Из Магадана с любовью - Данилушкин Владимир Иванович - Страница 39

• Предыдущая
• 39/104
• Следующая

— Договорились?

— Да, все отлично. Из двух зол выбирай третье.

— Ну, я тогда пошел.

— Да уж подожди. Дарья Ивановна варит какой-то фирменный чай и вообще что-то хочет сказать на дорожку.

— Обойдется.

— Ну и пошел вон. Больно ты нужен.

Едва выбрался на улицу, ушла головная боль, унося образ Вари. Приятно вот так сбросить вязкий, удушливый — не камень даже, а нарост с души. Хорошо бы сейчас на работу. Недавно он бродил по областному музею. Там увидел плуг, сваренный из различных деталей и узлов оружия — винтовок, пулеметов. Даже лемех — и тот от гаубицы. Такая выдумка прямо на уровне изобретения или художнического озарения! Такое бы придумать, похожее, у себя на заводе — изо всех этих танковых прицелов, приборов ночного видения и стереотруб, которые день и ночь делают на заводе, чтобы получше видеть мишени, — то есть других людей. Пронзать их сначала взглядом, а затем снарядом. С тех пор, как он поступил на завод, он постоянно чувствует себя в перекрестье. Вот и сейчас кто-то смотрит из темноты. Ну да, знакомые каблучки по асфальту. Он стал цокать в такт, как тогда у театра. Она оценила.

— Я знаю, ты улыбаешься, Телков. Не стыдно? Можно сказать, близкий единственный человек в этом городе, а бросаешь в самый неподходящий момент. Сегодня было приятно, когда ты так солидно все сделал. Теперь у меня крыша над головой. Да остановись же ты, черт побери! — Последняя фраза была на крике, а когда Телков остановился, она подошла и вполголоса продолжила: — Статья твоя произвела фурор? Понесли экспонаты? Ты ведь чего-то особенного ждешь. А надо типичное. Это труднее разгадать, чем особенное. Для этого нужно время и опыт.

— Научилась у Подмухина?

— Да причем тут? И так ясно. Привязан ты к нему, как к колышку.

— А ты?

— Причем тут я? У вас духовное родство.

— Так он ведь почти муж.

— Кто это сказал? Он? Слишком много на себя берет. Не надорвется? — Она остановилась, чувствуя, что и Телков остановится. — Что ж, Ванчик, я тебя проводила. Теперь ты меня. Бестолковый же, господи!

— А где ты была два дня? Если не секрет?

— Волновался, что ли?

— Не то чтобы волновался. Но ты мне все планы сломала.

— Ух, ты! Не выдумывай. У подруги была. Откуда подруга? А не знаешь — стоит познакомиться, и каждый считает своим долгом помочь. Суровая сибирская гостеприимность.

Они поднялись в лифте. У нее уже свой ключ. Варя распахнула дверь в конце коридора, поманила Телкова, и когда он подошел, включила свет. Откуда взялась эта большая комната без мебели? С угла на угол натянута бельевая веревка, в углу матрас.

— Комедия. Оказывается, это пятикомнатная квартира. Три комнаты занимает эта особа, а две пустуют. Это же нейтральная территория. Давай здесь жить!

Еще минуту назад Телков не противился тому медленному и ленивому течению мысли, которое характерно для человека, завершившего изнурительную работу. И вдруг встрепенулся, туман в его голове рассеялся, началось то, что мучило его несколько ночей кряду: ослепительные минуты небывалых прозрений.

— Подожди, — прошептала Варя, на цыпочках вышла из комнаты и принесла банку растворимого кофе, кипяток в термосе.

— Непривычно? Конечно, спокойней, когда на тебя в четыре глаза смотрит мама и Дарья Ивановна?

Они уселись на матрас по-турецки и принялись пить кофе. Позы, казалось бы, непринужденные, а ноги тотчас затекли и занемели. Телков не решился что-либо менять, а Варя пересела спиной к его спине.

— Вот где ты хорошо смотришься — в качестве спинки кресла. Мне очень удобно. А тебе? Я что-то набегалась за день. Пора меня записать в бегуны. Выдать значок. Э-эа! — Она толкнула Телкова локтем. — Что молчишь? Ну и мужчины пошли! Рядом девушка, и хоть бы ради приличия комплимент…

— Обалденная, — вспомнилось словечко Горобца.

— Ах ты, невежда, — Варя увернулась и уронила его навзничь. Эта придурь ей нравилась. Она навалилась корпусом на голову Телкову, и он не стерпел. Охнул.

