Лучшая зарубежная научная фантастика: Император Марса - Дозуа Гарднер - Страница 60

Но что же от него останется? И кому станет служить этот новый человек? Ангелам, бесам… или себе самому?

Интересно будет узнать!

Элинор Арнасон опубликовала свой первый роман «Оружейник» («The Sword Smith») в 1978 году. Следом за ним вышли произведения «Дочь короля медведей» («Daughter of the Bear King») и «До станции „Воскрешение“» («То the Resunection Station»). В 1991 году свет увидела самая известная книга Арнасон, одно из наиболее мощных произведений 1990‑х годов – «Женщина из железного народа» («А Woman of the Iron People»). Этот объемный многоплановый роман был хорошо принят критиками и принес автору престижную премию Джеймса Типтри – младшего. Рассказы Элинор Арнасон печатались в «Asimov’s Science Fiction», «The Magazine of Fantasy & Science Fiction», «Amazing», «Orbit», антологии «Xanadu» и ряде других изданий. Среди относительно недавно вышедших книг стоит отметить романы «Кольцо мечей» («Ring of Swords») и «Могилы предков» («Tomb of the Fathers»), а также небольшой сборник, куда вошла повесть «Мамонты Великих равнин», а также интервью с писательницей и длинное эссе. В 2000 году рассказ «Звездный урожай» («Stellar Harvest») был номинирован на премию «Хьюго». Элинор Арнасон проживает в городе Сент-Пол, штат Миннесота.

В повести «Мамонты Великих равнин» писательница переносит нас в альтернативную реальность, которая, впрочем, во многом схожа с нашей собственной, за тем лишь исключением, что мамонты не вымерли на западе Америки, а просуществовали достаточно долго, пока белые охотники не истребили их как вид. Текст построен из цепочки повествований: жарким летним днем бабушка рассказывает внучке о жизни трех поколений американских индейцев – мы же слышим историю из уст повзрослевшей девочки спустя время. Несмотря на созерцательный и меланхоличный тон, в произведении звучат стальные ноты негодования, вызванного тем, как белые обращались с индейцами, и тем, как люди разрушали и продолжают разрушать окружающий мир, даже сейчас, пока вы читаете эти слова.

Каждое лето родители отправляли меня к бабушке в Форт-Йейтс в Северной Дакоте. Я садилась на реактивный поезд в Миннеаполисе, махала папе и маме, пока состав отъезжал от платформы, а после устраивалась поудобнее в кресле. Родителей я любила, но путешествовать мне тоже очень нравилось, особенно я обожала поездки в Форт-Йейтс.

Поезд плавно мчался вдоль Миссисипи и набирал скорость, по мере того как город оставался позади и мы въезжали в обширную зону пригородов Миннеаполиса и Сент-Пола. За окном проносились заросли невысоких деревьев и кустарников, заполоненные сорняками луга. То тут, то там промелькивали полуразрушенные громадины уродливых особняков и торговых центров.

Папа рассказывал, что под строительство пригородов отводили хорошие территории – дома появлялись на месте бывших ферм, лесных угодий, озер и болот. «Непростительная растрата плодородных почв – они могли накормить тысячи людей, а теперь, чтобы восстановить земли, придется приложить немало усилий. Вот почему мы оставили эти территории. Время и природа сделают свое дело и поработают над той толщей асфальта и бетона, что люди налили сверху!»

Управление по восстановлению сельского хозяйства, где работал отец, возможно, и бросило пригороды на произвол судьбы. Но там по-прежнему жили люди. За окном среди сорняков и руин виднелись сады и палатки, а возле железнодорожных путей встречались самодельные платформы из старых ломаных досок. Реактивные поезда не останавливались на таких станциях, другое дело – поезда местного сообщения, которые забирали продукты для рынков. Временами глаз выхватывал человеческую фигуру – кто-то развешивал белье или тащился на велосипеде вдоль путей.

Отец звал таких людей глупцами и категорически отказывался покупать еду на рынке, хотя она проходила контроль качества. Мне жители пригородов представлялись романтиками сродни первым поселенцам, но только на современный лад. У бабушки, правда, нашлось бы что сказать про этих пионеров.

