Лучшая зарубежная научная фантастика: Император Марса - Дозуа Гарднер - Страница 28

Смертельная точка.

Но когда Норрис разделился на части, каждая из которых инстинктивно устремилась прочь в попытке спастись, именно Макриди снова собрал их вместе.

Я был настолько уверен в себе, когда он говорил об этом своем тесте. Он связал всю биомассу – связал меня, и не единожды, хоть я такого и не предполагал… Я почти пожалел его, когда он изложил свой план. Макриди заставил Уиндоуса порезать всех нас и взять у каждого немного крови. Он нагрел кончик металлической проволоки, пока тот не раскалился докрасна. Он говорил о том, что мелкие частички могут выдать себя, потому что у них остались инстинкты, но нет интеллекта и самоконтроля. Макриди наблюдал за тем, как Норрис разделился на части, и пришел к выводу, что человеческая кровь не будет реагировать на раскаленный металл. А моя в ответ на провокацию попытается сбежать. Конечно, он так считал. Ведь эти отростки забыли, что и они могли изменяться.

Мне стало интересно: а как же мир отреагирует на то, что каждый фрагмент биомассы в этой комнате окажется оборотнем, когда маленький опыт Макриди сорвет покровы с куда большего эксперимента и заставит эти извращенные кусочки плоти взглянуть правде в глаза? Очнется ли мир от своего долгого забытья, вспомнит ли наконец, что когда-то жил, дышал и менялся, подобно всем остальным? Или он зашел уже слишком далеко, и Макриди сожжет все отростки по очереди, несмотря на протесты, когда кровь предаст их?

Я не поверил своим глазам, когда Макриди погрузил раскаленную проволоку в кровь Уиндоуса и ничего не произошло. Это какой-то трюк, подумал я. Затем прошла тест кровь Макриди, после – Кларка.

А Коппера – нет. Игла вошла в чашку, и его кровь чуть вздрогнула. Я сам едва это заметил, а люди и вовсе не обратили внимания. А даже если бы увидели, то решили бы, что у Макриди просто дрогнула рука. Они все равно считали, что этот тест – полное дерьмо. Я-Чайлдс даже сказал это вслух. Потому что было слишком страшно, противоестественно признать, что это не так.

Я-Чайлдс знал, что надежда есть. Кровь – это не душа: я мог контролировать двигательные системы, но ассимиляция требовала времени. Если кровь Коппера пока не подверглась достаточным изменениям и прошла проверку то я мог не бояться еще много часов – Чайлдсом я успел пробыть даже меньше.

Но еще я был Палмером. Я был Палмером уже несколько дней. Все клетки этой биомассы, все до единой, ассимилировались – от оригинала ничего не осталось.

Когда кровь Палмера вскрикнула и отпрыгнула от иглы Макриди, мне ничего не оставалось, кроме как присоединиться к остальным.

Я ошибался во всем.

Голод. Эксперимент. Болезнь. Все мои предположения, все теории, которыми я пытался объяснить существование этого мира, – все базировалось на некоем принуждении. В глубине души я всегда знал, что способность к изменениям, к ассимиляции, должна оставаться универсальной константой. Ни один мир не способен эволюционировать, если не эволюционируют его клетки, а ни одна клетка не эволюционирует, если она не способна изменяться. Это всеобщее свойство жизни.

Всеобщее – но не здешнее.

Этот мир не забыл, как изменяться. Его не заставили отторгнуть изменения. Они не были чахлыми отростками некоего большего «я», извращенными для нужд чудовищного эксперимента, они не экономили энергию, ожидая окончания временного кризиса.

Нет, верен оказался тот вариант, который моя усохшая душа отказывалась принимать до последнего: из всех миров, где мне довелось побывать, в этом – единственном из мириад – биомасса не могла изменяться. Никогда не могла.

Только в этом случае у теста Макриди был смысл.

Я попрощался с Блэром, с Коппером и с собой. Я вернул свою морфологию к ее местным стандартам. Я – Чайлдс, вернувшийся из снежной бури, чтобы наконец-то сложить все куски головоломки. Что-то движется впереди. Темное пятно ковыляет на фоне огня – какое-то усталое животное, ищущее, где бы прилечь. Когда я приближаюсь, оно поднимает взгляд.

Макриди.

Мы оглядываем друг друга и сохраняем дистанцию. Внутри меня беспокойно ворочаются колонии клеток. Я чувствую, как мои ткани меняют форму.

– Ты единственный выжил?

– Не единственный…

У меня огнемет. У меня преимущество. Но Макриди, кажется, это не волнует.

