Марина. Хорошо ли ты меня знаешь (СИ) - "Ореанна" - Страница 32

— Но он не просидел и года! К тому же мы знаем, что это было не непредумышленное убийство! И все это знают!

— Никому нет дела до того, что знают все. Это юриспруденция, детка — и деньги. Мне жаль тебя огорчать.

— Но ты же всегда стараешься добиваться справедливости, ты сам говорил, что это важно!

— Я делаю что могу. Но жизнь — это искусство компромиссов. Спроси Рональда, он работает в полиции, он тебе расскажет.

— Ронни?

— Ннннда…?

— Ты меня убиваешь.

— Что поделаешь. — Ронни изобразил огорчение, на самом деле он наслаждался.

— Что же делать? — Снова обернулась к Ричарду Эмма.

— Ничего. Оставить все на Божие правосудие. Оно больше человеческого.

— А если он и дальше будет убивать?

— Ну, я тебе скажу — там тоже не дураки сидят. С теми медикаментами, что ему прописаны, Френку повезет, если он сумеет добраться до ванной комнаты самостоятельно.

— В прошлый раз ему тоже давали медикаменты. И тем не менее…

— И, тем не менее, мы должны довольствоваться тем, что есть. А сейчас я собираюсь взять утку под апельсинами, рекомендую!

И он взялся за меню, делая вид, что не замечает возмущения Эммы и мимических уловок Рона. Эти двое заодно, любопытно, что они на этот раз придумали. С самого детства это был устойчивый тандем, в любой момент готовый на очередной подвиг. Не то, что младшая, Мел — спокойная и тихая, как и подобает девушке.

Ронни пнул Эмму под столом ногой. Ах, да.

— Кстати о полиции, Ричард. — Начала она с невинным лицом, которое обычно не предвещало ничего хорошего.

— Что с полицией? — Переспросил Ричард, все еще глядя в меню. На этой стадии заговора главное делать вид, что не замечаешь уловок, иначе информацию придется добывать намного дольше.

— Ронни уходит из полиции.

— Что так? — Он никогда не одобрял выбор Рональда, но считал, что постоянство необходимо выдерживать в любом деле. В этом смысле кратковременность любовных связей сына раздражала его больше всего.

— Он собирается заняться… чем, Ронни?

Наступило время говорить за себя — и она хитро подмигнув, передала инициативу Рональду.

— Я уже год учусь на новой специальности, — неожиданно хриплым голосом проговорил тот.

— В какой?

— Свято-Троицкая богословская школа, это заочное обучение, через интернет.

Вот так сюрприз! Вот и социальные службы! Теперь понятно, почему он боялся разговаривать с Ричардом один. Еще неожиданней была реакция Ричарда.

— А почему не Джорданвилль?

— Джорданвилль был бы лучше всего, но это далеко.

— Ты хочешь стать священником?

— Священником я не смогу. К сожалению. Я разводился. Ты же знаешь.

— Это были не официальные браки. И тем более, не церковные.

— Не знаю. Я бы хотел, но как получится. В Джорданвилль меня могут и не взять…

— Тебя подводит неопределенность. Пора решать, что ты на самом деле собираешься делать.

— Так ты не против?

— Почему я должен быть против? В нашей семье были священники и раньше — англикане, конечно. Но об этом не может быть и речи.

— Разумеется.

— Ты можешь объяснить свой выбор?

— Ну, я все-таки психолог. Я работаю с настоящими, живыми людьми и с вполне реальными проблемами. Но психология сама по себе не дает ни решить эти проблемы, ни объяснить их причины. Можно ли спасти жертву психопата или предотвратить новое нападение, если ты боишься даже упомянуть о том, что такое страсть и как бороться с ней, то можно ли пытаться исцелить больного или облегчить страдание?

— Я вижу, ты все продумал. Что ж, дерзай.

Он, правда, слукавил и не сказал главного. С самого детства он знал, что когда-нибудь Ронни выберет этот путь. Сероглазый, темноволосый, как все Харты, уравновешенный и красивый мальчик, он отличался еще и открытостью к людям, и склонностью к мистицизму. Были периоды, когда Ричард опасался, что это толкнет Рональда к популярному теперь увлечению магизмом или сделает наркоманом. Слава Богу, обошлось. Тщеславие на грани человекоугодничества могло толкнуть его на угождение чужим вкусам — в университете это случается особенно легко. Именно поэтому он не возражал против службы в полиции: трудная работа, ежедневное столкновение с человеческим горем и слабое вознаграждение — это хорошая прививка от глупости и слабоволия. Поэтому же он не возражал против художественной академии для Эммы. И лишь Мелани плыла по течению.