К северу от Сент-Клауда начинался лес, и я отправлялась в вагон с прозрачной крышей, поднималась на лифте на второй этаж и отыскивала место, откуда открывался отличный вид. Массив представлял собой второе и третье поколение деревьев – смесь хвойных и лиственных. Настоящим бедствием для лесов стали олени. Они доставляли проблемы и фермерам, однако куда меньшие, чем генно-модифицированные сорняки и жуки. Охотники контролировали популяцию оленей, насколько было возможно. Волки и пантеры справились бы с задачей куда лучше, говаривал отец, но фермерам они приходились не по душе.

За окном мелькали светло- и темно-зеленые кроны, коричневые, если деревья умирали. Хвойные страдали от жары, вредителей и различных заболеваний. Пройдет время, и в лесу останутся только лиственные деревья. Иногда в просвете поблескивала голубая полоска – пруд или озеро, окруженное деревьями. Несколько раз поезд переезжал через реку.

Около полудня мы достигли территории, где в древности располагалось озеро Агассис. Теперь местность называлась долиной Красной реки. Лес кончился, мы пересекали удивительно плоскую равнину, отведенную под сельскохозяйственные угодья. Поля разделяли ряды деревьев, служившие защитной полосой, поскольку с запада дули сильные ветры. Выращивали в основном картофель и сахарную свеклу. Фермерам приходилось постоянно вводить новые сорта, по мере того как климат становился все жарче. «Мы словно Красная королева из „Алисы“, – говаривал отец. – Бежим и бежим, лишь бы оставаться на том же месте».

Поезд сделал остановку в Фарго-Морхед, затем повернул на север и двинулся вдоль Красной реки в сторону Гранд-Форкс. Там он вновь сменил направление и помчался на запад по степям Северной Дакоты. Я зашла в вагон-ресторан пообедать. Мы пересекали район ветровых электростанций. Ряды гигантских ветряных мельниц простирались во все стороны до самого горизонта. Их перемежали поля подсолнухов. Отец рассказывал, что давным-давно здесь встречались озерца и болотца, на которых водились дикие птицы. Большинство водоемов высохло, а пернатые улетели. Однако поезд несся с такой скоростью, что мне все равно бы не удалось разглядеть птиц, разве что понаблюдать за ястребами, парившими в пыльном голубом небе так высоко, что и опознать-то их сложно.

Я сошла в Майноте и остановилась на ночь у троюродной сестры матери – Тельмы Хорн. Утром Тельма посадила меня на поезд местного сообщения, идущий на юг вдоль Миссури. К локомотиву цепляли цистерны, товарные вагоны и всего один пассажирский вагон. Рельсы находились в более плачевном состоянии, чем пути для реактивного поезда. Вагоны медленно тащились вперед, трясясь по разбитой колее, часто останавливались. Ближе к полудню мы прибыли в резервацию Стендинг-Рок. На склонах холмов паслись бизоны – как объяснял отец, в условиях низкотравных прерий не было смысла разводить другой скот, – а в небе парили ястребы. Если повезет, я увижу вилорогую антилопу или стаю диких индюков.

Около двенадцати часов дня я оказалась в Форт-Иейтсе. Бабушка ждала меня на станции: она стояла, расправив плечи, вытянувшись, – высокая, стройная, волосы собраны в пучок. Ее длинный нос напоминая мне Неистового Коня, каким он изображен на Мемориале[21]. Дома в Миннеаполисе я забываю, что во мне течет кровь лакота. Но здесь, глядя на бабушку, вспоминаю.

Бабушка обняла меня, и мы отправились к ней, в старый деревянный домик, такой же осанистый, изящный и скромный, как его хозяйка. Моя спальня находилась на втором этаже. Окна выходили на некогда пустую площадку, которую бабушка превратила в сад. Она разводила местные сорта, которые буйно разрастались в засушливом жарком климате на западе Дакоты. Среди диких трав распускались цветы прерий. Для местной разновидности воробьев висела кормушка, а на изгороди, вытягиваясь во весь рост и выпячивая на всеобщее обозрение ярко-желтые грудки, щебетали луговые трупиалы, да как щебетали – громко, заливисто!