Невеста Солнца (Роман) - Леру Гастон - Страница 2

— Мой милый папочка чувствует себя превосходно. И очень рад вашему приезду, то есть, главным образом, приезду вашего дядюшки, так как вы, собственно, не в счет. Он счастлив возможности принять у себя академика, известного ученого. Вот уже месяц, как он только и говорит об этом — и в своем клубе, и в географическом обществе, где его выбрали секретарем. О да, мой папочка — человек занятой… он занимается археологией… Он всюду велит копать землю в надежде разыскать кости наших предков… Его это так занимает… Никогда еще он не казался таким молодым и таким оживленным… Когда вы поближе его узнаете, вы очень его полюбите.

— Но сейчас… вы только что сказали: он взбешен.

— Еще бы! Я ведь уже засиделась в девках… Двадцать три года… Да-с, сударь мой… И вот, за меня сватаются подряд четыре молодых, красивых и богатых сеньора, а я им подаю карету… Знаете, как меня прозвали в Лиме? Дева Солнца.

— Это что же значит?

— Тетушка Агнесса и старая Ирена, заучившие наизусть все местные легенды, объяснят вам это лучше моего. По-видимому, это что-то вроде античной весталки.

— Мария-Тереза, никогда ваш батюшка, маркиз Кристобаль де ла Торрес, не согласится взять в зятья Раймонда Озу.

— Не говорите глупостей. Мой батюшка сделает то, что я хочу. Позвольте мне только самой выбрать благоприятный момент, чтобы сказать ему — больше я ни о чем вас не прошу — и не взвинчивайте себя. Никакого романа не будет, и через три месяца мы самым прозаическим образом повенчаемся в Сан-Доминго. Уж в этом я вам ручаюсь…

— Но у меня ни гроша за душой.

— Вы молоды, здоровы, мы любим друг друга — чего же еще! Перу — золотое дно: есть чем заняться инженеру… Я уже заранее заинтересована вашими будущими работами… Мы вместе съездим в Куско…

— Мария-Тереза!.. Мария-Тереза! Как я вас люблю! как я счастлив, что могу сказать вам это!.. Почему мы так и расстались, не сказав об этом друг другу в Париже?

— Потому что мы не знали… Живешь рядом, видишься каждый день… как друзья, как добрые товарищи… потом расстаешься… и вдали, в разлуке… убеждаешься, что любишь…

— О, я и раньше знал, что люблю вас.

— Да, но первой об этом сказала вам я.

Они взялись за руки и некоторое время стояли молча.

Внезапно на дворе послышался какой-то шум — и почти тотчас же дверь отворилась. В комнату ворвался перепуганный служащий. При виде незнакомого гостя он смутился и запнулся на первом слове… Мария-Тереза приказала ему говорить, и Раймонд, недурно знавший испанский язык, понял, что случилось несчастье.

— Там, на островах, было целое сражение между индейцами и китайскими кули. Один кули убит, трое серьезно ранены.

Мария-Тереза приняла это известие совершенно спокойно. Только спросила сухо и сурово:

— Где это было?.. На Северных островах?

— Нет — в Чипче.

— Разве Гуаскара не было с ними?

— Был. Он и вернулся с ними. Он здесь.

— Позовите его сюда.

Служащий вышел, а минуту спустя в дверях появился великолепный индеец. Как ни хорошо владела собой Мария-Тереза, этот был еще невозмутимей ее. Молодая девушка снова уселась за конторку. Индеец спокойно подошел к ней, на ходу полным благородства жестом снимая огромную шляпу. Это был уроженец Трухильо — края самых рослых, красивых и сильных людей, где всякий считает себя потомком самого Манко Капака, первого царя из рода инков. Его густые черные волосы ниспадали на плечи, обрамляя профиль, словно высеченный из красной меди. Во взоре его, устремленном на Марию-Терезу, была какая-то странная нежность, которая сразу не понравилась Раймонду. Индеец был задрапирован в пончо — плащ ярких цветов. За поясом у него торчал из ножен нож.

— Расскажи мне, как это произошло, — строго сказала Мария-Тереза, не ответив на его поклон.

Несмотря на свое хладнокровие, индеец, видимо, несколько смутился от такого холодного приема в присутствии чужого и заговорил на языке кечуа. Но молодая девушка тотчас же попросила его говорить по-испански, вдобавок строго заметив, что в хорошем обществе не принято говорить при чужом человеке на непонятном ему языке. Индеец нахмурился от этого выговора и с минуту презрительно, свысока, смотрел на Раймонда.

