Лучшая зарубежная научная фантастика: Император Марса - Дозуа Гарднер - Страница 78

– Им надоело жить?

– Это нечто более глубокое, чем потеря новизны ощущений. Людям со слабым воображением я не нужен. Они могут прекратить свое существование при помощи пули или веревки… или, как у меня на родине, приняв специальное лекарство, которое обеспечит безболезненный уход.

– Эвтаназия на Секе запрещена законом, – холодно заметил Браз.

– Знаю. Я и сам не в восторге от этого метода.

– Вы считаете, что эвтаназия отнимает у вас клиентов?

Я пожал плечами:

– Это как раз неизвестно.

Официантка подала закуски: мне – жареные грибы на палочке, Бразу – горшочек мелких хвостатых зверушек во фритюре. Их полагалось есть руками: брать за хвост и макать в острый желтый соус. Еда оказалась лучше, чем я ожидал: грибы были зажарены на палочках из какого-то ароматического дерева, напоминающего лавр; к грибам официантка принесла стаканчик с напитком бледно-лилового цвета, похожим по вкусу на сухой херес.

– То есть дело не в том, что им все надоело? – снова спросил Браз.

– Так обычно считается. В книгах и на головидении проблему, как правило, изображают именно так, но…

– Вы хотите сказать, что реальная жизнь не столь интересна? И она слишком сложна, чтобы воспринимать ее в обычном драматургическом ключе?

– Представьте себе, – сказал я, – что вы живете на свете несколько сотен лет: на Земле, по крайней мере, это возможно. При этом вы год за годом, десятилетие за десятилетием понемногу отрываетесь от родных корней, от привычной культуры. Все, что вам было знакомо и дорого, остается в далеком прошлом. Вы практически бессмертны – если не в буквальном, то в культурологическом смысле, – а ваши смертные друзья и родные, ваши коллеги умирают один за другим у вас на глазах. И поэтому чем дольше вы живете, тем крепче становится ваша связь с сообществом бессмертных.

– Но ведь есть, наверное, несогласные? Нонконформисты?

– Есть, конечно. «Чудилы», как называли таких ковбои.

– Пока их не истребили пираты. Ковбоев, я имею в виду, – улыбнулся Браз.

– Верно. Так вот, эти «чудилы» редко переживают первый добавочный век. Все, с кем они росли и взрослели, либо такие же бессмертные, либо давно умерли. Впрочем, речь не об этом… Как правило, долгожители организуются в свой особый социум, отличающийся необыкновенной сплоченностью. Поэтому, когда кто-то из них принимает решение уйти, подготовка к этому шагу оказывается довольно непростой, она втягивает в свою орбиту сотни людей. Именно на этой стадии и требуются мои услуги. Я выступаю в качестве своего рода… было такое старинное слово… душеприказчика. Фактически это распорядитель, управляющий имуществом: благо, у большинства долгожителей скопилось значительное состояние, а ближайшие родственники – праправнуки.

– То есть вы помогаете долгожителям поделить свое состояние между многочисленными наследниками?

– Все гораздо интереснее. С веками сложилась традиция рассматривать оставляемое наследство, так сказать, через призму личного эстетического самовыражения, посмертной воли. Именно поэтому мне и нравится называть себя душеприказчиком. Если бы вы просто умерли, предоставив разбираться с вашим наследством совершенно посторонним людям, это опошлило бы и вашу жизнь, и вашу смерть. Моя задача состоит в том, чтобы наследие такого-то стало как бы продолжением его физической жизни, значительным и долговечным. Выражаясь высоким стилем: чтобы память о человеке жила в веках. Иногда речь идет о материальных объектах, но чаще используются финансовые инструменты – пожертвования, благотворительность, спонсорство. Благодаря одному такому спонсору, кстати, я и оказался здесь.

Принесли основное блюдо. Браз получил что-то, похожее на угря. Угорь был ярко-зеленым, с черными усами и, похоже, сырым, зато мое овощное рагу выглядело ободряюще привычным.

– Стало быть, один из ваших клиентов что-то финансирует здесь, на Секе?

