Я ползу сквозь (ЛП) - King A. S. - Страница 36

– Я хочу кое с кем тебя познакомить, – начинаю я.

– Ты сказала то же самое, когда выиграла ту ужасную золотую рыбку у бойскаутов на вечеринке.

– На этот раз это кое-кто покрупнее золотой рыбки.

В комнату заходит Шейн и садится на диван рядом со мной.

– Мама, это Шейн, Шейн, это моя мама.

– Привет, – произносит Шейн.

Мама улыбается:

– Давно пора. Этот тупой Айриник тебе не подходил.

– Не подходил?

– Я мать, я вижу такие вещи, – отвечает она. – А еще после этой истории с побегом ты выглядишь куда лучше. Вегетарианкой стала, что ли? Кожа просто отпад. – Потом она обращается к Шейну: – Где ты учишься?

– Ну… сейчас нигде, – признается он. – Я… я только что переехал.

– О, какая прелесть. А как вы познакомились?

Мы оба на мгновение замираем, а потом одновременно отвечает:

– По интернету.

– Интернет-знакомства? – спрашивает она у меня.

– Не совсем.

Шейн хихикает.

– В общем, мне надо кое о чем тебя попросить, – продолжаю я. – Кое о чем очень важном.

– Очень важном, – повторяет Шейн.

– Можно Шейн немного поживет у нас? Ну, пока мы не найдем ему другое жилье, конечно.

Мама наклоняет голову.

– Месяц назад я сбежал от приемных родителей, – начинает Шейн. – Жил в Нью-Йорке с друзьями из нашей группы.

– Из группы в интернете? – спрашивает мама.

– Да. Но общаться с людьми в реальной жизни мне быстро надоело.

– Надоело общаться с людьми в реальной жизни? – повторяет мама.

– Ну да.

– А ты потом не сбежишь от Чайны, потому что с ней в реальной жизни тоже надоест?

Это очень хороший вопрос, и я рада, что мама его задала.

– Я люблю Чайну, – отвечает Шейн. – Я знаю, через что она прошла. Она знает, через что прошел я. Мы понимаем друг друга.

– У вас какой-то игровой чат? – спрашивает мама. – Я что-то о них слышала.

– Неважно, где мы встретились, – отмахиваюсь я. – Шейну негде жить.

– Я не приемный родитель. Вам обоим нет восемнадцати. Я не знаю, от кого Шейн сбежал и не в розыске ли часом. Немаленькие у вас запросы.

– Я понимаю, что мы просим очень много, – говорит Шейн. – Но, честное слово, меня никто не ищет. Я не завишу от системы. Я мог бы вернуться и попросить помощи, но приемные семьи особо не помогают. В смысле, мне. Другим-то наверняка.

Мама спрашивает меня:

– Значит, ты ездила в Нью-Йорк за ним?

– Я уехала в Нью-Йорк, чтобы там жить. А случайно получилось вот так.

– Ты не собиралась возвращаться? – переспрашивает мама.

– Нет.

– А как же твои сестры?

– А что сестры?

– Они бы места себе не находили. И я. И папа тоже.

– Прости меня, – отвечаю я. – Ты не все знаешь.

– Я не все знаю?

– Не все.

Тут раздается знакомый звук. Знакомый стрекот.

Мама идет на кухню и приносит мне лист бумаги и ручку:

– Напиши здесь то, чего я не знаю.

Она оставляет бумагу на кофейном столике и возвращается на кухню.

– Шейн, чего ты хочешь на ужин? – спрашивает она. – Вообще, я собиралась приготовить что-нибудь нам с Чайной, но в знак торжества мы можем заказать, скажем, пиццу или китайскую кухню.

– Она говорит это почти каждый день, – шепчу я Шейну.

– Не откажусь от пиццы, – произносит Шейн.

– Значит, пусть будет пицца, – провозглашает мама и скрывается в ванной на нижнем этаже.

А я остаюсь наедине с бумагой, ручкой, Шейном и вещами, которых мама не знает, и изо всех сил пытаюсь не проглотить себя. А над головой стрекочет.

