На пересечении (СИ) - Шерола Дикон - Страница 20

Мысль о том, что подобное совершил отец девушки, отпадала хотя бы потому, что старик едва держался на ногах и все это время находился у доктора Клифаира. Его супруга, хоть и выглядела помешавшейся, тоже вряд ли сама могла проникнуть в подземелья.

— А что это с замком? — внезапно спросил Инхир, поднимая с пола ржавый кусок металла, который немедленно развалился еще на две части. — Вы что, совсем обезумели закрывать пленных вот на это?

С этими словами Гамель в гневе отшвырнул замок от себя. Но, когда Дагль молча указал на новенькие замки соседних камер, начальник стражи почувствовал, как у него перехватывает дыхание. С минуту он слепо пялился на заржавевший предмет, расколовшийся на несколько кусков, точно глиняная фигурка, и собственный голос прозвучал как-то глухо, словно из-под земли:

— Неужто черная магия…

— Господин начальник, — вот теперь Дагль решил подойти к самому главному. — Стражники могли заснуть на посту, но ни в коем случае все разом. Ни один человек не мог пройти через такую охрану, уничтожить замки, сотворить все это и уйти прочь незамеченным. Возможно, вы поднимете мои действия на смех, но я тоже подумал о черной магии, поэтому отправился на городское кладбище. Платье покойной оказалось перепачкано кровью, и я боюсь, что это не жест правосудия со стороны какого-то любящего ее человека. Боюсь, что Шаоль Окроэ наказала своих насильников сама.

Гамель встретился взглядом со своим подчиненным, чувствуя, как по его коже рассыпаются мурашки. Холодный липкий страх начал проникать под кожу вместе с сыростью подземелий, а в памяти всплыла картина, как некто расправился с обидчиками двуглавого Точи, хвастливо развесив их тела на позорных столбах. Тогда преступник так и не был найден.

Чуть помедлив, Инхир задумчиво произнес:

— Отправь в дом Шаоль Окроэ солдат! Пусть обыщут каждый проклятый угол и найдут мне доказательства, что девка или ее полоумная мать практиковали черную магию! Не хватало еще, чтобы эти одержимые суки вершили правосудие в моем городе.

— А если ничего не обнаружится? — усомнился Иклив. — Я не говорил, что именно девушка практиковала черную магию. Быть может…

— Продолжим у меня в кабинете, — резко перебил его начальник стражи. Он еще раз с отвращением посмотрел на кровавое месиво на полу камеры и первым направился к лестнице.

Спустя несколько минут оба скрылись в новой комнате, выделенной для начальника стражи, пока прежняя не будет восстановлена. Помещение это было в разы теснее предыдущего, но сейчас подобное неудобство беспокоило Гамеля меньше всего.

Инхир устроился за столом, в то время как его подчиненный продолжил стоять, ожидая, пока к нему наконец обратятся. В этом ожидании прошло около десяти минут, и в какой-то момент Даглю показалось, что начальник и вовсе забыл о его присутствии — настолько погружен был тот в свои размышления. Но вот взгляд Инхира наконец обратился к подчиненному.

— Послушай, Дагль, — мягко, почти по-отечески произнес он. — Родон Двельтонь крайне не любит, когда преступления остаются нераскрытыми. Он едва не вышвырнул меня с должности в прошлый раз лишь потому, что я не выяснил, кто расквитался с обидчиками двуглавого урода. Зато теперь история ясна как никогда. Вместо того, чтобы вышивать по вечерам цветочки да узорчики, малышка Окроэ и ее чокнутая мамаша с помощью колдовства уничтожали неугодных. Все сходится!

— Но, господин начальник, если у нас не будет доказательств…, - Дагль растерянно посмотрел на своего собеседника.

— Значит, сделаешь так, чтобы доказательства были. Подложишь пару книжонок одной из Окроэ под матрац, и мы решим этот вопрос раз и навсегда.

— Господин Гамель, я…, - Дагль ошарашенно посмотрел на своего начальника. — Я не могу так. Наши семьи всегда были дружны, и… Вы же знаете, какому позору подвергнете отца девушки! Он и так лишился дочери. Неужели вы готовы еще и отправить на костер его супругу? Несчастная девочка была изнасилована и наложила на себя руки, а теперь ей еще и будет отказано в погребении. Тело ее также предадут огню!