— Мама будет рада. — Осторожно добавил он.

Сказать, что Эмма поражена — ничего не сказать. Она тихо доела свой завтрак, допила кофе и выбралась наружу. Ей было о чем подумать, как и тем двоим.

Словно повязка слетела с глаз: до сих пор ей казалось, что в жизни нет ничего, кроме работы, вечерних встреч в пабе, случайных связей, разговоров ни о чем и ночных звонков Димы. Да еще иногда — полеты в другую страну, такие же безрезультатные и безрадостные, как все остальное. Казалось — так живут все, и по-другому жить невозможно. Пусть и не вызов семидесятых — сытому ограниченному кругу «приличных людей», пусть не борьба за выживание, как у жителей трущоб. Но, в сущности, так же бессмысленно, как и то, и другое. А тут Ронни на ее глазах выкидывает такое! И Ричард не только не возражает, но, кажется, еще и рад.

Странное чувство — то ли раздражения, то ли облегчения охватило ее.

Ронни шел следом. Одновременно радостный и… разочарованный. Он месяцами подбирал доводы, готовясь к борьбе, а никакой борьбы не понадобилось.

— А мне ты сказать не мог? — Вдруг обернулась Эмма.

— Сказать что?

— Об этом!

— Но я же давно тебя не видел.

— Ты мог позвонить!

— Эмма, что сегодня — приступ паранойи? Ты всех обвиняешь в скрытности. Сначала Ричарда, теперь меня.

— Да? — Она прошла еще несколько шагов вперед, а затем снова остановилась:

— Прости. Наверно, это так выглядит. Я просто…

— Что?

— Я не знаю. Со мной что-то происходит, но я не знаю что.

Так они дошли до машины.

— Ну, вези! — Уже весело заявила она, плюхаясь на сидение.

— Куда?

— Домой, конечно! Будем праздновать! Купим шампанское, и я приготовлю салат! А Ма попросим сделать мороженное!

— Ты же только что ела. Лопнешь!

— Неа! От мороженного еще никто не умирал!

Еще было о чем подумать, но будущее начало вырисовываться. Еще смутно, еще трудно в это поверить, но стало ясно, что нужно сделать.

Стамбул, 2011.

Дениз не приходил несколько дней, но, занятые своими проблемами, друзья не обратили на это особого внимания.

У всех что-нибудь нависало на горизонте. Давид сдавал последние экзамены и заканчивал последние рабочие отчеты. Да еще отказ Кары, и ее слова… — мало хорошего. У Тимура неприятности на работе. У Укзмета сессия, у Озана разболелись зубы, пришлось идти к стоматологу — дорого и больно! А про Челика вообще лучше не говорить. Так что, когда Дениз появился, никто не спросил его, ни где он пропадал, ни что случилось. С горечью пришлось задуматься, что же это за дружба такая: есть ты или нет, никого не волнует.

К радости Дениза, Догукан не пришел, хотя последнее время все его дела так или иначе были связаны с ним. Но видеть его Дениз не хотел. Не хотел и страшился. И был вынужден.

После разговора с присланными им людьми все еще болели ребра, заживал сломанный палец, синяков на лице видно не было — били умело. Тогда ему намекнули, что расплатиться придется услугой. И что это будет, скажет господин Кая. Дениз удерживался, сколько было возможно. Несколько дней он мог объяснять свое отсутствие болезнью, а сам тем временем лихорадочно изыскивал средства на погашение. Но взять их было просто негде. У семьи нет таких денег, а и были бы — отец обязательно спросил бы, зачем они нужны — и будет нужно рассказать о ресторанах, женщинах и выпивке. Тут уж неизвестно что хуже — люди господина Кая или один разгневанный отец Дениза. Он занял сколько мог на работе, взял немного у матери и выпросил у сестры, спросил у друзей. У Озана традиционно денег не было, Укзмета нет смысла даже спрашивать, Тимур дал, сколько мог, других вызвонить не удалось. Но все вместе это составляло всего несколько тысяч, а его долг с процентами поднимался уже к двадцати. Откуда все это набежало? Будто машину купил, а при этом — ничего лично для себя он так и не получил. Разбитые ребра, сломанный палец, затуманенная голова и постоянный позыв выкурить.