========== Станци — ранний вечер субботы — говорить с экраном ==========

Я телевизор в вашей гостиной. Я наблюдаю изнутри. Вы вытащили меня из вертолета на траву. Вы скрестили мне ноги, чтобы я не упала. Вы завернули меня в одеяла. Вы положили мне на колено киш, но он упал. Вы измерили мой пульс. Проверили реакцию зрачков на свет. Вы шевелили моими руками и смотрели, как они безвольно падают по бокам. Вы все время называли меня Станци. «Станци-Станци-Станци». Вы знаете, что это не мое имя, но вы все равно называли меня Станци, а потом вызвали врача, она привезла санитаров, и вы увезли меня на скорой помощи. Вы нашли моих родителей и протрезвили их черным кофе. Вы сказали мне, что все будет в порядке, но вы не знаете, что именно не в порядке. Я сама не знаю, что не в порядке. Спросите у моего ДНК. У моей маленькой химеры. Спросите свой телевизор, что он будет на ужин, и он не ответит.

Мне снится сон. Там нет гробов. И вомбатов нет. Там есть голубое небо и два облака. На одном облаке я. На другом вы. Вас тысяча человек, а я одна. Вы один человек, а меня двое. Когда вы задаете мне вопросы, я понимаю их, но разве ответы имеют какое-то значение?

========== Чайна Ноулз — ранний вечер субботы — больница ==========

Я слышу сирены. Это не к добру.

Я звоню Лансдейл; Шейн садится за столик с бумагой и ручкой и предлагает все рассказать маме за меня, но я отказываюсь.

– Станци в ступоре, – рассказывает Лансдейл. – Ее отвезли в больницу.

– Она в ступоре? – повторяю я.

– Да.

– А Густав в порядке?

– Да. Он пошел в «Лас Херманас» с Кеннетом и женщиной по имени Патрисия. Сказал, что хочет тамале. Шейн уже познакомился с твоими родителями?

– Да. Станци в больнице?

– Да.

– Думаю, надо ее навестить, – говорю я и вешаю трубку.

Потом беру бумагу и ручку и пишу: «Мам, Станци в больнице, мы пошли ее навещать. О том, чего ты не знаешь, поговорим позже. Но я действительно стала вегетарианкой, рада, что ты заметила».

========== Станци — вечер субботы — доктор MASH ==========

Сегодня Чайна на правой стороне и не съедена. Она привела Шейна. Я в курсе, потому что она подходит ко мне вплотную и орет прямо в лицо, как будто мой экран из кожи мешает мне ее слышать.

– Это Шейн!! – кричит она.

Но я телевизор без пульта и не могу ничего ни сказать, ни сделать – только думать. Думать я могу. И думаю: «Я просто химические вещества на восемьдесят девять пенсов, одиноко бродящие по миру».

Лансдейл ходит взад-вперед. Ее волосы стали короче и не меняются, когда она разговаривает с Чайной или Шейном.

Мама с папой ушли домой. Они не стали оставлять мне записку, потому что знают, что медсестры не забудут покормить меня и выключить свет. У меня нет домашних заданий, и я немного об этом жалею. А еще мне хочется препарировать какого-нибудь червяка. Или птицу. Или лягушку. Может, если бы мне было чем занять руки, я бы заняла их. С тех пор, как мы приземлились, я раз сто пыталась дотронуться до органа вины, но не могу пошевелить рукой. У меня получается только моргать. Боюсь, у меня еще и слюни текут.

У Чайны обеспокоенный вид. Она подносит к моему лицу листок со стихотворением, и я вижу, что там что-то написано, но не могу прочесть, потому что мои глаза не двигаются.

Врачи спросили родителей, знают ли они, что так меня угнетает. Я смотрела, как мама положила ладонь папе на колено и рассказала им о долгих годах психотерапии. О ПТСР. О моих ночных кошмарах. О моей одержимости биологией. Они назвали это одержимостью!

Врач уточнила, ходили ли мы к семейному психологу.

– Мы в порядке, – ответили родители.

Я выглядываю изнутри телевизора, но даже мне было видно, что врач им не верит. А если у нее есть хотя бы половина обонятельной системы, она учуяла запах джина в двух дверях отсюда.

Входит другой врач и просит Чайну, Шейна и Лансдейл выйти. Он садится на мою кровать и произносит:

– _____, ты абсолютно здоровая девушка с огромным будущим. Насколько я понимаю, когда тебе было восемь, ты пережила травмирующий опыт, и я хотел бы с тобой его обсудить.

Я все еще выглядываю из телевизора. Забавный он, этот врач. Он напоминает Сидни, психиатра из «M*A*S*H». А я Ястребиный Глаз Пирс. Мы снимаем последний эпизод сериала, и я знаю его наизусть. Мы спорим о том, что случилось на заднем сиденье автобуса. Я говорю, что сидевшая сзади женщина задушила цыпленка, а он знает, что я лгу. Что она задушила собственного ребенка.