— Ах вот как ты закудахтал! — в голосе Инхира послышался горький смешок. — А ты подумал, что будет с твоей семьей, когда начальником стражи поставят кого-нибудь еще? Я дал тебе обещание, что твой сын когда-нибудь займет мою должность, но тебя ведь больше заботит подохшая ведьма, которая никак не хочет утихомириться. Иклив, не будь дураком! У нас в городе творится нечто необъяснимое. Двуглавый Точи не мог самостоятельно надругаться над телами своих обидчиков. Доктор Эристель говорил, что все это время он находился с ним, и его слова подтвердили еще несколько больных. А здесь — девка в окровавленном платье, да еще и ее насильники, порубленные на куски. Да обезумевшая старуха, которая не может выдавить из себя ни слова, лишь таращится в никуда, как выброшенная на берег рыба. Открой глаза, Иклив! Я понимаю, что это твои друзья, и ты хочешь защитить их, но, проклятье, посмотри вокруг! Они действительно чернокнижники. Молодая ведьма наложила на себя руки, чтобы стать сильнее и обрести бессмертие. Она поднялась из могилы и уничтожила своих врагов. Или же это сделала ее мать, а затем измазала платье дочери кровью, чтобы показать ей, что она отомщена. Других вариантов здесь быть не может. Этим же показушничеством занимались те, кто убил врагов двуглавого урода. Слышишь меня?

— Да… Наверное, — выдохнул Дагль. Он затравленно смотрел на своего начальника, всё еще не в силах поверить в то, что Гамель говорит серьезно. Инхир всегда представлялся ему справедливым человеком, но, видимо, когда дело касалось его должности, моральный компас Гамеля уже был не с такими прямыми стрелками. С одной стороны, начальник стражи рассуждал верно, и картинка складывалась как нельзя четко, но, с другой стороны, можно ли приговаривать людей к смерти на основе подброшенных улик? Нет, конечно, если в семье Окроэ действительно практикуют черную магию, то они непременно должны быть наказаны. Но если эти люди невинны, то подброшенная книга попросту погубит их ни за что.

— Вы можете поручить это кому-нибудь еще? — чуть помявшись, произнес Иклив. — Я никому не скажу о нашем разговоре….

— Ты о нем так и так не скажешь, потому что сделаешь все сам. И в случае чего своей болтовней подставишь нас обоих.

С этими словами Инхир извлек из стола небольшой предмет прямоугольной формы, обернутый в плотную бумагу и перевязанный шерстяной веревкой.

— Только не вздумай распаковывать, а то еще, упаси небо, подцепишь какое-нибудь проклятье и помрешь, — предупредил его начальник стражи, и Даглю ничего не оставалось, как взять книжку и сунуть ее под ткань камзола.

— Тогда я поехал? — неуверенно пробормотал мужчина, всё еще надеясь, что Гамель передумает. Но начальник стражи не передумал.

— Ты мне еще спасибо скажешь, Иклив, — уже мягче произнес он. — То, что мы сейчас делаем, спасет этот несчастный городишко. Вот увидишь. Даже если у меня не будет доказательств, я точно знаю, что прав.

В тот же миг в глазах Дагля отразилось отчаяние, и он тихо прошептал:

— Или пощади нас небо…

День Лукио Жикирь не задался с самого начала. Не потому, что нога все еще побаливала, и ступать на нее по-прежнему лишний раз не хотелось, а потому, что его супруга сегодня собиралась заглянуть к доктору Эристелю, чтобы наконец заплатить за его услуги. Консультация у врача стоила недорого, но мазь, которую предоставил лекарь, в эту цену не входила, отчего Матильда с самого утра пребывала в бешенстве. В вопросах денег эта женщина была непреклонна, как скала. А если дело касалось непредвиденных расходов, то в эти минуты Лукио предпочитал и вовсе держаться от нее подальше.

С самого утра Большая Ма ходила по дому, раздраженно поджав губы. Робкое «доброе утро» со стороны мужа она проигнорировала, но тарелку с завтраком швырнула на стол с такой яростью, что она проскользила по поверхности еще добрый метр. В этот миг Лукио в очередной раз проклял себя за то, что вообще согласился на женитьбу. Матильду ему присмотрел отец, считавший своего сына тюфяком, который никогда бы не нашел себе невесту самостоятельно. До брака Тили и впрямь была довольно милой, однако спустя несколько месяцев начала стремительно меняться, причем не в самую приятную сторону. В первую очередь Матильду заботили деньги, и все было бы терпимо, если бы здоровое беспокойство бедняка не превратилось в скупость и даже одержимость.