Лучшая зарубежная научная фантастика: Император Марса - Дозуа Гарднер - Страница 67

Хиллу повезло. Он не обанкротился, несмотря на крах рынка. Однако и ему приходилось нелегко вплоть до начала Второй мировой войны. Он был вынужден сосредоточиться на спасении Великой Северной железной дороги и резко сократить финансирование института, а также проектов в парке „Глейшер“. Исследования прекратились. Роуз перевели в специалисты по техобслуживанию: теперь в ее обязанности входило следить за тем, чтобы двери были заперты, свет выключен, а морозильники с образцами тканей мамонтов включены. Средств на то, чтобы оплачивать счета за электричество, пока хватало. Все-таки Луис Хилл не забыл про институт полностью.

Однажды я спросила Роуз, не потеряла ли она тогда всякую надежду. На что она отвечала: „У меня была работа, чем могли похвастаться немногие в то время, и возможность присматривать за образцами тканей“. Роуз была мужественной женщиной и скрытной. Надо полагать, потому что жила между двумя мирами. С кем женщина, индианка по происхождению и белая по воспитанию, может поделиться своими переживаниями?

В какой-то мере я понимала, каково это, ведь мой папа тоже был смешанной расы. Однако я знала, что в двадцатом веке ситуация обстояла куда хуже.

В тридцать восьмом году, в самый разгар Великой депрессии, стадо в парке „Глейшер“ подцепило вирус, который уничтожил мамонтов в цирке братьев Ринглинг и Линкольн-парке. До сих пор никто не знает, каким образом инфекция попала в заповедник. Тогда миллионы людей мигрировали в поисках работы. Многие отправлялись на поезде, а кто-то разбивал палатки в „Глейшере“. Рейнджеры выдворяли людей. Но парк огромен, а времена тогда были тяжелые. Отследить всех бродяг оказалось не под силу. Конечно же, эти люди не возили с собой слонов, и, как позже выяснила Роуз, никто из них не вступал в контакт с мамонтами.

Много лет назад, когда у меня выдалась пауза между исследовательскими проектами, я тоже заинтересовалась данным вопросом. При помощи одной из эпидемиологических программ Центра контроля и профилактики заболеваний я сделала поисковый запрос по бродягам и мамонтам. Роуз подобными возможностями, естественно, не располагала. Программа не установила эпидемиологической связи, но мне удалось найти вот что».

Бабушка с трудом поднялась из кресла и подошла к компьютеру, стоявшему на деревянном приставном столике. Монитор походил на цветок из стекла, украшающий изогнутую синюю ножку. Клавиатура лежала в стороне, поскольку до этого бабушка работала на экране. С ее приближением дисплей загорелся. Она легонько дотронулась до монитора своим костлявым пальцем.

«Тебя должно заинтересовать, Эмма, ведь твой отец играет блюз. Запись сделана Управлением общественных работ[33] в тридцать шестом году в Канзас-Сити. Единственный раз, когда Фрайпэн Чарли Харрисон оказался на пленке, как, собственно, и сама песня».

Бабушка дважды коснулась экрана. Зазвучала гитара. Старинный кантри-блюз. Потрясающая вещь, но исполненная на ужасном инструменте. Я могла определить по звуку. Отец такую гитару даже не взял бы в руки. Бабушка присела.

Словно издалека донесся тонкий надтреснутый голос. Запел мужчина:

«Трудные времена. Я не знаю, как мне выбраться. Трудные времена. Я не знаю, как мне выбраться. Словно огромный мамонт наступил на меня.

Поезд мчит меня вдаль. Может, там меня ждет работа. Поезд мчит меня вдаль. Может, там меня ждет работа. Но этот гигантский мамонт извечно на моем пути.

В небе кружит черный дрозд, сверкая опереньем на солнце. В небе кружит черный дрозд, сверкая опереньем на солнце. Он не успокоится, пока не наступит мой последний день».

Далее шел гитарный проигрыш, после чего песня заканчивалась. Монитор погас.

