По ту сторону жизни - Лесина Екатерина - Страница 27

Тут старуха лукавила. То сплетение темных нитей, которое окружало парочку, никак нельзя было назвать обычным. Тонкая работа. Изысканная. И главное, на самой грани дозволенного… Оказывается ли влияние на разум? Прямое — нет, а опосредованное… Просто, пока он видит ее, любовь жива, а стоит отвернуться…

— Зачем? — Диттер отступил.

— Предлагаешь, надо было позволить убить себя? — Старуха приподняла бровь. — Я ведь чуяла, что неспроста все… она меня травками поила… Небось, если б не травки, я бы сразу разобралась… Затейники, вздумали меня сумасшедшей выставить… сделали безголовой старухой.

— Это… — Диттер оглянулся на меня, явно ища поддержку.

— Она в своем праве, — я покачала головой. — Им не причинили вреда, физического.

А вот та жизнь, которая их ждет. Вряд ли блондинчик чудом излечится от своей страсти к играм. Да и умнее он не станет.

— Кто получил бы наследство?

— По завещанию? — Ведьма выглядела донельзя довольной.

Что ж, проклятие было совершенно. И пока оно еще висело, полностью подавляя способность своих жертв воспринимать мир реальным, но пройдет пара дней или месяцев, и они осознают, что любовь их искусственна, а вот жизнь — она настоящая. Изощренно.

— Большей частью школам отойдет… кое-что приютам для одаренных. Храмам…

Я кивнула. Понятно. Такое завещание можно опротестовать, если доказать, что старуха была безумна. Дело затянулось бы на годы, но… может, рассчитывали договориться? Половина состояния тоже много.

И как наследник… Блондинчик поцеловал раскрытую ладонь Мари. А я отвернулась. Заслужили. Жалости я не испытывала, сочувствия тоже. Я протянула руку к вдове и потребовала:

— Мое письмо.

Старуха вышла.

— И что нам делать? — мрачно поинтересовался Диттер, потирая колечко. Его явно подмывало обратиться к силам высшим, вот только подозревал, верно, что повод недостаточно веский. А силы оные лучше по пустякам не тревожить.

Свет — он тоже не всегда благодатный.

— Ничего, — я поводила руками над макушкой Мари. — Само пройдет.

И вообще… По заслугам.

— Но это же…

— Она в своем праве. — Нити проклятья колыхнулись, истончились, но лишь затем, чтобы вновь восстановиться. Они срастались моментально, не меняя узора, из которого мне, если быть честным, были понятны лишь отдельные элементы.

— Это незаконно…

Как сказать… проклинать людей, конечно, закон не разрешает, но если проклятье не причиняет физического вреда, то ведьма отделается небольшим штрафом. Или большим. Впрочем, состояния старухи хватит и на то, и на другое, и на вместе взятое.

Диттер запыхтел.

— Она могла…

— Что? Обратиться в жандармерию? — Я помахала рукой перед глазами Мари, но та даже не моргнула. Вот это я понимаю, сила… — Во-первых, ее здесь не любят, а потому с большой долей вероятности никто не стал бы слушать, что там лепечет сумасшедшая старуха.

— А во-вторых, даже если бы стали… с ними легко договориться. Состояние же старухи — кусок лакомый… В-третьих, случись чудо и начнись расследование, что бы им инкриминировали?

Дознаватель повернулся ко мне спиной. Не одобряет. Я сама не сторонник вот таких вот методов решения, все же проклятия — материя тонкая, никогда не знаешь, как на судьбе отразятся. Бабушка так говорила, а уж она в подобной волшбе знала толк.

— Пара безобидных шуток… а ведь они планировали убийство.

— Все равно…

— Деточка, инквизицию не переубедишь. — Старуха двигалась легко, будто разом скинув прошедшие годы. И становилось ясно, что проживет она еще не один десяток лет, исключительно назло окружающим. — На редкость упрямые типы… был у меня один любовник, из ваших… горячий мужчина, но такой неподатливый… это у них от природы… благодать даром не проходит. А в жандармерию ты сходи, для порядку, так сказать…

Сходим. Чего уж тут, правда, сомневаюсь, что визит этот доставит мне удовольствие.

