Время. Ветер. Вода (СИ) - "Ида" - Страница 52

Я, вот, с шестнадцати лет работаю и лет десять халтурю, как могу, то вагоны разгружаем, то бомблю понемногу, а что делать? Жена, дети, сейчас у нас все так, кто не спился и не сел. Дочки у меня в школу ходят, а там только и успевай взносы сдавать. А лекарства сколько стоят? Впрочем, вы с Москвы, а там другое. Все на деньгах помешаны. Поэтому и люди черствые.

И тут я заметила, что Артём притих. Глянула в зеркало — заснул. Водитель это тоже увидел и замолчал. Дорога монотонно стелилась, деревья мелькали, накопившееся утомление давало о себе знать. Сосредоточившись на тёплом, ровном дыхании и приятной тяжести у себя на плече, просто прикрыла глаза, а проснулась от сквозняка и громкого оклика «Ребята, проснитесь».

Я вздрогнула, Артём поднял голову. Водитель открыл заднюю дверь со стороны Артёма:

— Вылезайте быстрее. Застряли чуток. Толкнуть нужно.

Выбрались из салона сонные, плохо соображающие, Артём даже куртку не надел. Дорога была проселочная, разбитая, со всех сторон серо-коричневое поле, вдалеке редкие стволики березок. Машина стояла посреди слякотной лужи.

— Хотел тут срезать, чтоб вас прямиком к воинской части подвезти, да вот сел, — нервозно суетясь, мужчина вернулся за руль, а мы, нехотя зайдя в грязь, уперлись руками в багажник. Машина дернулась и, легко поддавшись, выкатилась вперед.

Артём вытер руки о джинсы, я достала влажные салфетки, а машина всё катилась по извилистой, теряющейся за горизонтом дороге. Сначала медленно, будто неуверенно, потом быстрей и быстрей. Я не могла поверить своим глазам, Артём застыл с открытым ртом.

Следом мы не побежали, кричать и размахивать руками тоже не стали. Просто замерли в немом недоумении, отказываясь верить своим глазам.

Оставшись в одной футболке, Артём обхватил плечи руками и поёжился.

Я сняла с пояса джинсовку и протянула ему, отказываться он не стал. Мешковатая и объемистая, она пришлась ему впритык.

— Прости, — сказал он. — Сам не понял, как уснул.

— Мне тоже не стоило спать, но ты меня усыпил.

— Прости, — не заметив иронии, повторил Артём. — Сейчас что-нибудь придумаем.

Очень хотелось присесть, но кругом всё было сырое и грязное. Он опустился на корточки. Большие, рыхлые, налитые тяжестью облака ползли над нашими головами.

— Пирожки жалко, — вспомнила я.

— Конечно, больше всего жалко именно пирожки, не права на машину, не паспорт или банковскую карту, оставшиеся в куртке, а мешочек вчерашних пирожков.

— Значит, у тебя и карта была?

— Я, может, и придурок, но не идиот. А теперь у нас нет ничего, — он засунул руки в карманы моей куртки и двумя пальцами извлёк безжалостно помятый пакетик эмэндэмок. Высыпал себе на ладонь последние четыре шарика.

— Можно мне оранжевую?

Задрав голову, он прищурился, и я снова поймала себя на том, что не могу отвести глаз. Пришлось отвернуться.

— Бери хоть все.

— Нет, разделим по-братски. Две тебе, две мне. Хорошо, хоть ключи от квартиры остались.

Сунув свои шарики в передний карман джинсов, я крепко зажмурилась и подставила лицо освежающему ветру. Глупее не придумаешь: быть выкинутой посреди поля, в неизвестности, без связи, не имея возможности вернуться домой, и полностью забывать обо всем этом при одном только взгляде на человека.

Когда он говорил, и я просто слушала, мысли мои были далеко, но стоило ему замолчать, как в возникшей паузе тут же появлялось нечто напряженно щемящее, болезненное и недосказанное.

Мы медленно двинулись в сторону, где исчезла машина. Ноги месили хлюпающую слякоть, энтузиазма заметно поубавилось. Будь нас четверо, мы бы не оказались в подобной ситуации.