– Нет, этот человек финансирует меня, мою поездку. Это фактически дар; мы с ним хорошо ладим. Но его поступок может стать образцом, примером для тех, кто, возможно, тоже захочет вернуть утраченную память одному из ветеранов.

– Как это – утраченную?

– Была такая военная программа по нейтрализации негативных последствий боевого посттравматического шока. Препарат назвали «аквалете». Слышали о таком?

Он недоуменно потряс головой:

– Вода… Какая-то вода, что ли?..

– Название препарата представляет собой лингвистически некорректную смесь латыни и древнегреческого. «Аква» – это вода, а Лета в античной мифологии – река забвения в царстве мертвых. Души умерших пили воду из этой реки, чтобы забыть свою прошлую жизнь и, таким образом, получить возможность нового воплощения. Достаточно верное название, кстати… Препарат отключал у человека долговременную память, что позволяло блокировать развитие боевого посттравматического синдрома, так называемого ПТСР – посттравматического стрессового расстройства.

– И как, успешно?

– Слишком успешно. Мне было двадцать с небольшим, когда я провел на Секе восемь месяцев в боевых частях, но я не могу вспомнить ничего, что происходило между выброской и перелетом обратно.

– Это была ужасная война, – вздохнул Браз. – Молниеносная и жестокая. Возможно, вам и не стоит возвращать память. У нас говорят: «Не буди лихо, пока оно тихо».

– У нас тоже есть такая поговорка. Впрочем, в моем случае… Можете назвать это профессиональным барьером, хотя на самом деле все намного серьезнее. Составной частью моей работы с клиентами является сочетание совместных размышлений и беседы. Я стараюсь помочь им сформировать связную логическую картину прожитой жизни в разнообразии ее добрых и злых проявлений в качестве основы для выражения посмертной воли. То, что я сам до сих пор этого не сделал, мешает моей работе консультанта-танатолога. Особенно когда клиент – как, например, мой спонсор – сам имел боевой опыт, который необходимо проанализировать как можно тщательнее.

– Он… уже умер?

– Нет, что вы! Как и большинству долгожителей, ему совершенно некуда спешить. Просто он желает быть подготовленным.

– Сколько же ему лет?

– Триста девяносто земных лет. И он намерен прожить до четырехсот.

Браз перестал терзать угря и задумчиво посмотрел в пространство:

– Не могу представить… Я хочу сказать, что отчасти понимаю, когда психически нормальный человек сдается, просто потому, что стал слишком стар и немощен. Привязанность к мирским вещам с годами настолько слабеет, что человек перестает цепляться за жизнь. Но ваш-то клиент, судя по всему, находится в своем уме и в полном здравии.

– Он даже здоровее меня, я полагаю.

– Тогда почему же четыреста лет, а не пятьсот? Или не триста? Почему бы не стремиться дожить до тысячи? Я бы так и поступил, имей такую возможность.

– Я бы тоже, но… Во всяком случае, сейчас я считаю именно так. Мой клиент говорит, что точно так же думал, когда был смертным. Но объяснить, что же произошло, что изменило его взгляды, он толком не может. По его словам, это все равно что объяснять малышу, который только учится говорить, что такое супружество. Крохе кажется, будто он знает, что такое любовь, поэтому он станет применять наши взрослые слова к своим собственным обстоятельствам. Но у ребенка не хватит ни словаря, ни жизненного опыта, чтобы понять более широкий смысл этих слов.

– Супружество – сравнение неверное, – сказал Браз, изысканным движением отделяя черные усы от головы угря. – Вы можете развестись, но восстать из мертвых – никогда.

– Малыш ничего не знает о разводах. Видимо, здесь и находится ключ к пониманию аналогии.

– То есть мы не знаем, что такое смерть?

– Знаем, но не так хорошо, как те, кто способен жить во много раз дольше нас.

Браз мне, в общем, понравился, к тому же мне нужен был проводник из местных. У парня накопились кое-какие отгулы, и он был не прочь подработать на стороне. К тому же он хорошо владел испанским, что на Секе было редкостью, – здесь говорили на причудливой смеси португальского с английским, а я если и познакомился с этим наречием тридцать лет назад, то сейчас все равно ничего не помнил.