Кровь и почва - Старицкий Дмитрий - Страница 10

«Коломбина» слегка скользя всем корпусом на повороте по мерзлой брусчатке шоссе, вышла на прямую наводку и стала долбить картечью вдоль улицы сквозь ворота.

«Элика» со своей закрытой позиции, как и положено порядочной гаубице, добавляла навесным огнем по городским тылам мятежных гвардейцев.

Штрафники, зачистив батарею, оглядевшись и обрубив постромки павших лошадей, впряглись вместо них по десятку организмов в зарядные ящики, с матерками подтаскивали самоходчикам трофейные боеприпасы. Могут же аристократы когда хотят и поработать. Как нормальные мужики.

Я остановил БРЭМ, слез с брони на землю, прихватив автомат в правую руку, левой схватил за шкирку коленопреклоненного на обочине гвардейского фельдфебеля, поднял на ноги и сунул ему в руки свою запасную портянку. Приказал.

— Иди в город, скажи там своим, что тех, кто будет тихо сидеть в казармах, мы не тронем. А кто будет сопротивляться законному императору, казним как предателей. Без жалости. Без суда и следствия. Это я сказал — Кровавый Кобчик.

И я снял с гвардейца на всякий пожарный ремень с револьвером. Я не оглядывался, просто знал, что Ягр меня прикрывает с автоматом. Потому и вел себя так нагло в окружении пленных, многие из которых могли быть вооружены.

— Иди, — подтолкнул я фельдфебеля в спину.

Здоровенный бугай красавец-брюнет с голубыми глазами этот фельдфебель неуверенной походкой, осторожно обходя многочисленных убитых, пошел к городским воротам. В самих воротах, будто кто из него вынул позвоночник. Белая портянка волочилась за ним, но он крепко ее сжимал в опущенном кулаке. Он все не мог понять, что это такое вдруг произошло так быстро, моментально выломив его из привычной картины мира. Маршировала гвардия немалой силой, подавляя всех вокруг своей крутизной… И вдруг всё… Половина мертвыми валяется на дороге, а сам он в снегу у обочины тракта стоит на коленях, закинув ладони на затылок. И ему страшно до мокрых штанов.

Первые две роты фузилёрного полка мятежной гвардии полегли практически поголовно. Как и конная батарея, на которую обрушился основной удар. В ней не осталось никого выжившего из орудийной прислуги. В других ротах тоже богато покосило солдат пулеметами.

Офицеров в колонне не осталось ни одного на ногах. Кто не убит, тот настолько ранен, что стоять не может.

Большинство трупов гвардейцев лежали на дороге как живые — штатные пульки маленькие, шрапнельные поражающие элементы тоже не с кулак размером — застыли, глядя недоумевающими голубыми глазами в стылое хмурое небо. Как бы укоряя: «а нас-то за что?». Фигуры их больше всего напоминали сломанных оловянных солдатиков, настолько аккуратно подогнана была их парадная амуниция. Ремни и подсумки белой кожи. Даже подковки сапог у всех были прибиты под одинаковым углом.

Подошел к сдающимся гвардейцам на другой обочине тракта. Их было много. Сотни человек. Где в рядок. Где кучками. Стоят на коленях, головы опущены, руки подняты, винтовки на дороге валяются. На бронеходы даже смотреть боятся.

Ближний ко мне гвардеец — дядька в возрасте лет за тридцать с нашивками ефрейтора сверхсрочника, брызнул в меня снизу вверх расфокусированным взглядом белесых глаз и негромко зашептал, запричитал заевшей патефонной пластинкой.

— Не надо меня давить… Не надо меня давить… Не надо меня давить… Нельзя меня давить… Лучше просто застрелите, сделайте такую милость…

Я оглянулся. На неестественно белом снегу нож отвала, гусеницы и катки БРЭМ все были в крови и остатках давленной сизой солдатской требухи пополам с рваным шинельным сукном. В дополнение к неприятной картинке бил в нос сильный запах крови и свежего дерьма. Не отставал от нее по эпичности и «артштурм». Жуть какая… Охудеть… Даже на фронте такого кошмара никогда не было.

А ведь с момента взрыва в охотничьем замке и суток не прошло, а жертв этой гражданской войны уже за тысячу душ перевалило… Если не больше.

