Эхо фронтовых радиограмм (Воспоминания защитника Ленинграда) - Головко Василий Афанасьевич - Страница 24

Долго я не мог понять, почему при выходах на различные задания наши командиры брали с собой меня, Женю Яковлева, Николая Астафьева, Толю Грачева. А вот «Малек» (Исай Дронзин), Леша Чапко, Женя Курников, девушки-радисты редко путешествовали вдоль линии обороны. Как-то помкомвзвода Вася Афонин сказал:

— Чудак, в случае ранения лейтенанта ты же его вытащишь к штабу, а «Малек» никак не сможет сделать этого — силенок мало.

Боевая обстановка в Красном Бору резко изменила поведение нашего командира взвода Борисова. Он стал нас всех называть на «ты», по имени: Вася, Женя, Коля и т. д. Мы были очень удивлены этим. Однажды Борисов заходит к нам, вынимает из сумки своей доппаек офицерский и говорит:

— Ребята, кушайте на здоровье!

С Красного Бора Борисов стал для взвода «своим», в лучшую сторону изменился его характер, и мы полюбили своего командира взвода.

Подзывает как-то меня Борисов и сообщает:

— Василий, идем с тобой вдвоем в 261 ОПАБ, это — справа, в сторону Слуцка (Павловска), там надо разобраться со связью в батальоне.

За минуту я прихватил все необходимое, и мы по траншеям двинулись в сторону Московского шоссе. Редкие разрывы снарядов и свист пуль нас мало беспокоили, мы уверенно передвигались по немецким окопам, только иногда переползали из одной траншеи в другую по открытой местности. В батальоне была обычная работа: опробование рации, проверка питания ее, беседы с радистами, инструктаж по правилам приема-передачи радиограмм и прочие дела.

Борисов зашел в землянку к командиру батареи, а я решил выйти по траншее на передовой окоп и посмотреть в сторону немцев. День был тихий и солнечный. Дойдя до передовой, я увидел сидящего в окопе возле пулеметного гнезда знакомого младшего лейтенанта из «Смерш» укрепрайона. Он держал на коленях сумку-планшет и что-то рисовал в блокноте. Подняв голову, крикнул:

— Ба, Василек, привет, ты какими судьбами здесь?

Разговорились. Оказывается, ночью на пулеметной огневой точке дежурили два бойца. Один лег придремнуть, а второй вылез из окопа и уполз к немцам, добровольно сдался в плен. Младший лейтенант прибыл сюда для расследования ЧП. Он тщательно составил чертеж-план огневой точки, ситуационный план, пометил, где находились оба бойца, начертил путь беглеца, опросил и запротоколировал рассказы свидетелей. Все это было сделано аккуратно, не спеша, с толком. Я удивился его пунктуальности.

— Такая наша работа, Василек. «Дело» со всеми подробными документами будет храниться вечно, и после войны, если объявится этот подлец, от наказания ему не уйти.

Пробыв в «хозяйстве» 261 ОПАБа двое суток, мы с Борисовым возвращались обратно на КП в Красный Бор. Не дойдя до него нескольких сот метров, мы стали свидетелями невиданной до сих пор бомбежки этого поселка.

34 бомбардировщика «юнкерс», двумя волнами, одна со стороны Невы, вторая — со стороны Слуцка заходили к Красному Бору. Мы легли на дно траншеи, когда самолеты пролетали над нами: были хорошо видны кресты на их крыльях. Затем оба потока стервятников сошлись над Красным Бором и стали его бомбить. Видно было, как словно дождь сыпались на землю бомбы. Вскоре поселок скрылся в сплошном дыму разрывов. Отбомбившись, «юнкерсы» спокойно ушли к себе, за линию фронта, хотя наши зенитки лупили по ним со всех сторон.

Нам казалось, что в Красном Бору все погибли. Выскочив из траншеи, мы бегом понеслись к себе на КП. Дорога была нелегкой, мы пробирались в зоне видимости противника и приходилось остерегаться пули или снаряда. Добравшись до КП, мы были бесконечно обрадованы: все живы, ранено несколько человек, в том числе старший лейтенант Сметанин из штаба УРа. Я прошел к землянке санчасти и увидел сидящего у входа, в заглублении, старшего лейтенанта. Осколком снаряда ему из голени вырвало кусок ткани величиной в диаметре сантиметров десять. Рана, по временам войны, небольшая, до этого я ран насмотрелся, были гораздо серьезнее и люди выживали. Поэтому мне было странно видеть сильно подавленного Сметанина. Он мрачно сидел на земле, неохотна отвечал на мои слова. К вечеру его увезли в Колпино, в госпиталь, а через несколько дней мы узнали, что он умер.

