжал тем временем:

— Я знал о ней все: где она живет, как работает, кто ее муж, счастлива ли она в браке. Я платил, кому надо и попадал в черные списки — и мне доставляли через границу видеозаписи о том, как она переходит дорогу. У меня были ее книги, ее лекции, ее любимая музыка.

И постепенно я убедил себя в том, что она несчастна. Что это меня она ждет, чтоб загореться в полной мере.

Птичка подумала, что более романтичной истории она никогда не слышала, и что хотелось бы ей быть любимой кем-то так же.

— Ну что ты, Птичка! Это же не любовь! — Воскликнул вдруг укоризненно Омар. Может быть, увлекшись, она произнесла это вслух. Смутившись, Птичка не осмелилась спросить, но он сам ответил:

— Это был простой эгоизм. Любовь, Птичка, требует большего, чем кипение крови, уязвленное самолюбие, даже одержимость кем-то. Все это мелочно и преходящее.

Птичка не могла позволить себе не согласиться, но внутренне оспорила это утверждение.

— Ты не согласна? О чем ты думаешь?

— Мне всегда казалось, что самое прекрасное на свете — это умереть за того, кого любишь…

— Глупости! Умереть — требует мига. Миг напряжения, возможно даже, истерики. Это может сделать трус — когда ему стыдно своей трусости. Это может быть и просто тщеславный человек. Но вот жить рядом с другим намного сложнее.

Это было неожиданно. С ней никто никогда об этом не говорил. Все вокруг, наоборот, восхваляли страстную любовь, возникающую с первого взгляда.

— Но все это не имеет значение, Птичка. Ведь мы с тобой забыли о главном.

— О чем?

— Соблазнить чужую жену — харам.

Киев, 1994–1995.

Общеизвестно, что основной угрозой браку являются два момента: разбрасывание носков и открытая крышка унитаза.

Марина и Кеша были слишком взрослыми, слишком умными и слишком сильно любили друг друга, чтоб дать каким-то носкам вмешиваться в свою семейную жизнь. Поэтому они старательно обходили эту тему все первые месяцы брака и оказались не готовы к кризисам, пришедшим с другой стороны.

Нелегко взрослой и опытной женщине забыть о ролях, исполняемых ею в разных людных местах и стать просто придатком к кастрюлям и веникам. Так же как нелегко взрослому мужчине осознать и запомнить, что женщина, ходящая рядом, имеет свои собственные мысли, интересы и тайную для него духовную жизнь. Особенно больно это после месяцев восторга по поводу обретения друг друга.

Кеша был лучше ее. Добрее, благородней, умнее — это восхищение и стало основой будущего чувства. Но до того, как оно окрепло и было понято, случились все те неприятные выяснения отношений, что неизбежно происходят с каждой парой.

Романы, как правило, заканчивают свое повествование на этом месте, старательно убеждая нас в том, что нет в жизни женщины горя большего, чем невзаимная любовь или ссоры с любимым, которые происходят на пути к взаимопониманию. Ну, так врут. Гораздо горше — потерять уважение к собственному мужу. Романы утверждают, что супружеская любовь начинается, продолжается и поддерживается почти полностью половым влечением. В то время как в жизни такие браки рассыпаются, не успев срастись. Чувство, испытывающее изменения, подвластное влияниям враждебных сил, истощаемое скукой, съедаемое лестью, убиваемое ложью — чувство это, пытаясь выжить, ищет опору не в самом себе, но в своем источнике, своих корнях. И если ему не на что опереться, оно падет. Секс в этом смысле служит хорошим топливом, но является никчемной опорой, если кроме него ничего нет.

В одну из решающих для себя минут, стоя перед выбором — двигаться дальше, или разрушить все, она задала себе вопрос и тихо выслушала ответ. Такая игра в вопросы-ответы — изведанный способ движения к себе, хотя и болезненный. Что может быть сложнее, чем перестать врать себе? Ну, не совсем перестать, а хотя бы отложить на время.

Почему я несчастна? — спросила она себя. Потому что я нелюбима. А я хочу быть любимой. Хочу больше всего в жизни. Но так ли это? Неправда, он меня любит. Тогда почему? Может, он любит меня как-то не так? Может, кто-то другой мог бы любить меня больше? Нет. Я пробовала, и никто не может любить меня больше, чем он. Тогда, значит, вот этой — самой большой любви, возможной в мире — мне недостаточно? Да. Я, как наркоман, как голодный, жажду больше и больше. И всегда голодна. Но ведь большего не может дать ни один человек. Говорят, я не знаю, но слышала, что любить так — абсолютно и полностью, может один Бог. Я не знаю Бога, но слышала, что он есть. Так значит тот, кого я действительно хочу любить и чьей любви жажду — это Бог? Может ли мужчина соперничать с Богом? Можно ли не уничтожить свой брак, требуя от мужа то, что возможно лишь Богу? А я — я так же нетерпелива к его слабостям, так же эгоистична и требовательна, как упрекаю в этом других, мне трудно выдерживать даже слабый диссонанс между реальностью и своими желаниями. И в происходящем много моей вины.