Но это должно его волновать! Должно! Потому что здесь органы и ткани – не временные союзники в борьбе за выживание. Здесь они постоянны, предопределены изначально. Макроструктуры не образуются здесь даже тогда, когда преимущества слияния перевешивают требуемые для него энергозатраты, и не распадаются, когда баланс смещается в другую сторону; здесь у каждой клетки лишь одна неизменная функция. Нет ни пластичности, ни адаптивности – каждая структура застывает на своем месте. Это не один большой мир, а множество маленьких. Не части единого великого существа – нет, это множество существ.

И это, как я полагаю, означает, что они останавливаются. Просто… изнашиваются со временем.

– Где ты был, Чайлдс?

Я вспоминаю слова, высвеченные мертвым прожектором.

– Мне показалось, я видел Блэра. Пошел за ним. Заблудился в метели.

Я носил эти тела, чувствовал их изнутри: больные суставы Коппера, кривую спину Блэра, Норриса с его пороком сердца. Они не приспособлены для долгой жизни: ни соматической эволюции, чтобы придать им нужную форму, ни причастия, способного восстановить запасы биомассы и сдержать энтропию. Они вообще не должны были существовать, а, существуя, не могли выжить.

Однако они пытаются. Как отчаянно они пытаются! Все в этом мире – ходячие мертвецы, но мертвецы, сражающиеся изо всех сил за каждый лишний миг агонии. Каждая оболочка сопротивляется так же яростно, как мог бы и я, если бы был навеки заперт в единственном теле.

Макриди пытается.

– Если ты сомневаешься во мне… – начинаю я.

Макриди качает головой, выдавливает усталую улыбку.

– Если у нас есть друг для друга сюрпризы, вряд ли мы сейчас способны что-либо сделать…

Но это не так. По крайней мере, по отношению ко мне.

Целая планета миров, и ни у одного из них нет души. Они бредут по жизни, одинокие, изолированные, неспособные даже общаться друг с другом, не считая рычания и обмена символами, – как будто суть солнечного захода или взрыва сверхновой можно передать цепочкой фонем или несколькими росчерками черного по белому. Они никогда не знали причастия и не стремятся ни к чему, кроме распада. Парадокс их биологии воистину удивителен, но степень их одиночества, тщета их жизней потрясают меня.

Я был так слеп, так скор на обвинения. Но агрессия, которую обрушили на меня эти существа, не свидетельствует о великом зле. Просто они так привыкли к боли, так ослеплены своей ущербностью, что в самом буквальном смысле не могут вообразить иного существования. Когда все нервы обнажены, вы атакуете при малейшем прикосновении.

– Что будем делать? – спрашиваю я.

Теперь, когда я знаю то, что знаю, нельзя искать спасения в будущем. Как можно оставить их в таком состоянии?

– Почему бы нам… просто не подождать тут, – предлагает Макриди. – Посмотрим, что будет.

Но я могу сделать больше, намного больше.

Это будет нелегко. Они не поймут. Замученные, неполноценные, они не способны понять. Предложи им большее – и они увидят лишь потерю меньшего. Предложи им причастие – и они увидят только уничтожение. Мне следует быть осторожным. Использовать эту новую способность прятаться. Конечно, сюда явятся другие существа, и не важно, найдут они нас живыми или мертвыми, – важно лишь то, что они увидят нечто подобное себе и заберут домой. Так что я продолжу играть роль, буду работать за кулисами, спасу их изнутри, иначе невообразимое одиночество этих существ никогда не кончится.

Эти несчастные дикари никогда не согласятся добровольно принять спасение.

Мне придется спасти их насильно.

Джеффри Лэндис – физик из НАСА, принимавший участие в разработке программы высадки на Марс. Он регулярно публикуется в журналах «Analog» и «Asimov’s Science Fiction», а также в «Interzone», «Amazing» и «Pulphouse». По стандартам этого требующего высокой продуктивности жанра Лэндиса нельзя назвать плодовитым, зато он по-настоящему популярен. Рассказ «Рябь на море Дирака» («Ripples in the Dirac Sea») в 1989 году принес ему премию «Небьюла», рассказ «Вдогонку за Солнцем» («А Walk in the Sun») в 1992 году завоевал премию «Хьюго», а рассказ «Элементаль» («Elemental») несколько лет назад попал в список ее финалистов. Первой книгой Лэндиса стал сборник «Мифы, легенды и реальные истории» («Myths, Legends, and Тте History»), а в 2000 году вышел его первый роман «Пересечение Марса» («Mars Crossing»), Затем были изданы еще один сборник «„Параметр столкновения“ и другие квантовые реальности» («Impact Parameter and Other Quantum Realities») и книга стихов «Железные ангелы» («Iron Angels»). Джеффри живет со своей женой, писательницей Мэри Турзилло, в Брук-Парке, штат Огайо.