— На от, — старуха протянула узкую плоскую шкатулку. — И тебе, болезный. По капле натощак, и, глядишь, еще побарахтаешься… что уставился? Мы то, конечно, зло, да только и люди не добры… Прежде чем на ведьму пенять, пусть на себя посмотрят… Бери-бери, я людей не травлю… без причины особой, да… а ты мне безразличный… только раз уж за девкой увязался, здоровье пригодится. Их род не нами проклятый…

— А кем?

Старуха махнула рукой: мол, идите уже.

И добавила:

— Я ей приданое дам… тысячи три, а может, и четыре… и не гляди на меня, мальчик, сперва доживи до моих лет, а после уже и осуждай… и никогда, слышишь?! Никогда не дразни ведьму… хотя чего я говорю? Ты уже на своей шкуре испытал, верно?

Уже в машине я протянула Диттеру флакон.

— Не будь дураком, она хоть ведьма, но травить и вправду не станет.

От флакона разило магией, темной, недоброй, наверняка на крови замешанной, но Диттеру этого знать не надобно.

— И если сама взялась помогать, то прими.

Проживешь чуть дольше. Но этого я не сказала. А Диттер, к чести его, не стал притворяться, будто чужая помощь ему без надобности, флакон принял и спрятал в нагрудном кармане, добавив:

— Я все равно доложить обязан.

— Докладывай, мне-то что?

Старуха выпутается. И он прекрасно это знает, оттого и злится, а еще устал зверски. Вон, глаза трет, зевает… это мне сон без надобности, а люди, они куда слабее. На обратной дороге Диттер заснул. Съехал, свернулся на сиденье калачиком… такой беззащитный, что просто прелесть какая… Я не удержалась и погладила дознавателя по волосам.

Устал, бедолага. Будить его — преступление, а потому я свернула на Мильгертштрассе, а оттуда — Кожевенный переулок, теперь, правда, более известный как веселая улочка. Мимо древней пожарной станции, где ныне разместилась больница для бедных, и на старую дорогу.

Мощеная булыжником, она тускло поблескивала в свете фар. Дома терялись в тени, и только в редких окнах виднелись пятна света. Здесь пахло маслом и железом, и еще копотью. Старые печи жгли уголь, а в огромных ямах, вырытых под домами, скрывались немалые запасы светильного газа. Здесь жили люди, которые не могли позволить себе большего, но еще не подошли вплотную к черте бедности. Бедные в нашем городке вообще не задерживались.

Город закончился внезапно. Вот он был, и вот поля… слева и справа. Впереди виднеется черная кайма леса, над которой нависла слегка обглоданная луна. Цвет она имела желтоватый, сливочный и казалась какой-то неестественно огромной. Я добралась до озера, которое некогда было прудом, но после разлилось, раздобрело, обзавелось кувшинками и той озерной темною водой, которая говорит о коварстве нрава и немалой глубине.

Здесь было прохладно и… Я подняла с пола грязную куртку. Надо будет свозить его к портному… Я кое-как куртку отряхнула и набросила на плечи Диттера. Вот так… а то доедем, там в дом идти, он проснется и, как знать, заснет ли вновь? А ему отдых нужен. Я же… я же просто посмотрю на воду. На круги. И на кувшинки, рассыпавшиеся по воде белыми звездами. Стрекоз вот нет, зато где-то далеко слезливо жалуется на жизнь филин.

Взяв шкатулку, я провела пальцами по гладкой ее поверхности. Лаковая. И ни узоров, ни… замка тоже не видно, но это не страшно. Я помню, в подобных бабушка хранила украшения. Не все, конечно, но из тех, которые особенно дороги. Гарнитур с желтыми алмазами? Нет, там у шкатулки имелась крохотная царапина сбоку.

Или вот рубиновое ожерелье. Крупные камни насыщенного темно-вишневого цвета. И мелкие алмазы, подчеркивавшие цвет… Еще сапфировое колье… диадема… комплект с изумрудами… украшения остались в семье. Я застраховала их на весьма приличную сумму и отправила в банк.

Эта шкатулка определенно была незнакома. И все-таки… Я провела ладонью по крышке, прислушиваясь к ощущениям. Усмехнулась, когда зазвенела и лопнула струна сторожевого проклятья. Оно представилось мне этаким сонмом черных искр, которые несколько мгновений окружали шкатулку, а после истаяли, оставив терпкий сладкий аромат кладбищенских лилий. Значит, смертельное. Из запрещенных.