— Я жду, — сказала Мария-Тереза. — Твои индейцы укокошили моего китайца.

— Бесстыдный сын Запада смеялся над тем, что наши индейцы зажгли коэты[7] в честь новой луны.

— Я плачу жалованье индейцам не за то, чтобы они забавлялись пусканием ракет.

— Это был благородный праздник новой четверти луны…

— Да, сегодня четверть, завтра половина, потом полнолуние… А солнце… а звезды… а католические праздники: одних этих целая уйма… Твои индейцы только и знают, что праздновать. Лентяи, пьяницы! Я их потому только и терпела, что они — твои друзья; но раз они начинают убивать моих слуг, которые служат мне лучше их, я больше терпеть не стану.

— Бесстыдные сыны Запада не слуги тебе — они не любят тебя…

— Они работают.

— За грош… У них нет и капли достоинства… Собачьи дети!

— Они мне служат, а твоих я держу только из жалости.

— Из жалости!

Индеец словно выплюнул это слово. И, взмахнув рукой, потряс над головой кулаком — жестом угрозы и отчаяния… Но рука его тотчас же опустилась… Он направился к двери, но прежде, чем отворить ее, обернулся и с порога бросил Марии-Терезе скороговоркой несколько фраз на языке кечуа. Глаза его метали молнии… Он гордо завернулся в свой яркий плащ и вышел.

Молодая девушка все время машинально играла карандашом.

— Счастливого пути! — бросила она ему вслед.

— Что он вам сказал?

— Что он уходит, и я не увижу его больше.

— Он страшно зол.

— Это он напускает на себя. Мне это надоело. Он очень предан нам. Уверяет, будто сделал все возможное, чтобы предотвратить несчастье. Но его индейцы — невозможный народ!.. Гордость невероятная, а работать не желают. С этого дня я буду брать только китайцев.

— Берегитесь, как бы это не повредило вам!

— А что же прикажете делать? Я держала индейцев Гуаскара, хоть и знала, что пользы от них никакой, в качестве громоотвода. Но раз они убивают моих кули… Могут проваливать на все четыре стороны.

— А Гуаскар?

— Как знает. Он вырос у нас в доме. Он обожал мою мать.

— Ему, должно быть, будет тяжело уйти.

— Наверно.

— И вы даже не попытались удержать его?

— Нет… Но мы забыли о вашем дядюшке.

Она позвонила.

— Автомобиль, — кинула она слуге. — А… а что индейцы?

— Ушли вместе с Гуаскаром.

— Все ушли?

— Все.

— Без крика… без ропота?

— Без единого слова.

— Жалованье получили?

— Нет. Даже и не спрашивали. Гуаскар запретил им.

— А кули?

— Они не возвращались с островов.

— Но где же раненые… убитый?.. Что с ними сделали?

— Китайцы сами унесли их в свой квартал.

— Отличный народ… Живей автомобиль!

Она уже успела надеть кокетливую маленькую шапочку и торопливо натягивала перчатки. И сама села править мотором.

Они быстро спустились к муэлле[8] Дарсена. Раймонд восхищался ловкостью, с какой его невеста избегала препятствий, ее самообладанием, рассчитанностью каждого ее движения в этом квартале, полном неожиданностей. Мальчуган в ливрее — грум или «бой», как их здесь называют — скорчившийся на подножке, нисколько не пугался, когда автомобиль едва не задевал стены.

— Вы много ездите на автомобиле здесь, в Перу?

— Конечно, нет… дороги слишком плохи. Я езжу, главным образом, из Кальяо в Лиму[9], куда, разумеется, возвращаюсь на ночь. Потом иногда езжу к морю, на дачу, в Анкону или Корильос… Одну секундочку, мой милый Раймонд.

Она затормозила и ласково послала рукой привет кукольной головке, розовой и завитой, улыбавшейся ей из окна меж двух горшков цветов. По знаку Марии-Терезы голова исчезла и появилась снова в низкой двери на плечах изящного маленького старичка, разодетого в пышный мундир. Мария-Тереза соскочила на тротуар и о чем-то пошепталась с кудрявой головкой, после чего снова вскочила в автомобиль, дала сигнал рожком и продолжала свой путь к гавани.