Вокруг нашего КП и в поселке творилось что-то невообразимое. Бегали солдаты, что-то тащили, на кострах поджаривали куски мяса. Оказывается, при бомбежке в поселке было много лошадей, люди попрятались по землянкам и траншеям, лошадей же не упрячешь, и они почти все оказались убитыми. Туши лошадей солдаты в считанные минуты разделали и растащили по окопам. Я весьма сожалел, что опоздал к такой славной добыче, а дежурившие на рации радисты прохлопали конину! Долговязый ездовой нашей роты Ольховиков сжалился надо мной и угостил зажаренным, довольно солидного размера, куском конины. Я тут же его съел с огромным удовольствием. Правда, потом выяснилось, что из других взводов бойцы успели припрятать солидные куски конины и они по-братски делились мясом с радистами.

Мелкие стычки с немцами продолжались. И в недалеко расположенную от КП санчасть ежедневно доставлялись раненые. Я и сейчас не могу объяснить причину, почему в свободное от рации время помогал санитарам перевязывать этих раненых? За многие дни этой работы я достаточно насмотрелся, как война уродует людей. Однажды был сильный минометный обстрел. Мина разорвалась буквально возле солдата и ему разворотило зад до костей. Куски мяса были отвернуты в разные стороны и в центре зияла глубокая яма. Медики куски мяса сложили обратно, забинтовали ему задницу со всех сторон и он стал дожидаться вечера для отправки в тыл, но к вечеру скончался.

Другой раз я помогал перевязывать раненного в грудь бойца. Осколок снаряда или мины прошелся по нему таким образом, что срезал, как бритвой, половину грудной клетки, с мясом и ребрами. Но внутренние органы не задел, и через открытую огромную рану были хорошо видны его внутренности. Медики соорудили что-то вроде крышки, прикрыли зияющую грудь, забинтовали его со всех сторон. Он даже сознания не потерял, сидел спокойно и дожидался отправки а госпиталь. Ночью его погрузили на телегу и повезли в Колпино. Надеюсь, что мужик выжил, хотя дальнейшую судьбу его не знаю, был он из другой части.

Стояла ранняя весна, снег быстро таял. В Красном Бору мы уже грелись на солнышке, но когда смотрели в низину, раскинувшуюся между Красным Бором и Колпино, она казалась покрытой снегом. Проходили день за днем, а низина все белела. Думали, на болоте снег тает медленно. В жаркий солнечный день я и еще двое приятелей решили немного пройти вниз, в низину, и посмотреть, что там белеет. Прошли сначала по наезженной дороге, а затем свернули на поле недавнего боя. Оказывается, это был не снег, белели на поле белые маскировочные халаты, в которые облачались наступающие бойцы. Трупы лежали так плотно, что в отдельных местах образовывали огромные пятна. Запомнился боец огромного роста, крепкого телосложения. Удивило его чистое лицо, без единой царапины, выглядел лет на двадцать, красивый и статный. Рядом лежали в разных позах другие его товарищи. Мы сняли шапки и хотели двинуться дальше, но вдруг кто-то заорал:

— Стойте, мины!

Мы остановились и стали смотреть в землю. В нескольких сантиметрах от наших ног лежали сплошной полосой противопехотные мины, полукруглые, чашечкой, диаметром 8-10 сантиметров, в картонных коробочках. С немецкой точностью они в шахматном порядке уходили в сторону.

Внимательно глядя себе под ноги, мы потихоньку стали выходить из минного поля, вышли на проселочную дорогу и вернулись на КП.

Думаю, что командование знало об огромном количестве трупов наших солдат, лежащих на болоте между Колпино и Красным Бором. Мы же начали возмущаться перед нашими командирами укрепрайона: почему не убираются трупы? Подействовало это или просто пришло время хоронить убитых, но в один из дней на болоте появились похоронные команды. Они сносили убитых в воронки от взрывов снарядов и бомб, складывали по несколько человек и закапывали. Одновременно здесь же работали саперы по разминированию болота. В несколько дней болото было очищено, трупы захоронены.