В 4 (СИ) - Билик Дмитрий - Страница 7

Собственно, очень хорошая схема. Экономить на нелегалах, вставляя им дешевенькие детали б/у. А что? Жаловаться они не побегут. Нелегалы не любят привлекать к себе внимание. Поэтому Летрен волен диктовать им любые условия – в пределах разумного. Что до самих деталей – так все так делают. Многие наши компании перешли с практически вечных железных запчастей на пластиковое фуфло с одной лишь единственной целью. Чаще ломается – чаще чинишь. Или еще лучше, покупаешь новое. М – маркетинг.

– Это все неправильно, – негромко сказала Рис.

– Ничего страшного. Он торговец. И умеет разграничивать личную обиду и выгоду. Меньше чем за десять минут он заработал килограмм пыли. А то, что я его немного помял… Закроет глаза.

– И у тебя нет никаких границ, через которые ты не переступишь ради достижения цели?

– Разве так не должно быть? – ответил я вопросом на вопрос.

– Даже у Игроков с темной кармой существует нечто, что они никогда не сделают. Темная карма не значит, что ты плохой. Просто у тебя свой взгляд на определенные вещи. Как и светлая карма не делает из Ищущего святошу. А ты… ты…

Она замолчала, задохнувшись и не в силах продолжить. Троуг потупил взор как девица из высшего общества, услышавшая матерное слово. Я разглядывал своих друзей, очертания которых еле просматривались в темноте, и чувствовал подкатывающую злобу.

– Договаривай, что я?

– Ты становишься другим. Словно после смерти Охотника все то темное, что было в тебе, выплеснулось наружу. И оно затмило светлое. А ты не такой. Это не ты настоящий. Будто кто-то другой говорит за тебя.

– Откуда ты знаешь, кто я такой? Из-за того что посидела пять минут среди моих родных? Или потому, что мы вместе отбивались от рахнаидов? Или потому, что я спас тебя и подстраховал с младшим братом? На моем месте мог быть кто угодно! И ты не знаешь, кто я такой!

Мне показалось, что глаза Рис блеснули в тусклом фонарном свету. Она не ответила, лишь резко развернулась и побежала прочь. Я хотел крикнуть девушке что-то вслед. Обидное, хлесткое, однако ничего не приходило в голову. Стоял, тяжело дыша и выпуская пар изо рта. Зато сказал Троуг.

– Знаешь, Серега. Мы часто ведем себя как мудаки. Однако одни это осознают, а другие нет.

И он побрел вслед за Рис. Не подал руки, не похлопал по плечу, даже не махнул на прощание.

– Да и пошли вы! – крикнул в крепкую спину Троугу. Рис уже скрылась из виду.

С другой стороны показалась фигура в черном. Страж прошел мимо, сделав вид, что меня не существует. Словно не заметил перебранки. Думаю, скажи он хоть слово, чтобы я вел себя тихо, это бы стало последней каплей. Но он промолчал. А я остался совсем один, в темноте. Темнота была снаружи и внутри.

Злость постепенно отступала, оставляя после себя обугленные куски души. Нет, так не должно быть. Я не могу позволить Ликам окончательно поработить меня. Иначе буду жить лишь от одной вспышки гнева к другой. Охотник, мудрый и опытный Охотник не зря писал об этом. Я должен все контролировать.

И еще этот долбаный меч. Каждый раз, когда беру его, хочется пустить клинок в дело. Кажется, что он жаждет крови. Как же все оказалось непросто. У меня в руках была необыкновенная мощь, за которую стоило заплатить не менее дорогую цену. Я одновременно силен и слаб как никогда.

По щекам текли горячие слезы, что скатывались к подбородку и там уже замерзали. Тело словно одеревенело. После выплеска огромного количества адреналина накатила апатия. Я стоял на темной улице общины и чувствовал себя одиноким. Наверное, как никогда в жизни.

Хорошо возвращаться туда, где тебя кто-то ждет. Видимо, для этого и заводят собак, кошек, попугаев и прочую живность. Чтобы создать иллюзию, что ты кому-то нужен. Тебя кто-то ждет. А за миску сухого корма или почесывание за ухом – уже не так важно. Ты не один.

Поэтому, когда я услышал шкворчание сковородки на кухне, то зашмыгал носом. Сентиментальным стал в последнее время. Да и настроение скачет, будто у наркомана – разгон от сюсюканий до «убью-покалечу-уничтожу» быстрее, чем у «Бугатти» до сотки. Над этим тоже надо работать. Да, черт возьми, над всем надо работать.

