Кровь (СИ) - Альбин Сабина - Страница 24

В беспроглядной темноте что-то гулко пульсирует, что-то бьется с вибрирующим утробным звуком. Нет ни верха, ни низа, ни сторон света — только бесконечная, бьющая по вискам ночь.

Какой-то красноватый туман, ни свет, ни блеск, ни луч. Он манит к себе. Что-то скрежещет, осыпается и стонет. Красный туман заливает глаза. Он звенит на невыносимо высокой ноте, он заглушает пульс ночи.

В тумане вспыхивают кровавые сгустки, иногда бесформенные, иногда напоминающие диковинные человеческие фигуры — перекрученные, искорёженные. Вспыхивают и растворяются, разлетаются, как песок на ветру. Фигуры тянутся друг к другу, они тоскуют, они страдают в этом тяжелом тумане. И пронзенные чистой звенящей нотой, улетучиваются без следа.

Вот две скорбные тени находят друг друга. Их стон прорезает туман, он отступает перед ними. Они неприкасаемы. Они одиноки в своем бесконечном горе. Ни тьма, ни мгла, ни кровавая бездна не может вынести их боли. Они не рассеиваются, не тают, они длятся, они заполняют собой ночь.

Исчезающий красный застревает в темноте. Рывок — ловушка, рывок — ловушка… И крик! И взрыв! И снова ночь.

Земля дрожит и взлетает вверх фонтаном. Из-под земли появляются руки, руки взрывают почву и освобождают из могильного плена тело молодого мужчины. Он поднимается из земли удивительно чистый. Лишь грубый саван, обернутый вокруг его фигуры, испачкан сырой грязью.

Мужчина озирается. Он на ночном кладбище. Полная луна освещает голубоватым светом кресты и надгробия. Резкие тени близлежащего собора ложатся на могильные плиты и склепы. Где-то ухает филин, и шум его крыльев вспугивает напряженную тишину.

Голос Драгана: «Я встал, потому что не мог больше выносить всепожирающее одиночество ночи. Ад глядел на меня, но не принимал в свою пучину. Этот кроваво-серый морок, этот студенистый туман, где ни жизнь, ни смерть больше не имели смысла, был хуже любого ада. И я встал».

Мужчина, опустившись на колено, прикладывает ладонь к могиле, из которой только что поднялся, пальцы его начинают мелко дрожать, и он отдёргивает руку. Как может, он ровняет разрытую землю.

Он выходит за кладбищенскую ограду. Чуть поодаль видны два свежих холмика — неосвященные могилы. Подойдя ближе, он поднимает чахлый венок с одной из могил.

Скорбные тени в красноватом тумане безнадёжно льнут друг к другу.

— Самоубийцы, — шепчет восставший мертвец и бросает венок назад, и тот сейчас же распадается, рассыпая по чёрной земле бледные лепестки.

Мертвец оглядывается на кладбище. Какое-то мимолётное движение заметно в режущих ночь тенях. Ближе, ближе и ближе, и чья-то синюшная морда прижимается к ограде. Мужчина, не выражая ни малейшего испуга, спокойно наблюдает за незнакомым существом.

И тогда изо всех кладбищенских закоулков начинают выползать бледные, голые, абсолютно безволосые твари. Их мертвенная кожа отливает сине-зелёным. Их фигуры, бугристые и нелепо вытянутые, больше похожи на тела больных животных. Но отвратительные морды ещё хранят отпечаток человечности. И в то же время глаза, утратившее всякое разумное выражение, светятся тускло и бесцветно, как мёртвые камни. Перебегая освещенные луной места на четвереньках, они жмутся к тени, громко и жалобно повизгивая на бегу.

Мертвец внимательно вглядывается в гримасы своих новых соседей:

— Чего вы хотите?

Но они лишь тонко стонут в ответ или гортанно клокочут, обращаясь друг к другу. Толпу из десяти или двенадцати тварей расталкивает фигура, крепко стоящая на двух ногах. Это чудовище смотрит более осмысленно, хотя члены его уже искажены и неестественно вывернуты, а кожа такая же отталкивающе серо-зелёная, как и у других. Оно единственное заговаривает с мужчиной хлюпающим, как густая осенняя грязь, голосом:

— Приветствуем тебя, новичок!

— Чего они хотят?

— Всего лишь сладкой человеческой крови, горячей восхитительной крови! — смакуя каждое слово, отвечает тварь, и вся толпа в унисон ему мечтательно клокочет.