Пустая, никому не нужная ссора. Неразумный, мальчишеский вызов. Всё так смешалось и перепуталось. Макс любил Вику, Вика –Артёма. Артём, возможно, и был влюблен в Вику, но чувства Макса оказались для него гораздо важнее. Макс же этот благородный жест не оценил. Впрочем, в тот момент он вообще плохо владел собой и теперь тоже наверняка раскаивался. Я почему-то была уверена, что повстречай мы их сейчас, то они бы сразу помирились.

— Веселая поездка вышла, да? — Артём был подавлен, но старался делать вид, что всё в порядке. — Готов спорить, в твоей жизни ещё ничего подобного не было.

— Как будто у тебя такое происходит каждый день?

— Я к траблам привык. Неплохо скрашивает житейское занудство.

— Зачем ты рассказал Вике про игрушки?

Как и в тот раз неловкость отразилась у него на лице, и он не успел её замаскировать.

— Может, к слову пришлось. Я не помню.

Внезапно я заметила в нем нечто новое. Настолько неожиданное и удивительное, что это можно было приравнять к величайшим открытиям в истории человечества: Артём не умел врать. Сам по себе, без какой-либо маски, он откровенно смущался своих слов, прятал взгляд в плывущих облаках и совершенно точно прибавил шагу. Но я не отставала.

— Вы смеялись надо мной?

— Вовсе нет, — он приостановился, шутливо потрепал по голове, затем снял с запястья свою резинку и завязал мне на макушке хвост. — Во всяком случае, не так, как ты думаешь.

Негодование захлестнуло волной.

— В школе надо мной хоть в открытую смеются, а вы за спиной. Это подло. Вы же мои друзья.

— Не выдумывай лишнего, — он взял за руку и потянул за собой. — Твоя хорошая фантазия не всегда идет тебе на пользу.

Поле, казалось, никогда не закончится.

— Ничего унизительного. Ты мне веришь?

— Верю.

Внезапно остановился и, подцепив пальцем мой подбородок, заглянул в глаза.

— Не обижаешься?

Как я могла сказать, что не обижаюсь, когда начала стремительно тонуть? Больше не барахтаясь и не сопротивляясь, просто медленно погружаясь в густую сияющую синеву. Ноги сделались ватными, воздух закончился, сердце стучало, как тогда в клубе. Последнее, что я увидела, это мерное движение облаков над взъерошенной головой Артёма и равнодушный покой неба.

А когда очнулась, всё осталось по-прежнему: и небо, и облака, и склоненная взъерошенная голова, только я лежала на своей куртке и коленках Артёма, а он сидел в одной футболке, прямо на сырой земле и испуганно смотрел на меня.

— Ты больна? — первое, что спросил он, как только я открыла глаза.

— Нет.

— Скажи честно.

— Ничего страшного. Психоэмоциональный всплеск. Я же подросток.

— Но я не падал в обмороки.

— А я падаю. Это гормональное. Но уже всё прошло.

Я попробовала приподняться, но он удержал:

— Полежи ещё, чтобы наверняка. Ты меня очень напугала, — помолчал немного. — Вот поэтому я не хочу собаку. Только волноваться за неё.

— Ты уже говорил.

— Я когда в больнице валялся, в новостях показывали, как жилой городской дом сгорел. Люди просто с утра ушли на работу, а вернулись — ничего нет. Пепелище. А теперь представь, что у кого-то там была собака.

— У моей подруги Бигль сбежал в Новый год. Салютов испугался. Мы три дня по району искали. Не нашли. Очень жалко. Только я всё равно хотела бы собаку. Но мама говорит, что ей меня хватает.

— Я её понимаю. Был бы я твоей мамой, вообще никуда бы не отпускал.

— Она раньше так и делала. До школы водила и обратно.

— А почему перестала?

— Потому что я выросла, и уже стыдно.

— Выросла? — он рассмеялся. — Это ты сама так решила или мама?

— Мы вместе. Она меня выслушала и согласилась. Но всё равно волновалась очень. И сейчас волнуется. Она просто с ума сойдет, если приедет, а меня нет. И я сойду, думая, как она переживает.

— Это хорошо, что переживает. Моя вообще за меня никогда не переживала.

— Почему?

— Откуда я знаю? Просто не до этого было. Она никогда не читала мне книжек. И завтрак никогда не готовила. Только папе, когда они были дома. И на мои выступления почти никогда не ездила, потому что постоянно была на гастролях с отцом.