— Больно тебе? -Ее голос доносился до него — как сквозь воду. Она решила пройти по нему, как по бревну: левой ногой встала на бедро, правой — на грудь. Если бы «бревно» шелохнулось, она бы упала. Сделав шаг вперед и шаг назад, Варя потеряла интерес к своему занятию. Села возле Телкова, привалилась к нему и картинно вздохнула.

Телков неуклюже положил ладонь между тонких лопаток Вари. В этом было что-то братское или спортивное. Чувствовалось, как напряжена спина. Варя высидела с минуту, взяла термос, чашки и ушла. Но, должно быть, он переусердствовал, изображая спящего человека. Никаких сил. Щелкнул выключатель, и Телков еще несколько секунд видел свет, загадочную Варю, потом слышал, как она подкралась к нему. Вот она села на матрас, помедлила, будто раздумывала, что делать. Она упала ему на грудь. Он обнял ее, и она почему-то заплакала. Он принялся утешать ее с такой энергией, что она шепнула: «Решил придушить, чтобы не мучилась?»

Неужели это все происходит с ним? Ярко, с подробностями промелькнули картинки — с той минуты, как она сошла с поезда. А как же Витька? Как Соня? Как Оля? Как Галя? Нет, эти вопросы нужно отмести. Нельзя на них запинаться. Их уже нет. Есть только Варя. И он сам. Вместе. Две вспышки в ночи — сблизились, и стала одна, поярче. Нет-нет, только не надо этих красивостей! Есть только Варя. И он. В темноте угадываются ее глаза. Она притаилась, как пантера. Телков поцеловал ее, ожидая, когда сознание захлестнет горячая волна страсти, и он потеряет голову. Но сознание работало с обычной ясностью. В любую минуту он смог бы прекратить начатое, и это не было бы выше его сил, и такая возможность контроля огорчала его. Но потом огорчение прошло. Он понял, что впал в какое-то особое состояние, неизвестное ему ранее. Сродни, должно быть, тому, в которое входит йоги, нечувствительные к боли. Как болгарские лесорубы, танцующие на горячих углях, босые, под песни Лили.

Когда умер Сталин, Телкову было пять лет. На улице реяли красные флаги с черными траурными лентами, и все плакали. Он тоже плакал и боялся оставаться один, потому что небольшие лохматые существа подглядывали за ним из каждого угла.

За стеной избы жила еще одна семья. Там было много детей, там не было страшно. Соседская девочка Галя — шести лет — приходила к нему играть. Она сказала, что Сталин — вождь, как Ленин и Пушкин. А тех, кого ищут в голове — вошь. Галя любила писать на его горшок, хотя ее за это ругали. Мама всегда догадывалась, что это произошло. Галя залезла к нему на печку и спросила, знает ли он, что есть мужчины и женщины. Она сняла трусики и предложила ему сделать то же самое. Можно я потрогаю, спросила Галя и, не дожидаясь согласия, сделала это. А ты хочешь потрогать? Он из вежливости положил ей ладошку на живот. Беспричинный ужас охватил его. Черные мохнатые существа подглядывали из углов. Впервые он увидел их в книге сказок о попе и работнике Балде. Потом они вышли из книги и не оставляли его в покое никогда.

Скоро пришла с работы мама. Чем это вы занимались? У-у, бессовестная! Что ты мне с парнем делаешь? Она вынула из веника тонкий прутик и отшлепала обоих по голому телу. Ему было больно, и он помнил эту полосатую боль на своем теле, находясь с Варей. И старался заглушить эту боль. Он не чувствовал ни боли, ни чего либо.

— Послушай… что ты делаешь?

— Сама знаешь.

— И ты думаешь, сколько это продолжается?

— Сколько?

— Часа два. Так не бывает.

— Ну, извини.

— Ни за что? — Заявила она и рассмеялась. — А ты сможешь это повторить?

… Разбудила его Дарья Ивановна. Он чувствовал себя так, будто упал с самолета, но не разбился, а лишь покарябал щеку и не держал равновесия из-за болтанки в воздушных ямах. И вдруг ослепительно вспомнил, что у них с Варей что-то было, приятное, но и страшное. Мир нахмурился и ждал, что он скажет, чтобы подловить на малейшей оплошке.

— Голова не болит после вчерашнего? — Спросила Дарья Ивановна с издевкой.

— Не болит. Доброе утро.

• Предыдущая
• 39/104
• Следующая