Мужчина инстинктивно отступает:

— Упыри!

Существо издает нечто похожее на смешок:

— О! Не волнуйся ты очень скоро станешь таким же красивым, как мы. Человеческая кровь — драгоценнейший деликатес. Но кровь низших тварей поддерживает нас ничуть не хуже, как видишь, — говорящий иронично и издевательски разводит руки, демонстрируя свое уродливое тело.

Мужчина снова делает шаг назад. Упыри начинают суматошно верещать. Некоторые из них, повиснув на прутьях ограды, принимаются судорожно сотрясать её, раскачиваясь из стороны в сторону, словно злая карикатура на обезумевших приматов.

— Приведи нам человека! Чистого юношу! Невинную деву! — кричит говорящий упырь.

Однако новичок не отзывается на призывы сородичей. Тогда один из них, перемахнув через ограду, под всеобщие визги и верещание прыгает на мужчину и вцепляется в его голову. Но одним лёгким и точным ударом жертва отбрасывает напавшего назад к ограде, на которой он, оглушенный, беспомощно повисает.

Говорящая тварь саркастически:

— Герой! Силач! — и переменив тон на серьёзный, — Да, ты сильнее нас, пока, и видом больше напоминаешь человека, но нутро твое мертво, как и наше. Если брезгуешь кровью людей, то очень скоро не сможешь поймать никого крупнее крысы. И тогда — увы и ах! — эта кожа тёплого оттенка, совсем как живая, потускнеет, глаза выцветут, волосы поредеют и выпадут. Скоро, ох как скоро! И ты будешь неотличим от животного, от презренной твари.

Но мужчина не выглядит испуганным, угрозы не возымели на него никакого эффекта. С твёрдым спокойствием он бросает:

— Я ухожу!

Толпа монстров снова взрывается противным улюлюканьем, перекрывая шум, вслед уходящему летят грозные слова:

— Куда ты уйдешь, мертворожденный, от своей могильной утробы?!

Голос Драгана: «Предводитель кладбищенских вампиров был прав. Куда бы я ни пошел, изнуряющий холод пронизывал мое мёртвое тело. Солнце леденило и пило силы. Чёрная кровь стыла в венах, причиняя острую режущую боль. Лишь живая кровь и земля родной могилы согревали и исцеляли. Тёплый пульс той самой «могильной утробы», такой невыносимо оглушающий по ночам, днем баюкал и успокаивал. У меня не было выбора».

***

Мертвец, всё ещё закутанный в свой саван, пробирается по ночному околотку. Он шныряет из одних кустов в другие, стараясь держаться подальше от домов. Но время от времени тишину ночи всё-таки взрывает истошный собачий лай, и мужчине приходится ускоряться.

***

На рассвете. Широкое белое небо. Обнажившийся до черноты лес вдали от человеческого жилья. Край огромного поля, схваченного седой изморозью. Мертвец разрывает землю под приметным валуном. Извлекает из ямы мешок.

Он одет в свою прежнюю бедняцкую одежду. Прикрыв кровавые пятна на плечах рогожей, взваливает на спину свою ношу и углубляется в лес. Лицо его подрагивает, зубы крепко стиснуты, словно от боли.

***

Крошечная поляна посреди леса. Всё пусто и спокойно, лишь где-то вдалеке чирикают пичужки. Из-за дерева осторожно выглядывает мужчина в бедняцкой одежде, в руке он сжимает чёрный колышек. Лишь мгновение он всматривается в окружающую обстановку, и сейчас же напряженное выражение на его лице сменяется разочарованием. Землянка полностью разрушена, а рядом темнеют остатки холодного кострища. Мужчина обессиленно опускается на землю. Его тело сводит судорога, пытаясь унять её, он до хруста костей стискивает свои плечи.

***

Шатаясь и спотыкаясь, мужчина в бедняцкой одежде бредет по оживленной рыночной площади. Встречные и обгоняющие нещадно толкают его. Он бредет без очевидной цели, вжимая голову в плечи, ёжась и вздрагивая, несмотря на приветливо пригревающее солнце. Его взгляд безучастно скользит по прилавкам, заваленным всевозможной снедью: изумительные жёлтые лоснящиеся сыры, горы румяных пухлых хлебов, глянцевитые овощи, тонущие в море изумрудной зелени, и соблазнительно пёстрые, полупрозрачные от тягучего янтарного сока россыпи яблок, и искрящиеся, истекающие медом сласти…