«Можно было улучшить качество звука, – заметила бабушка. – Современные технологии способны превратить Фрайпэна Чарли в куда лучшего исполнителя блюза вроде Роберта Джонсона или кого-нибудь из современных певцов, Дели Джона Патела к примеру. Но эта запись из Смитсоновской коллекции. Поэтому она звучит точно так же, как если бы ее проиграли в тридцать шестом, сразу после того, как она была сделана. В комментариях сказано, что „гигантский мамонт“, скорее всего, обозначал частную полицию, нанимаемую железнодорожными компаниями в девятнадцатом и двадцатом веках. Хотя не исключено, что речь идет об экономической системе, которая оказалась столь несправедлива к Чарли. Песня, конечно, не о животных, которых исследовала Роуз, но она мне нравится. Больше нам ничего не известно о Чарли. В других записях он не встречается».

Какое-то время бабушка молчала. Ее костлявые руки лежали на коленях. Взгляд ярко-голубых глаз, казалось, проникал сквозь стену и устремлялся на просторы Уэст Ривер[34]. В моей жизни не было другого такого человека, как бабушка, и после смерти никто так и не сумел ее заменить.

«Мне особенно нравится куплет про черных дроздов. Напоминает о краснокрылых черных дроздах, когда по весне их можно встретить на болотах, еще до того, как те зазеленеют. Самцы находят самые высокие сухие ветки и показывают себя во всей красе. „Вот он я, – щебечут они. – Я здесь. Пою свою личную песенку“.

То была личная песня Чарли. Ему повезло – нам повезло, – что кто-то записал ее.

В последующие три года Роуз прикладывала множество усилий, чтобы спасти мамонтов. Но все безрезультатно. В сорок первом в „Глейшере“ скончалась последняя особь – молодая беременная самка по кличке Минерва. Роуз присутствовала при этом. В зоопарках еще оставались мамонты, но их было слишком мало, чтобы продолжить род. Вид оказался обречен.

Роуз телеграфировала Хиллу, когда состояние Минервы ухудшилось. Предприниматель прибыл спустя сутки после смерти мамонтихи. К тому времени Роуз уже извлекла плод и поместила его в рефрижераторный вагон, чтобы доставить в Сент-Пол. Когда Хилл вошел, разодетый в костюм в стиле Восточного побережья, держа в руках такую же шляпу, Роуз производила вскрытие тела матери.

Мгновение он стоял и пристально смотрел на труп, слишком маленький для мамонта, но все-таки внушительный по человеческим меркам.

– Вот и все, – промолвил он. – Все кончено.

– У нас есть образцы тканей, – возразила Роуз. – Кроме того, я заморозила всех детенышей, которые погибли.

Хилл резко засмеялся:

– Никогда не верил в эту вашу идею о спасении мамонтов с помощью замораживания. Однако совет, что вы мне дали, относительно открытия института, оказался незаменимым, как и проделанная вами работа по сублимационной сушке.

Совсем забыла сказать, – спохватилась бабушка. – Если помнишь, после проведенных в Сибири исследований Роуз полагала, что главный виновник, ответственный за распад клеток мамонтов, – вода. В результате она стала изучать способы замораживания тканей в максимально сухих условиях. Ей так и не удалось решить проблему разрушения клеток, однако коллеги в институте заинтересовались ее работой и применили метод для консервации еды.

Попытка Хилла переместить юг в Калифорнию не удалась. Сперва экономический спад замедлил реализацию проекта, а затем к власти пришел чертов коммунист Франклин Делано Рузвельт, а с ним, подобно вестготам, Вашингтон наводнили толпы чиновников, следивших за тем, чтобы тресты распадались. Хилл прекрасно понимал, к чему идет дело. Взглянув на просторы Миссисипи и мельницы Миннеаполиса, он понял, что можно сделать хорошие деньги в пищевой промышленности. Он отказался от идеи создания железнодорожной монополии на Западе и вместо этого решил диверсифицировать бизнес, занявшись производством пищевых продуктов. Даже в самые тяжелые времена людям нужно есть.

Вначале он запустил линейку недорогих долгохранящихся сушеных продуктов „Пеммикан“. Товар выпустили в сороковом году. Военные силы США стали первым крупным покупателем. Сушеное мясо, фрукты и овощи „Пеммикан“ наряду с консервами „Спам“ помогли выиграть войну. Если верить Дж. И. Лору, „Пеммикану“ можно найти сотню применений. Его можно есть, использовать в качестве кровельной дранки или вместо новой подметки на ботинок, как шрапнель для пушки или зенитный огонь с самолета, а еще из него можно сделать сухой настил в палатке.