Одно отрадно белых фигурок валяющихся на дороге без движения на удивление мало.

Но это еще не все.

Далеко не все.

Надо еще взять город.

Надо еще удавить мятежного графа.

Сколько можно этим гадским Тортфортам меня преследовать? Пора положить этому конец.

«Так громче музыка играй победу. Мы победили, и враг бежит, бежит, бежит…»

Однако сразу в столицу на плечах бегущего противника мы не вошли. Улочка узкая. Дома по обеим ее сторонам старые трех-четырех этажные. Застройка плотная, без промежутков между домами. Развернуться особо негде.

Даже с учетом того что при появлении в воротах «коломбины» драп мятежных гвардейцев усилился до предельных возможностей человеческого организма, на мостовой осталось очень много мертвых мятежных гвардейцев посеченных шрапнелью и картечью, побитых пулеметами и просто во встречной давке насмерть задавленными. Иной раз в два-три слоя лежат друг на друге.

Кровянить гусеницы относительно чистых пулеметных танкеток мне не хотелось. То, что даже в чистом поле в эксцессе боя выглядело неприятно, то в городе просто жесть. Запугивать же запредельно обывателей в нашу задачу не входило. Они и так насмерть перепуганы безудержным гвардейским драпом буквально сразу после их пафосного парада и нашим шрапнельным обстрелом. Крыши, небось, все в дырах.

Мимо самоходки просочились по стеночке две штурмовые группы, потом еще две, потом еще… Хрустя битыми стеклами под каблуками, страхуя друг друга, волчьим изгоном, перескакивая через трупы мятежников, штурмовики заняли перекрестки и другие стратегические точки этой кривоватой улицы, по ходу проверяя входы в подвалы, арки и окна. Не забывая приглядывать и за окнами верхних этажей.

Сопротивления не было.

Убедившись, что огневого противодействия не предвидится и артиллерийская поддержка больше не требуется «коломбина» задним ходом вышла из проема старых средневековых ворот обратно в поле и пропустила в город команды саперов-трофейщиков на санках. Те споро оттаскивали трупы гвардейцев к стенам домов, складывали посередине улицы в кучи их оружие и амуницию. Отдельно в ящики собирались патроны. И вывозилось все это в охотничий городок императора.

На помощь трофейщикам отрядили и штрафников. Морщились графья-бароны но трупы таскали без ропота. Сами при этом выглядели как незнамо кто в грязных маскхалатах, в которых с трудом после боя угадывался первоначальный белый цвет.

Командир штрафной роты щеголял окровавленной повязкой на правой руке, с поддержкой на косынке наспех сооруженной из бинта. Но не уходил к санитарам, продолжая командовать своими мортусами[5].

— Граф, — позвал я его, когда сам вошел в город со своей охраной и инженерами, тащившими за мной полевой телефонный кабель. — Я вижу, вы уже искупили свою вину кровью. Можете подходить за реабилитацией, когда я тут где-нибудь устроюсь.

— Если вы позволите, барон, то я останусь со своими штрафниками до конца, — возразил он мне. — Дело чести.

— Если вы так ставите вопрос, то я ничего не имею против, — ответил, глядя на этого аристократа с уважением. — Даже отмечу такое ваше поведение перед его величеством.

Глаза бывшего гвардейского подполковника обрадовано сверкнули. Смысл и радость гвардейской службы быть отмеченным самим императором.

— Много потерь? — продолжил я его расспрашивать.

— Треть где-то, господин командор. Двадцать два фельдюнкера. В основном погибли в рукопашной при захвате батареи.

Надо же… Я почему-то посчитал, что он в два раза больше подчиненных в бою положит. Не меньше половины роты. Обманчив бывает внешний вид.

— Но я должен признаться, барон, что ваши бронеходы это страшное оружие, — продолжил граф. — Нечеловеческое. Если бы я не был на вашей стороне в этом бою, то, наверное, бежал бы сам позорно с поля боя, — признался он как бы нехотя.

— То ли еще будет… — вздохнул я, припомнив кино про ядерный взрыв на Тоцком полигоне, которое нам крутили в армии. — Техника в наше время меняется молниеносно. Если позволите, граф, дам вам один совет…