– О, хозяин, как дела?

– Средней паршивости. Ты ничего не сломал, пока меня не было?

– Обижаешь. Я уже почти неделю, как ты это, значитца, выпивать начал, чин-чинарем. Ни одного инцеста…

– Эксцесса, – поправил я его.

А сам вспомнил табличку, которую обычно вешают на предприятиях – столько-то дней без происшествий. Надо тоже такую заиметь. Неделя для Лаптя срок серьезный. Соответственно, скоро обязательно что-то случится. К бабке не ходи.

– Дарья Михайловна не придет?

– Нет, у нее другие планы.

– А этот… корл который, будь он неладен?

– Тоже нет.

– Ну и то хорошо. А то видел у него ножищи? И топчется, главное, топчется. Будто конь безумный. Видите ли, не снимает он обувь. Не привык. Коли живешь в хлеву, твое дело. А зачем же в чужой монастырь со своим уставом ходить?

– Ладно, ладно, завелся тоже мне, – разулся я и повесил плащ на вешалку, – есть чего приготовил?

– Ты уж извини, я так, на скорую руку, чем бог послал. Щи с кислой капустой, да котлеты и толченая картошка.

Ел я без особого аппетита. Обновление работало, хотя все же казалось, что организм чистился недостаточно быстро. Голову чуть-чуть отпустило, но общее состояние оставалось неважнецким. Потому суп я влил в себя почти насильно, заставляя нутро начать нормально работать. С похмелья – именно то, что надо. Правильно говорят, что аппетит приходит во время еды.

Желудок, поняв, что его больше не собираются насиловать водкой и пивом, нажал кнопочку «вкл» и стал требовать еще еды. Поэтому божественные котлеты Лаптя, такие нежные, что таяли во рту, улетели в один присест. Домовой протянул тарелку с добавкой, положил голову на ладошку и стал наблюдать за мной, одновременно комментируя свой кулинарный талант.

– Я просто немного хлеба добавляю. Перекручу с мясом, яйцо туда, да делать больше почти ничего не надо.

Болтал Лапоть без умолку, а вместе с тем взгляд был настороженный. Как у собаки, что по запаху не может сразу признать хозяина после долгой разлуки. Я и раньше не особо страдал тактичностью, а в последнее время и вовсе избавился от необходимости ходить вокруг да около.

– Чего смотришь, как Ленин на буржуазию?

– Гнев тебя душит, хозяин. Копишь ты его в себе, выхода не даешь, а потом он сам прорывается. Так и сгореть недолго.

Я сдавил зубы, чтобы не нагрубить. Поиграл желваками и оскалился искусственной улыбкой.

– Тебе-то откуда знать, чего я чувствую?

– Так хозяин и домовой невидимыми узами связаны. Вроде как родственники единокровные.

– Допустим. И что ты предлагаешь? Самоконтроль и все такое?

– Скажешь тоже. Копят в себе, копят, а потом от грудной жабы помирают. «Мужчины не плачут» и прочая дребедень, – спрыгнул со стула Лапоть, – гнев надо выплескивать. Раньше в лес забредали, куда поглубже, да орали дурниной. Так, что волки под себя ходить начинали.

– Если дома начну кричать, меня в дурку увезут, – расправился я с последней котлетой.

– Так необязательно голосить. У человека много всяких путей есть. Про Ищущего вообще молчу. Щас…

Он заметался по кухне, гремя шкафами, потом метнулся в зал, пронесся вихрем по стенке и вернулся с трофеями. Точнее со стопкой пыльных тарелок.

– Вот.

– Крутяк. Гости к нам придут, что ли? Только ты помой это добро, а еще лучше выбрось. Тут половина старых и треснутых.

– Так для нашего дела хорошо подходят, – он поставил стопку на стол и протянул мне одну тарелку, – держи… А теперь бей.

– В смысле?

– Разбей ее. Ну давай, что стоишь как истукан? В жизни таких тупых не видел.

Второй раз меня просить было не нужно. Машина с названием «Необузданная злость» завелась с полоборота. Я бросил тарелку, с опозданием подумав, что это наверное, керамическая посуда бабушки. И как-то нехорошо с ней так обращаться. Однако Сережа Дементьев ушел в астрал и больше не имел власти над бушующим телом.